Анонимные грешники (ЛП)

  
Сомма Скетчер
 
Анонимные Грешники
 
Серия: Анонимные Грешники 1
 
Просим Вас, дорогие читатели, НЕ использовать русифицированные обложки книг в таких социальных сетях, как: Тик Ток, Инстаграм, Твиттер, Фейсбук. Спасибо!
  
Пролог
 
Женщины Висконти обожают соревноваться на похоронах. Неважно, кто умер — их мама или двенадцатая троюродная тетя — это всегда гребаное соревнование, кто может скорбеть сильнее.
Всхлипы, рыдания, шмыганье носом. Те, что приглушены позаимствованным носовым платком или промокнуты салфеткой, я могу почти вытерпеть. А вот крики находятся на другом конце шкалы и вызывают у меня желание окунуться в землю вместе с мертвыми. Крики, вопли, визги.
Я отвожу глаза от епископа Франциска и устремляю испепеляющий взгляд на мою двоюродную тетю Эсме.
Какой же это, блять, цирк.
— Gesù Cristo1, — бормочет мой двоюродный брат, Тор, со скамьи позади меня. — На прошлой неделе я перерезал горло одному ублюдку. Он издал точно такой же звук.
По моему ряду разносится гул, и я бросаю взгляд налево, на своего брата Рафа. Он прикусывает нижнюю губу, чтобы подавить смешок. Он ловит мой взгляд и приподнимает бровь, как бы говоря: что? Это было забавно. Рядом с ним другой мой брат, Габ, смотрит прямо перед собой, стиснув зубы.
Епископ Франциск продолжает, отрывисто читая литургию. Когда вопли тети Эсме становятся громче, троюродная сестра, специально приехавшая из Сицилии, решает, что её не превзойдут. Она издает визг, прежде чем протиснуться со своей скамьи, пробирается по проходу к алтарю и, издав вопль, похожий на звук сдувающегося воздушного шарика, опускается на колени перед гробами.
Я даже не могу вспомнить её имя.
Извинения бормочут на ломаном итальянском. Лихорадочные взгляды в мою сторону. Двоюродный брат уже за её спиной и тащит обратно на место, приподнимая подол её кружевной вуали, чтобы наполовину отругать, наполовину утешить её.
Но епископ Франциск потерял ход своих мыслей. Теперь он запинается, подбирая слова, и шуршит бумагами, я чувствую, как у меня за спиной меняется настроение.
Я понимаю. Римско-католические похороны мучительно долгие. Ещё дольше, когда нужно похоронить два тела, и одно из них — тело диакона. Деревянные скамьи становятся жестче с каждой секундой, а мысли уносятся прочь от скорби к отелю Grand Visconti в Бухте Дьявола, где состоятся поминки.
Никто не устраивает вечеринку так, как недавно почивший Висконти, тем более двое.
Епископ опускает глаза на переднюю скамью, встречаясь со мной взглядом. Я слегка киваю ему, разрешая закончить. Никто в этой церкви не хочет убраться отсюда быстрее, чем я. Он прочищает горло и снова обращает свое внимание на духовенство.
— Дорогие мои, семья просит вас присоединиться к ним во дворе для отпевания.
Глаза, полные жалости и невыплаканных слез, смотрят на меня. Мы с братьями встаем, бросив последний томительный взгляд на гробы, я проглатываю комок в горле, расправляю плечи и направляюсь в заднюю часть церкви.
Я иду сквозь море шепота, не отрывая глаз от кованых железных дверей.
Почти дошли. Почти конец.
Мой сотовый жужжит в нагрудном кармане. Я надеюсь, что это мой помощник сообщает мне, что самолет заправлен и готов доставить меня обратно в Лондон.
Священник распахивает двери, и на мгновение я стою на ступеньках и закрываю глаза, чувствуя, как ледяной ветер хлещет меня по щекам, как мороз щиплет нос. Здесь, на скале, погода всегда была более экстремальной, чем в городе внизу, ветер сильней, а дождь проливной. Мама, всегда будучи оптимисткой, напоминала нам, что, хотя и зимой холоднее, летом всегда теплее.
 
