Выбор. Долгие каникулы в Одессе (СИ)
Маме на память остаются несколько моих карандашных набросков в альбоме, которые я сделал незаметно для неё. Там обычные дворовые зарисовки и несколько портретов; мамы, Беллы Бояновны, Сонечки и мой автопортрет. Конечно, не бог весть что, но, если соскучится, так хоть будет на что взглянуть. С собой на память беру нашу с мамой общую фотографию, обрезанную так, чтоб вошла в портмоне.
Журналы и альбомы с рисунками и тактико-техническими данными самолётов, после некоторого раздумья порвал и сжёг, в том числе и МиГ-21. Хоть и жалко было, но лучше не оставлять такую улику. Мало ли что может случиться и кто увидит эти рисунки, так что… Всё сжечь! Данные по самолётам я изучил лучше, чем иной авиаконструктор, а в Париже, если что, купить журналы труда не составит. Оставил только альбомы с рисунками к «Нотр Дам» и «Пиратам», маме очень уж они понравились.
Завтра отплытие, меня будут провожать мама, Семён Маркович, Соня, мои друзья Арик и Додик, ещё обещал подойти Модест. У него печаль, ансамбль опять уехал на гастроли, а музыкальный руководитель ещё учится, однако-традиция! Белла Бояновна на работе, она не придёт, поэтому попрощаться заскочит сегодня вечером. Я в который раз обвожу взглядом комнату и останавливаю взгляд на маме. Видно, что ей тяжело даётся это расставание, сколько она пролила слёз, знает только её подушка. Милая мама, хорошо, что она не догадывается, что задумал её непутёвый сын. Я сажусь за рояль и пою песню только для моей мамы:
Если вдруг дожди,А в сердце – рана, [29]Последние аккорды вдруг прерывает яростный и хриплый лай Пирата. Я удивлённо замолкаю на полуслове и смотрю на маму. За все шесть лет, что я здесь живу я ещё ни разу не слышал, чтоб Пират так заполошно лаял. Бывало конечно, что он тявкал на чужих, но здесь прямо разрывается. Встав из-за рояля, я иду к дверям, чтоб взглянуть на кого так лает наш одряхлевший дворовый сторож. Но меня опережает мама и с криком: – Миша! Не подходи к дверям, это ГПУ! – бросается мне наперерез из комнаты в кухню закрывая собой входную дверь. – Какое ещё ГПУ? – я смотрю в расширившиеся от ужаса глаза мамы и тут раздаётся требовательный стук в дверь.
А затем от сильного толчка дверь распахивается и в кухню входит военный. Машинально отмечаю щегольский вид вошедшего, начищенные до блеска сапоги, тёмно-синие шаровары, отутюженный френч защитного цвета с двумя накладными карманами на груди и малиновыми петлицами, но без всяких отличительных знаков. Кожаный командирский ремень и фуражку с краповым околышем и синей тульёй. Где-то на уровне подсознания крутится вопрос, а разве не должна быть тулья васильковой, если это ГПУ? Или это позже ввели? И где знаки различия? Это что, розыгрыш? Но уже происходит понимание, что здесь разыгрывать меня никто не собирается, не то время для таких шуток.
– Гражданочка, Вы бы барбоса своего привязывали что ли, чего он на людей кидается? – непрошеный гость проходит в комнату и отрывисто мне козырнув небрежно представляется: – Помощник оперуполномоченного Особого отдела Одесского областного отдела ГПУ – Кубаткин Пётр Николаевич, пожалуйста предъявите свои документы! – я в полном недоумении подхожу к своей куртке и достав новенький паспорт протягиваю его Кубаткину. Тот открывает паспорт и усмехается, видя в нём вложенный билет на завтрашний мой пароход. Внимательно читает паспорт и вновь обращается ко мне:
– Лапин Михаил Григорьевич? – Да, это я. – Кубаткин вкладывает билет обратно в паспорт, и прячет мой документ в свой нагрудный карман френча. Насмешливо на меня глядя, произносит как-то обыденно и невыразительно: – Гражданин Лапин Михаил Григорьевич, Вы арестованы! Собирайтесь. – короткий вскрик мамы, какой-то звон в ушах и тоскливая мысль. Пипец! Вот и полетал…
Конец первой книги.