Свои чужие (СИ)
— Да, давай выпьем, — устало отвечаю я, отстраняясь. — И лучше с коньяком. И сожрать бы еще чего-нибудь.
— Шоколадное?
— Самое шоколадное, что найдем в меню.
Да-да, мои привычки и вкусовые пристрастия совсем не изменились за столько лет.
Дима улыбается краем губ. Ну хоть что-то. Он и так-то выглядит катастрофически бледным, вымотанным. Видимо, битва за судьбу “Феи-крестной” далась ему непросто. Но попереть против Кирсанова, уже накосячив… Боже, я не представляю, это насколько отбитым надо быть. Я бы, наверное, сидела как та Алина, пряталась за папочку, наматывала сопли на кулак.
В студии есть кофейня. На самом деле даже не одна, но мой кастинг прошла одна единственная, с третьего этажа. Я только на выходе из лифта понимаю, что Димка сжимает в своей ладони мои пальцы. Кошусь на его потерянную физиономию, решаю ничего с этим не делать. А пальцы чуть-чуть покалывает.
— А если этого урода, который спер сценарий, поймать? Что-то можно исправить? — неуверенно спрашиваю я, чтобы хоть как-то отвлечься от такой деморализующей Диминой близости.
— Ну, если поймать до того, как сценарий в сеть пойдет… Если пломба на конверте не будет сорвана, то можно, да, — Дима кривится, явно не думая о воре ничего приятного, — да только фигня, Полин. Я вчера весь вечер имел в мозг службу охраны и смотрел записи. Там утырок какой-то. В толстовке. На морде лица — очки солнечные. Откуда взялся — мы так и не поняли. Там камеры стоят очень неудачно, он вышел из слепой зоны, и сразу к моей машине.
Не то чтобы я очень надеялась, но все-таки надеялась, ага! И ужасно печально, что мои надежды обламываются.
— У Кирсанова все плохо с условиями эксклюзива, да? — тихо спрашиваю я, когда мы забираемся в уголок кофейни со своими стаканчиками кофе. — Много теряешь?
— Много, — Дима морщится. — Да еще и наверняка надбавку за эксклюзив мне пополам распилят, за то что так прокосячил. Полин, ей богу. Давай сейчас не об этом. Я уже морально почти принял, что два года буду на хлебе, воде и девяносто втором.
Ох, Варламов… Неисправимый, чуть что пытающийся прикинуться придурком, знакомый мне от “а” и до “я”, вечно стремящийся не показывать слабостей балбес.
— Спасибо, Дим, — тихо произношу я, сжимая крепче его пальцы. — Спасибо, правда. Я не знаю, зачем ты в это ввязался, зачем отстаивал фильм для меня. И все равно, спасибо. Серьезно, мне кажется, ты перебрал, выбивая это.
Усталый, пристальный взгляд. Таким Дима пользовался всегда, когда я задавалась каким-нибудь вопросом, ответ на который был очевиден.
От его взгляда у меня что-то конкретно коротит в мозгу…
— Не благодари, правда, — мрачно откликается он. — Я уже один раз тебе чуть мечту не сломал. Второй раз, и снова потому что я болван — это уже как-то перебор. Кому еще кроме меня этот счет оплачивать?
Я поднимаю брови.
— Один раз? — задумчиво повторяю я. — А что ты сейчас в виду имеешь, Дим?
Дима морщится сильнее, будто я задела не самую приятную тему. Серьезно, недовольство такое, будто он вспомнил, что случайно убил любимую бабушку.
— Поль, это в трех словах не описать, — медленно откликается он. Впрочем, нет, я сейчас с него слезать не собираюсь.
— Опиши в четырех, ты же у меня талантливый.
Я вижу как он вздрагивает от моего “у меня”. Я сама себе чуть язык не откусываю за это вот чудесное откровение. Блин, вот так и рвется это все. Будто и не было этих лет без него, будто мы с ним не развелись, а Дима так, за хлебом вышел, задержался где-то и сейчас вернулся.
— Поль, ты хочешь, чтобы я вслух произнес? — Дима пытливо смотрит на меня. — Хорошо. Я про то, что из-за меня сколько ты не писала совсем? Три года?
— Меньше, — поправляю я. — Около года я писала тайком. Погоди, погоди, то есть ты понимаешь, что это твой косяк? Боже, да неужели?
