Притворись моей дочкой! (СИ)

Этот мужик вырубает меня одним ударом и укладывает на асфальт. Похоже, что он точно знал, куда бить и как. И тот факт, что он не дал мне просто упасть на дорогу, говорит о том, что он не стремился мне навредить, а только избавился от возможной проблемы в моем лице.
— Вы номер не увеличивали? — задаю нетерпеливый вопрос охране. — Вот тут, во время разворота, он мелькнул.
Ребята перематывают на нужный момент, делают стопкадр, и мне удается записать номер. Я скидываю видео с камеры на флэшку и, не возвращаясь в квартиру, еду в полицию. Теперь-то мне есть, что предъявить в качестве доказательств. Завожу мотор и вспоминаю, что собирался узнать фамилию Николь у своего администратора. Включаю гарнитуру, нахожу нужного абонента и, нажав на вызов, выезжаю из двора.
Пока ехал, выяснил, наконец, все данные, которые были нужны для подачи заявления.
Николь Владимировна Гречкина, 1998 года рождения.
Я паркуюсь возле полицейского участка и уже собираюсь выходить из машины, как телефон снова оживает.
«Николь».
Не веря своим глазам, принимаю вызов.
— Глеб, срочно приезжай в гостиницу «Измайловск-холл». Номер 52. В полицию не звони…
И отключилась.
Глава 40
Николь
Мужчина ступает по ковру в гостиничном номере бесшумными шагами. Я смотрю за его движениями словно в замедленной съемке. Вот он неспеша подходит к креслу и, перед тем как сесть, механически поправляет полы пиджака. Действия его свободные, уверенные, но несмотря на это, чувствуется в них какое-то напряжение. Неужто волнуется?
— Николь, прежде чем я расскажу, для чего привез тебя сюда, мне нужно задать тебе всего один вопрос.
Я молчу, не желая разговаривать со своим похитителем, однако страха почему-то совсем не испытываю.
— Какого числа у тебя день рождения? — этот вопрос прозвучал настолько неожиданно, что я сначала даже потеряла дар речи. Сердце заколотилось в бешеном ритме, предчувствуя какое-то потрясение. И у меня были причины так реагировать…
— 12 июня 1998 года, — говорю, стараясь придать голосу уверенность.
Мужчина моментально вспыхивает и вскакивает с места. Потом делает над собой усилие и садится обратно. С полминуты молча смотрит на меня, а я не могу выдержать его взгляд и опускаю голову.
— Я знаю, что написано в твоем паспорте, — стараясь сохранять спокойствие, всё же отзывается он. — Но я спросил про день РОЖДЕНИЯ, — он выделяет последнее слово, и я понимаю, что мои предчувствия начинают сбываться.
Всё дело в том, что у меня два дня рождения. Один — по документам, второй — настоящий. Когда заполняли моё свидетельство о рождении, регистратор написала цифру 5 очень неразборчиво, с первого взгляда она больше всего напоминала шестерку. Свидетельство получила моя тётя, когда мама еще была в роддоме, а после и вовсе не было возможности сходить и исправить эту оплошность. В моём паспорте также написана дата 12 июня вместо мая. И почему-то я всегда воспринимала сей факт как какую-то сакральную деталь в своей биографии…
— Я родилась… — мне хочется повторить то, что я уже сказала. В конце концов, этот человек против моей воли привез меня непонятно куда, задает странные вопросы, почему я должна… — 12 мая.
Неожиданно даже для себя я выпалила ему правду.
Некоторое время мы смотрим друг на друга не мигая, словно соревнуясь, кто кого пересмотрит, а потом мужчина, опустив голову, ослабляет галстук, как будто ему стало трудно дышать, и севшим голосом говорит:
— Я знал…
Моё сердце ухает в груди так, что кажется это биение слышно даже за пределами номера. Я боюсь что-либо спрашивать — знаю, что он сам всё расскажет. Мужчина собирается с мыслями какое-то время, а потом подняв на меня глаза, делает вдох и начинает рассказ.
— С твоей мамой мы встретились, когда я уже закончил третий курс военного училища, а она еще училась в школе: перешла в выпускной класс. Я приехал к бабушке в Измайловск погостить, как делал это каждый год. Мы с ребятами в один из вечеров гуляли по набережной и встретили там компанию девчонок. Я сразу заметил невысокую брюнетку, которая тогда казалась совсем юной на фоне своих подруг. Она всё время держалась рядом со своей, как потом выяснилось, сводной сестрой Зиной. Мы договорились встретиться еще как-нибудь той же компанией и поехать на пикник. Там-то мы с Милой и поняли, что нашли друг друга.
