Охотник на магов (СИ)

Пару раз инквизитор все же глянул хмуро и неодобрительно на капеллана, как бы призывая того навести порядок в его подразделении, но за молитвой старый монах этого не заметил. Либо же сделал вид, что не заметил.
От водоворота мыслей, который утащил меня далеко от реальности, меня отвлек смех моего духовника. Вернувшись в явь и сфокусировав свой взгляд, я обнаружил перед собой недавнишнего конюха. Парнишка пытался забрать поводья моего коня, которые я все еще сжимал в своей руке. Он сопел и тянул уже, похоже, изо всех сил, но я, погруженный в думы, этого не замечал. Видимо все это длилось уже какое-то время, потому как напуганный вид мальчишки стал постепенно меняться на недовольный из-за того, что его задерживают и мешают делать его работу.
Я тут же разжал руку, и парнишка чуть не сверзился на землю, благо, натянувшиеся поводья уберегли его от оказии. Хмуро глянув на меня, молодой конюх повел устраивать своих подопечных на ночлег, прихватив заодно с собой еще и коня Агорника. Я запоздало пробормотал ему вслед слова извинения, но парень должно быть меня уже не слышал.
— Пора перестать тебе витать в облаках, мой мальчик. — с ухмылкой произнес Алекс и направился к дверям трактира. Мне не оставалось ничего другого, как последовать за ним. — От этого у тебя одни неприятности.
Я оставил его замечания без ответа. Я и сам знал, что порой слишком сильно ухожу в свои мысли. Вот только как думать более поверхностно и размышлять не столь увлечено, я не знал. Видимо, такая у меня натура.
С каждым нашим шагом, что мы приближались ко входу таверны, мой спутник делался все более благодушнее и радостнее. Он прямо-таки светился от предвкушения. Монах в этом, конечно же, никогда не признается, возможно даже самому себе, но за семь лет, проведенных в путешествиях бок-о-бок с Алексом Агорником, я вполне неплохо его изучил, и знал, что духовник довольно сильно благоговеет перед шумными компаниями, которые открыто и громко предаются веселью. Не то чтобы брат-монах стремился к низости или открыто нарушал устои монашеской жизни. Нет, он просто любил, когда вокруг раздается веселый смех и громкие песнопения. А то что в подобных заведениях такую атмосферу обеспечивают те напитки, которые при злоупотреблении обычно доводят до низких поступков, для него отходило на второй план.
Дверь трактира распахнулась, и нас обдало слитной волной запахов и звуков. Пахло жареным мясом и кислым пивом. Звучало… Да ничего не звучало. Внутри музыкантов не оказалось. Да и откуда им взяться в каком-то занюханном трактире на распутье дороги? Но было все равно шумно. Голоса, произнесенные на разный лад, разнообразными тембрами, с различной степенью громкости, заполняли собой все помещение. Все это сливалось в один единый гул, понять который, разобрать на составляющие, либо же вычленить из него один какой-либо разговор не представлялось возможным. Но собственно этот гул и был той музыкой таверны, которая заставляет путника расслабиться, настраивает его на более благостный лад, помогает забыть проблемы минувшего дня и отдохнуть от его тягот.
Впрочем, с приходом в эту обитель искателей правды и орденских воинов, гул заметно потерял в силе. Стал более тихим и настороженным, словно музыкант, играющий до этого гимн, сменил барабан на лютню. И это при том, что мы с моим духовником зашли в таверну чуть ли не последними. Что же тут было, когда двери открыл старший инквизитор? Думаю, что на несколько мгновений тишина стояла, как на похоронах отца нынешнего императора.
Тем не менее спустя некоторое время гул вновь стал нарастать, словно шум от приближающейся грозы. Народ, убедившись, что святоши явились не по их души, выдохнули, и вернулись к своим разговорам, изредка все же бросая опасливые взгляды на нарушителей их спокойствия.
Сам собой вдруг оказался незанятым один большой и длинный стол, за которым свободно мог бы поместиться весь наш отряд. Все, кто сидели за ним до этого, либо вдруг вспомнили о неотложных делах, либо ни с того ни с сего попросту захотели пересесть. Наш отряд воспринял это, как нечто само собой разумеющееся, и стал усаживаться на опустевшие лавки. Не успели мы расположиться, как перед нами стали появляться первые блюда.
