Плюсик в карму 2 (СИ)
— Куда вы, голубушка, в окровавленном платье собрались?
Платье было еще и слегка дырявым — обнимашки с шипастой Тырей не прошли даром для крепкого, но не зачарованного материала. И переодеваться некогда.
Глава 14
Спасите несчастного зверика
Ольга сидела рядом с Пашкой и смотрела, как тот уминает мясной рулет, фаршированный яйцом, и прихлебывает это кулинарное непотребство крутым бульоном со специями.
Есть в постели Пашка отказался. За стол и только за стол! Не парализован, чай, — до туалета сам дошел. И коли жрать так хочется, то не помирает и ложку в руках удержит — попробуй отними. Вот и нечего баловаться.
Ну и напросился для лучшей усваиваемости питания:
— Пашенька, солнышко, зараза ты непоротая, ну как же ты так сглупил? Ну чего ты к ним полез? Они же могли тебя… А как бы я потом жила? А? Вот как? Зачем мне тогда?
— Ну тёть Оль, ну ладно тебе! Обошлось же!
И тут же пригнулся от звонкой затрещины ложкой по лбу, прилетевшей в аккурат между двумя глотками.
— Обошлось? Обошлось?! Да я чуть опять кровоизлияние не словила!
— Ну Тётёлечка, ну миленькая. Ну тупанул. — И совершенно нелогично, но очень гордо добавил: — Я же тренированный.
— Ты год не тренировался, балбес! И не дури мне голову! Разницу между спортом, будь ты хоть три раза чемпион, и реальной дракой я вполне понимаю!
— Да какой спорт, тёть Оль? Батин друг нас учил. Тоже отставник. Мы в одном доме жили. Там много таких семей по соседству жило, ну, которые бывшие военные. Собрал пацанят из своих, офицерских, и учил. — Пашка тепло улыбнулся воспоминаниям. — Если бы я от той двери отойти мог, фиг бы меня достали! А у Малики даже соплявишного крючочка на двери нет, представляешь? Вот я и стоял как прикопанный.
— А сказать было нельзя? Нам с лавэ нельзя было сказать?
По третьему кругу обсуждать свою оплошность Пашке не хотелось, но он послушно заканючил:
— Я ж не знал, что они такие отморозки! Думал, Тыря тебя позовет.
— А Тыря и позвала. Свапа. Да тот в городе был.
— Ладно, тёть Оль. Ты лучше расскажи, что потом было.
Ольга призадумалась — как такое расскажешь?
Тогда, в комнате спящей Малики, медикус Дрири убрал пятна крови с Олиного любимого синего платья, и они помчались в виварий. Все, включая целителя. Лавэ рыкнул было про секретность, да интэ тоже рычать умел: ты, лавэ, свою работу делай. Делай так, чтоб мне работы не было. А то развел тут… Изнасилования, поножовщина, бешеные звери! И в центре всего — его уникальная пациентка! Вот когда все закончится, он ее бедную головушку и проверит — не повредилось ли многострадальное серое вещество после всех потрясений. И если повредилось… Ух, я вас всех!
Док, кстати, оказался с характером — и в виварий пошел, и около клетки с обезумевшим зверем стоял. Даже успокоительными заклинаниями в него пулять пытался. Был рядом, пока его не отогнали к пастухам. Жаль, что нгурулы иммунны к почти любой магии. Разве что защита на них действует. Та, которая окружает виварий и крепость. Так эту магию создавали вместе с нгурулами.
Век бы не видеть мук живого существа, у которого разом оторвали часть сердца. По клетке метался бешеный медно-бронзовый смерч, да с такой скоростью, что Ольга его почти не видела. А попробуй уследить за сменой картинок в аниме с хорошей компьютерной графикой! Да еще на ускоренном втрое режиме. Нгурул метался, кидался на решетку, раз за разом получая очень болезненные (это Оля по воспоминаниям Наф-Нуфиков знала) разряды магии. Бросок — рев. Бросок — рык. Толстенные прутья содрогались под ударами и даже, кажется, выгибались. Пол был усыпан обломками шипов — магия не справлялась с уборкой. Оля никак не могла рассмотреть несчастного зверя, так часто он менял ипостаси. Угадывалось иногда нечто бронзовое мамонтоподобное и с торчащими по бокам, как у боевой колесницы македонцев, длинными серпами. Только в шесть рядов. Но это, при такой частоте смены кадра, могло и померещиться. И все бы казалось нереальным, если бы не тягучая болезненная тоска, которая пронимала даже глухих к нгурулам пастухов из обслуги. Для Ольги эта боль звучала как пенопластом по стеклу да в микрофон под усилитель. Ей казалось, что зубы крошатся от резонирующих эмоций — горе несчастного собрата разделяли все одиннадцать его сотоварищей.
