Закон Уоффлинга (СИ)

— Да, так называют бесчувственных, чёрствых людей. Том, ты чёрствый? — хихикнул Гарри и вытянул ногу из-под пледа, чтобы слегка пихнуть его в колено.
«Ещё какой черствый. Как прошлогодний батон. Твоим сердцем можно гвозди забивать! И кстати, разве тёмный ритуал, где он положил сердце в сундук, не похож на создание крестража? Когда ты уже займёшься ими, время идет!»
— Не знаю, сам мне скажи. Чёрствые люди делают так? — Том, неожиданно для самого себя, схватил чужую ногу, стянул его с кресла наполовину и принялся заматывать в плед, как в кокон, чтобы он не мог пошевелиться. Не хотелось ему пока думать о крестражах, у него и без них голова кругом шла.
— А-а-а! Помогите, убивают! — заливисто расхохотался Гарри, извиваясь всем телом. Риддл тоже засмеялся, потому что Гарри был похож на круассан в очках.
Это было безумием. Он только что наорал на декана, а теперь хохочет и балуется с Гарри, как будто ему действительно восемь.
«Ты точно сошёл с ума, Том».
Том очень хорошо понимал желание волшебника обезопасить себя. Если бы он только нашёл способ избавить себя от глупых непонятных чувств вроде любви и жалости, вырезав сердце, то никогда бы не вернул его обратно, особенно ради какой-то бабы. Но насколько он узнал из тех крох информации, что удалось раздобыть, крестражи не спасут его от ненужной эмоциональности.
«Ты точно никогда не влюбишься, ты же не идиот. Это всё детские сказки».
Том посмотрел на хохочущего Гарри и выкинул эти мысли из головы. Он совершенно точно никогда не полюбит, и ему для этого не нужны никакие ритуалы. Лишь характер и интеллект.
Он убрал руки от чужого тела и упёрся ими в подлокотники кресла, нависая сверху. Гарри поднял смеющийся взгляд на его лицо и внезапно вскинул руку, чтобы дотронуться до щеки Тома.
— Мне нравится твоя улыбка, — сказал он тихо. — Твоя настоящая улыбка, а не та, которой ты улыбаешься всем остальным.
— А в чем разница? — глупо моргнул Том, вглядываясь в яркую зелень радужки с мечущимися в ней волшебными искрами. Тёплая ладонь на щеке показалась невыносимо горячей.
— Разница большая, — покачал головой Гарри так, будто для него все было предельно очевидно. — Другим ты улыбаешься мило, не размыкая губ. Когда тебе правда весело — ты улыбаешься широко, как скалящийся дракон! А ещё от твоего настоящего смеха у меня мурашки по коже — ты как злодей из книжек про тёмных волшебников.
— Так ты боишься меня? — затаил дыхание Том. Он знал, что его лицо искажается от эмоций, что совсем его не красит. Его смех частенько пугал впечатлительных новичков в их кружке любителей тёмных искусств.
— Ты меня вообще слушаешь? — возмутился Гарри, и, Мерлин его задери, обвил шею Тома рукой, чтобы наклонить ещё ниже. — Я же сказал, что мне нравится! Так я знаю, что со мной тебе весело и хорошо! Я даже придумал несколько названий твоему смеху, если хочешь знать, — лукаво прищурился он.
— И какие же? — Том склонился так низко, что почти задел носом его нос.
«Полегче, мистер «самая обаятельная улыбка драконьего заповедника». Ты своим носом его сейчас проткнёшь».
— Вот сейчас ты смеялся, как Сатана, который запнулся копытом о порог церкви, — хихикнул Гарри.
И Том внезапно для себя вновь расхохотался от такого сравнения.
— О, а вот сейчас — это деревенский мальчик, который мучает кошку! — Гарри тоже хохотал, запрокинув голову. Его беззащитное горло оказалось у Тома прямо перед лицом. Он мог бы сделать лишь одно движение и коснуться его губами…
— Кошек я никогда не мучил, только лягушек, но и то потому, что мне было интересно посмотреть, что у них внутри. Тебе нравятся странные вещи, — хрипло ответил ему Том. У него никак не получалось стереть со своего лица эту пресловутую драконью улыбку.
— Неправда! — Гарри тут же вскинулся, и Том понял, что наступил на больную мозоль. — Я просто ценю тебя и то, что ты делаешь для меня! И ты — не странный. Иногда мне кажется, что ты — самый нормальный из всех… Только ты не ведёшь себя со мной, как с полным идиотом… Остальные…
 
Гарри сильно разволновался, его грудь часто вздымалась, щеки раскраснелись.