— Да я не сам понял, — Дима с сожалением вздыхает и отводит взгляд, — меня тогда Кольцова в это носом натыкала. Что ты отказалась от публикации. Так что… Можешь не гордиться, ни черта я у тебя несознательный.
Элька. Нет, она могла на самом деле. Она за мои интересы стоит даже упрямей, чем я сама за них стою. И все-таки… Я не думала, что Дима в курсе, вот правда. Думала, так и витает в своих эгоцентрических облаках, где он творческий и талантливый, а я — так, и борщи у меня лучше получаются. А надо же… Не только в курсе, но и оказывается, переживал из-за этого. Из-за меня…
— Проясни мне один момент, что значит, что ты предложил Кирсанову этот проект. Ты предложил ему взяться за "Фею-крестную"?
Я задаю этот вопрос, пытаясь унять собственное сердце, которое вдруг начинает взволнованно подпрыгивать. Нужно отвлечься на разговор, хотя бы. Тем более что вопрос-то зреет, с того момента как я услышала слова Кирсанова. И… Уж больно подозрительно, что у Димы был почти готов черновик сценария к моменту заключения догора. Писал сценарий заранее? Неужели мой драгоценный решил сделать бывшей жене подарочек?
Дима невесело улыбается.
— Ты об этом знать не должна была, — ровно произносит он.
Все, у меня слова закончились.
И это все для меня?
Блин, блин, блин. Мне нельзя давать этому ход. Я не могу снова увлекаться Варламовым. Я почти замуж вышла, черт меня возьми! Я так не могу поступать с Костей. Не могу. Он два года со мной. Терпит последствия моей депрессии и зашкаливающую асексуальность моих желаний. Он не заслуживает такого предательства.
— Не проводишь меня до такси? — с трудом выдыхаю я.
Да, это побег, вы не ошибаетесь. Если я еще полчаса пробуду с Димой — я за себя не отвечаю. Так что сбежать — это разумно. Сбежать и напиться. И ни с кем сегодня на празднике не разговаривать.
Не могу сбежать просто так, хотя это и самое разумное. Ситуация не позволяет, и мне хочется еще минуту побыть с ним. Все-таки вряд ли ему сейчас кайфово. Ради меня — а это очевидно, что ради меня, — Дима согласился на кабальные условия работы. И вот так брать и сваливать от него — последнее дело. Пусть его косяк, что взял сценарий, но в конце концов, не он его украл у себя. А тот, кто украл, еще и умудрится избежать проблем и наказания. Что в этом справедливого?
Вот только беда в том, что идти рядом с Димой мне на самом деле не просто. Даже просто рядом с ним — то и дело задевая его то локтем, то пальцами, и всякий раз ощущая что-то вроде душевного землетрясения — это просто пытка.
Блин, вот она — эмоциональная зацикленность во всей красе. А я реально считала, что добилась подвижек в лечении своей привязанности именно к Варламову.
Что удивительно — вот сейчас он вызывает у меня куда больше эмоций, чем даже в тот день, когда таскал меня на руках, танцевал со мной, а после зажимал у ресторана. Тогда он меня только бесил, до трясучки. А сейчас…
Сейчас я гляжу на черную круглую пуговицу его пальто и с трудом удерживаюсь от того, чтобы не прижаться к нему, и не спрятаться в его руках от происходящего хаоса. Это всегда работало: мой заветный, мой несгибаемый был универсальным средством от моих тревог.
Если бы все решалось так просто.
Если бы можно было разрешить себе снова быть с ним.
Я не готова, вот правда. То есть я отдаю себе отчет, что возможно, даже очень вероятно, Дима относится ко мне не как к просто когда-то принадлежащей ему женщине. Возможно, не отболело и у него. Я знаю, он меня когда-то любил.
Нет, правда. У меня все было, как в хэппи-энде мелодрамы, с кофе в постель по утрам воскресенья, со страстным сексом — по ночам, в обеденный перерыв, или когда там еще на Диму нападало романтическое обострение. Он пел мне песни, он был моим летом. Жарким, солнечным летом, способным разогнать тучи на небесах одной только своей широкой улыбкой.
Ради этого я отказывалась от издательства, ради этого почти не писала, хоть это и было тяжело. Да — приносила в жертву. Но не просто так.