 
— Весьма расторопно. — похвалил молодую подавальщицу один из инквизиторов младших чинов. — Словно по волшебству. — добавил он, чем заставил бедную девушку побледнеть и от испуга округлить глаза.
Бедняжка рванулась от нашего стола с такой скоростью, будто бы искатель правды уже попросил ее подготовить жаровню. Губы обритого налысо инквизитора искривила ухмылка довольного собой человека.
И угораздило же настоятеля отослать меня в составе такого отряда! Мне бы было гораздо спокойнее — отправься мы в путь вдвоем с Агорником. Присутствие рядом инквизиторов или других церковных чинов имеющих большую власть над обычными людьми, действует на меня удручающе. Словно я и сам являюсь обыкновенным обывателем. Правда, в отличие от них, мне общество данных господ неприятно по другой причине.
Мне вообще сложно сходиться с другими людьми. Я не из тех, кто завяжет разговор с незнакомцем только для того, чтобы скоротать вечер в таверне, или захочет познакомиться с кем-то ради того, чтобы заиметь связи в какой-либо области. Мне всегда было удобно и комфортно одному. Точно знаешь, на кого можно рассчитывать. В свое время епископ частенько корил меня за эту мою черту. Говорил, что негоже быть скрытным перед Высшим и его последователями. Но я ничего не мог с этим поделать. Таков уж я. Да что говорить, если даже сейчас, по прошествии семи лет я не рассказываю всего своему собственному духовнику. А в первые полгода нашего совместного путешествия у нас с ним не состоялось ни одного общего разговора, который превышал бы больше пяти фраз. Впрочем, в самом начале наших с ним похождений Агорник и сам был не слишком склонен к долгим задушевным беседам.
А теперь меня окружало полтора десятка незнакомцев, с которыми мне приходилось делить кров и хлеб и выполнять с ними общее дело. Да еще каких? Инквизиторы и рыцари! В прошлом мне конечно же приходилось иметь с ними дела, но с таким их количеством еще ни разу.
Каждый из нас по-своему служит Высшему, кто-то больше, кто-то меньше, а кто-то жертвует всем. И на того, кто отдает всего себя этому служению, служба в свою очередь также налагает определенный отпечаток. Например, те же инквизиторы, которые в любом человеке видят оступившихся, или подозревают ересь. Для высших чинов церкви, которые доносят до простого люда Его слово, и служат в каком-то смысле пастырями для их душ, вообще порой свойственна некоторая надменность. Как я уже говорил, я понимаю, что это специфика их работы. Но все же меня гнетет такое поведение, манера держаться и общаться с высока. Да, само собой, они находятся ближе каких-то селян или даже меня на пути к Высшему. Но бывает, изредка, меня посещает мысль, прости меня Высший, что некоторые из них в большей степени пекутся о себе и упиваются своей властью, чем радеют за продвижение идей ордена. Как любит говорить мой духовник: Высший безупречен, люди не идеальны.
Хотя, быть может, мое отношение — это всего лишь обыкновенная неприязнь подчиненного к начальнику? Во всем отряде я должен был подчиняться почти что каждому. Охотник на магов по статусу превышал разве что только братьев-оруженосцев.
Все же, как проще быть одному! Я никогда не тянулся к компаниям, в отличие от того же Алекса. Собственно, я даже к своему духовнику, который впоследствии стал моей тенью, привыкал довольно долго.
Но стоит признать, что у путешествий в обществе искателей правды и целого отряда орденских воинов были кроме минусов и свои преимущества. Подобного комфорта и услужливости в дни наших с Агорником скитаний мне видеть не доводилось. Трактирщик, казалось, был готов вывернуться наизнанку, чтобы услужить нам, а девушки, что помогали ему и подавали нам пищу, буквально лучились почтением. Правда, стоило заглянуть им в глаза, как сразу же становилось понятно, что почтение это густо замешано на страхе.