Том положил руку ему на плечо и заставил смотреть себе в глаза.
— Тише, успокойся. Я ничего плохого не имел в виду. Всё хорошо.
Он уже второй раз видел Гарри таким расстроенным. От этого у него у груди потяжелело, словно кто-то сжал когтистой лапой его легкие. Только что они смеялись, а теперь вдруг Гарри весь сжался и закрылся в своих мыслях, растеряв всю жизнерадостность. Это был другой Гарри, совершенно непривычный и незнакомый.
«Его точно кто-то обидел. Надо узнать, кто».
«Опять началось? Ты не должен вмешиваться в его дела, ты и так слишком многое ему позволяешь».
Голоса в голове вновь вступили в спор, и Том завис, болезненно пристально вглядываясь в лицо мальчишки.
«Если кто-то расстроил его настолько, что лишь воспоминание заставляет его грустить…»
— Гарри, что у тебя случилось? Расскажи мне, — быстро, пока не передумал, спросил Том. — Кто-то сказал, что тебе нравятся странные вещи? Этот твой бывший друг?
— Да, — Гарри обхватил себя руками за плечи и низко опустил голову. — Он сказал, что это я — странный. Что стал странным, попав на Слизерин.
— Этот твой друг с Гриффиндора? — уточнил Том, хотя и так понял, что попал в точку.
Гарри только дёрнул подбородком и насупился.
— Он позвал меня поиграть в квиддич. Меня — в квиддич! Ты представляешь? Я сказал… «Я лучше в Черном озере утоплюсь, чем ещё хоть раз сяду на метлу!» Я даже не могу толком бёдра сжать, чтобы удержаться на метле! А он сказал, что я стал странным, потому что попал на Слизерин, раз больше не летаю с ним и говорю такие вещи. И что теперь мне нравятся мерзкие слизни и их странные шутки. Что я сам стал мерзким подлым слизнем. Я так разочарован… Я очень скучаю по полётам, я бы так хотел ещё хоть раз… Зачем он так?
Том обнял его прежде, чем бдительный внутренний голос начал вопить. Одной рукой он прижал Гарри к своей груди и зарылся в его волосы свободной ладонью, замерев от собственного идиотского поступка. Но внутренние голоса на этот раз ничего не возразили против этого неестественного жеста, и он просто отринул все свои тревоги. Ведь он должен играть роль хорошего парня.
Тому захотелось перевернуть вверх дном весь Гриффиндор и найти того, кто так расстроил всегда неунывающего и весёлого Поттера.
— Не слушай его. Он, кажется, действительно очень туп, раз не понимает, что тебе довелось пережить. Ты не странный, ты просто видишь суть, не размениваясь на стереотипы. Ты один сказал, что мой смех и улыбка могут нравиться, знаешь? Никто и никогда такого не говорил, люди боятся их.
Том знал, что его искренняя улыбка и смех внушали скорее ужас, чем симпатию. Потому что его радовали только боль и страдания других. Он редко находил что-то забавным и редко улыбался, но когда делал это… Кто-то обязательно испытывал не самые приятные минуты в жизни. Он улыбался, когда заставил повеситься кролика Билли Стабса на стропилах сарая, он смеялся, когда Ненси начала задыхаться, съев конфету с арахисом, он громко хохотал, когда впервые применил Круциатус к старшекурснику, который пытался издеваться над ним.
Но с Поттером даже этот порядок нарушился. Вся его жизнь рушилась рядом с ним, а он только смотрел на это в полной растерянности.
— Правда? — недоверчиво спросил Гарри глухим голосом, потому что все ещё был прижат лицом в мантии Тома. — Но ты правда замечательный. Если кому-то не нравится твоя улыбка, значит, и ты не нравишься. Они все — слепцы.
«Мерлин, какой он наивный… Если бы он знал, какой ты на самом деле, стал бы он говорить, что ему нравится твоя улыбка? Особенно, если бы ты причинил ему боль?»
«Я бы не причинил ему боль. Зачем мне это делать?» — возразил сам себе Том.
Гарри ничего плохого ему не сделал. И не сможет сделать. Том привык пренебрегать людьми и их чувствами, но по-настоящему он никогда не наслаждался чужой болью. Он любил месть. Он обожал смотреть в глаза людей, причинивших боль ему самому, обожал, когда они страдают, обожал их беспомощность и отчаяние, когда они понимали, что никто им не поможет. На других ему просто было плевать, он брал от них то, что хотел, и не задумывался о том, что они испытывают. Но Гарри и тут был особенным. Том не мог игнорировать его чувства.