— Как его зовут? — спросила Ольга между двумя бросками.
— Раш. — Бледный как бумага Раим был вынужден поднять все щиты. До абсолютной ментально-эмпатической глухоты. И немного завидовал Ольге — она слышит только нгурулов, а он — всех: панику пастухов, злое недоумение и растерянность наездников, а через Свапа и нгурулов. И ее, Ольгу.
А Ольга злилась. Нет, не так. В ней зарождалась какая-то иная Ольга — та часть личности, которая, несмотря на все тяготы прошлой жизни, была как-то не востребована. Она всегда была папкина доча и любимая мужнина женулечка — ее берегли и защищали. А теперь надо как-то само́й.
Ольга злилась? Нет. Она была в бешенстве!
Падаль пархатая! Да как он смел! С ножом на своего же! На наездника! Знал же, высерок гадючий, что у новенького есть нгурулочка — рядом в строю стояли! И достал нож, падла с кургузой совестью. Ой, мама! Это же сейчас Тыречка могла вот так по вольеру метаться, выплакивая Пашкину гибель! Ее сладкая девочка! Да Ольга его по второму разу убить готова! А потом еще четыре раза, и каждый раз по-разному! Всесильным себя почувствовал, козлина! Втроем на одного не страшно, да? Так ему и надо, скотине! Хоть бы Раша своего поберег! Жалко же зверика! До соплей жалко и желе в коленках — ноги не держат! И имя такое — Ра-аш. Как привет с Родины! Хорошо, что Тыря Павла сторожит, а то бы еще и она истерики добавила, чуть эгоистично порадовалась землянка.
— Раш! — потянулась она душой и голосом к сгустку боли. — Тихо, Рашенька. Рашуля! Ты не один, мальчик…
— Не стоит, Оля. — Раим крепко сжал ее локоть. Может, хотел поддержать, а может — опереться. — Он вас не слышит.
— Надо же что-то делать! — выстонала Оля, пугаясь, что осиротевшего нгурула пристрелят, как лошадь, сломавшую ногу, она в фильмах про революцию видела.
— Для начала попробуем оглушить. А потом — ждать. Если двое-трое суток сам от тоски не умрет, значит — будет жить.
— Что у вас здесь? — Оля спиной почувствовала враждебность. Острую, осязаемую, как тычок между лопаток, узконаправленную неприязнь. Обернулась. К ним по проходу двигался главный пастух и та-ак смотрел, что становилось понятно: ни фига не «как», а вполне реальный ментальный пинок — н-на, зараза седая, впечатайся в гудящую от магии решетку. Оля ответила на этот взгляд оскалом. Свап — хороший тренер.
— У нас здесь зверь с разбитым сердцем, — язвительно пропела Ольга. — А там, в холодной, труп его наездника. Отлично сработано, Рансу. Дал добрый советик, и оба-на — труп. Наслаждайся, удачно посоветовал. Любуйся, Рансу, любуйся! — Оля махнула в сторону вольера и хотела еще что-то добавить, но ее прервал протяжный рев Раша.
— Да как ты…
— Рансу! — рявкнул Шенол. — Заткнись! Сначала зверь, потом разборки!
Взгляд главпаса обещал Ольге как минимум удушение. Ответный Ольгин быстрой смерти не обещал.
Как можно оглушить? Ну, по голове навесить скалкой. А как оглушить могучего нгурула? Стаю перелетных кирпичей организовать? С пикированием на одну медношипую башку?
Основы нгуруловодства Оле никто пока не преподавал. Жизнь и так несется наскипидаренным страусом. А из нгуруловодства прикладного Оля владела одним-единственным приемом — любить Тырю. И в нагрузку всех остальных нгурулов скопом.
— Оля, — тихо попросил Раим, — приведи Свапа. — А я пока тут…
Что «тут», Ольга поняла по ходу. Шенол отдавал команды: наездникам — занять свои места. И еще что-то, что за ревом не разобрать. Оля подозревала, что Раим нагло услал ее подальше от Рансу, опасаясь ее несдержанности, и устыдилась. Действительно, не время сейчас, хоть и раздирает ее если не в глотку этому скоту вцепиться, то, на худой конец, в самолюбие ядом плюнуть. А Свап и сам бы пришел, если позвать — их с Тырей вольер всегда открыт. И пастухи — те, старенькие — попривыкли и даже дружили с разгуливающей по виварию ласковой щеной путем почесывания бровок и подкармливания пуйфинами. А Свапа коридоры не интересовали — он из вольера без команды не выходи́л. Свап у нас философ и, как все бытовые философы, лентяй.