 
Мужчина прерывается и сглатывает подступивший ком. Видно, что ему и сейчас сложно это вспоминать.
— Мы с ней стали встречаться. Она была совсем девчонкой, к тому же очень строго воспитанной, и я даже не думал позволять себе никаких вольностей с ней. Мы много гуляли, держась за руки, иногда целовались. Я даже не намекнул ей на нечто большее, радуясь уже тому, что она просто рядом. Я сразу понял для себя, что нашел свою единственную, и твердо решил, что ровно через год, как только она закончит школу, я приеду к ней с кольцом, и больше мы никогда не расстанемся…
На секунду мне показалось, что он плачет. Но нет. Мужчина просто нервно потер брови, сделав паузу в своём рассказе и, встав с кресла, подошел к бару. Когда он брал стакан для виски я заметила, что его пальцы дрожали, хотя выглядел также уверенно и непоколебимо. Сделав быстрый глоток, он вернулся на место и продолжил.
— Мы постоянно переписывались с ней. Я раз в неделю старался звонить, чтобы хоть на пять минут услышать любимый голос. До сих пор помню, как в воскресенье она снимала трубку после первого же гудка и нетерпеливо выкрикивала вместо «алло»: «Максимка, привет!». Только для неё я всегда был «Максимкой». Никто больше так меня не называл. Да я бы и не позволил…
Он как-то горько усмехается и снова идет к бару.
— Моя мама и правда любила вас? — не выдерживаю и задаю вопрос, который начал мучать меня просто невыносимо.
Мужчина поворачивается ко мне, но не отвечает, а смотрит словно оценивающе.
— Теперь я точно знаю. Да.
— Почему тогда вы не вернулись через год? — этот вопрос я считаю логичным, потому что с его слов он собирался через год жениться. А если этого не сделал, значит не вернулся.
— Я вернулся, — он уже не садится в кресло. Похоже, его рассказ подошел к кульминации и избыток эмоций не даёт ему оставаться на одном месте. — Я вернулся в августе. У меня было всего три дня отпуска. По окончании училища меня отправляли в Мурманск на службу. Я приехал за Милой, собирался забрать её уже женой офицера. Но твоя бабушка была резко против. Как я ни пытался уговорить её и заверить, что буду беречь её дочь, она ни в какую не соглашалась. Говорила, что Мила ещё несовершеннолетняя, что она только окончила школу, ей нужно учиться, а не по гарнизонам мотаться…
Он делает тяжелый вздох…
— Она наверное была права… Возможно, я на её месте поступил бы так же… Но тогда мы с Милой были убиты горем. Я даже предлагал сбежать тайком от матери, но Мила не согласилась. Она сказала, что будет ждать меня, обещала приехать, как только ей исполнится восемнадцать. Она была очень сильной. И смелой. Я знал, что она приедет, и был готов ждать столько, сколько потребуется. В тот последний вечер перед нашей разлукой Мила сказала, что любит меня. Я признавался ей постоянно, а от неё до этого момента не слышал этих слов. Мы были счастливы. Та ночь была нашей первой и единственной, как оказалось…
Меня начинает трясти мелкой дрожью. Я боюсь даже в мыслях сформулировать то, о чем начинаю догадываться. Мужчина снова замолкает. То ли вспоминает, то ли считает, что рассказ окончен и я должна всё понять сама.
— Почему вы не вернулись? — я должна знать ответ. Мы с матерью жили очень бедно, она всегда говорила, что мой отец был военным и погиб на севере. Я знала, что она не была замужем, и за всё время моего детства я ни разу не видела посторонних мужчин рядом с ней. Мама говорила, что любит только моего отца, вне зависимости от того, жив он или мертв…
— Глупое стечение обстоятельств, — горько усмехается. — Я уехал на службу и уже через месяц попал на подводную лодку. У меня не было связи с внешним миром почти полгода. Каждый день я писал ей письма, которые складывал в конверты по несколько штук. Когда появилась возможность наконец позвонить и отправить весточку, я дрожащими руками набирал её номер. Но ответила не она. Её сестра Зина сказала, что я зря позвонил: Мила вышла замуж, счастлива и беременна от мужа. Я не поверил ей, но проверить не мог. Как я не просил отпустить меня хотя бы на неделю, начальство резко обрывало мои просьбы. Я даже хотел написать рапорт, но меня отговорили сослуживцы. Нужно было потерпеть всего три месяца до июня, и я мог спокойно поехать к Миле.