Жизнь — это баланс, Анджело. Хорошее всегда компенсирует плохое.
Когда я открываю глаза, Раф стоит по одну сторону от меня, Габ — по другую. Они оба следуют за моим взглядом до низко нависших облаков, которые полны надвигающейся грозы.
Раф шипит.
— Идеальный день для похорон наших родителей.
Габ ничего не говорит.
Мы идем по гравийной дорожке, которая извивается между надгробиями, пока не оказываемся в нескольких метрах от края обрыва. В грязной траве выкопаны два прямоугольных отверстия.
Мои кулаки сжимаются.
Бок о бок. Вместе навечно. На совместном надгробии будет выгравирована очищенная версия их истории любви. Я думаю обо всех утренних бегунах и заблудившихся туристах, которые будут останавливаться, чтобы прочитать это, и верить, что это их ежедневное напоминание о том, что любовь существует.
Между тем, грешная правда будет погребена под ними на глубине двух метров.
Неважно, какие романтические прозы выбиты на мраморном надгробии, настоящей любви не существует. Это всего лишь надежда в другой форме. Концепция для бедных и бессильных, за которую можно ухватиться, когда больше ничего нет.
Мой взгляд обращается к потоку костюмов и кружев, проходящему через кладбище к нам. Мужчины мафии знают, что любви не существует. Дяди и двоюродные братья хватают своих жен и подруг за запястья, вместо того чтобы держать их за руки. Они предлагают сдержанный комфорт в надежде, что те заткнутся, все время поглядывая на часы, прикидывая, когда они смогут улизнуть к своим шлюхам, ослабить галстуки и забыть о своих обязанностях перед Коза Нострой.
Мужчины Висконти, в частности, не влюбляются. Потому что влюбленность предполагает случайность, а всё, что делает эта семья, холодно и расчетливо.
Дрожащая рука сжимает мое плечо.
— Алонсо понравилось бы это место, — говорит дядя Альфредо, задыхаясь от эмоций. — Теперь он может смотреть вверх на свою церковь и вниз на свой город. Он построил их из ничего, знаешь?
Глядя вниз на кучу грязи, которая вот-вот придавит мою мать, я коротко киваю ему. Он похлопывает меня по спине и делает шаг назад. Надо отдать дяде Альфредо должное, он хорошо понимает намёки.
Маму опускают первой, и я чувствую, что тону вместе с ней, единственная женщина, ради которой я когда-либо встану на колени. Мои сжатые кулаки исчезают в земле. Ещё одна рука ложится мне на плечо, и по блеску кольца с цитрином я понимаю, что это рука Рафа.
— Отец Небесный, поскольку ты решил призвать нашу сестру Марию Висконти из этой жизни к себе, мы предаем ее тело земле, где оно обретет своё последнее пристанище, — громко произносит епископ Франциск, его слова быстро уносит ветер.
Белое тепло проникает в мою кровь, и снова возникает эта горечь, обжигающая горло. Вкус тайны и греха, и сколько бы виски я ни выпил во время полета домой или после него, я знаю, что никогда не избавлюсь от него.
— … Прах к праху, пепел к пеплу… — напевает епископ.
Благовония горят, клубы дыма сливаются с утренним туманом. Затем появляются розы. Кроваво-красные, усыпанные шипами, они с глухим стуком падают на крышку из красного дерева. Раф приседает рядом со мной, подносит кулак ко рту и дует. По щелчку его руки пара игральных костей рассыпается по крышке, скатывается с изгиба и падает в щель между гробом и землей.
— Для моей Госпожи Удачи, — хрипит он, проводя рукой по волосам. — Удачи тебе наверу, мама.
Габ тоже опускается на колени. Вместо того, чтобы бросить розу в руке, он наклоняется, прижимается губами к дереву и бормочет что-то длинное и проникновенное.
Самое большое количество слов, что я слышал от него за последние годы.
Цветы и открытки перестают падать, и глаза выжидающе поворачиваются ко мне.
Медленно я достаю что-то из кармана. Обертка хрустит в моей руке, и я осторожно кладу его на гроб, чтобы оно не поломалось.
Рядом со мной раздается тихий смех.