Броненосец "Анюта"

И вдруг оказалось, что это совсем не пустяк и, во всяком случае, дело не нескольких минут. Прошло четверть, а потом и полчаса, спина у Аклеева задеревянела от работы в согнутом положении, а Вернивечер по-прежнему лежал мокрый, холодный, неподвижный, бездыханный.
Несколько раз ловил себя Аклеев на мысли, что спасай не спасай Вернивечера, все равно его уже не спасти. Он встречался глазами с Кутовым и читал в его глазах ту же мысль.
У Аклеева разболелись руки, стали ныть мышцы, от усталости движения его потеряли ту мягкость, которая требовалась при этой деликатной работе. Тогда он передал Вернивечера Кутовому, и тот стал действовать, тщательно копируя движения Аклеева, и тоже наконец успел устать.
И вот, когда и Аклеев и Кутовой уже почти решили каждый про себя, что пора прекращать это бесполезное занятие, по спине Вернивечера пробежала еле заметная судорога. Она была настолько незаметна и еще более неожиданна, что и Аклеев и Кутовой, опасаясь разочарования, не обмолвились о ней ни единым словом, даже взглядом не обменялись. Но вслед за ней по спине Вернивечера прокатилась другая судорога, настолько явственная, что не оставляла и капли сомнения. В то же мгновение Вернивечер чуть слышно застонал, и из его рта хлынула струя совершенно чистой воды.
От волнения и радостного торжества у Аклеева что-то клубком подкатило к горлу. Опасаясь, что на его глазах вот-вот покажется слеза, он отвернулся от Кутового, продолжавшего орудовать над спасенным Вернивечером, и с немалым трудом выдавил из себя те же два слова:
— Способ Шеффера!
Он сказал: «Способ Шеффера», а хотел на этот раз сказать: «Вот видишь, брат Кутовой, вытащили парня прямо из зубов смерти! Остальное будет куда легче. Теперь нам уже ничто не страшно. Надо только верить в свои силы и действовать».
Так его Кутовой и понял. Он подмигнул Аклееву, и милые ямочки снова заиграли на его смугловатом лице, которое нисколько не портили чуть заметные оспинки. Продолжая «ритмически» надавливать на спину Вернивечера, он задорно сверкнул зубами:
— Ще той воды нету, в которой потонул бы такой морячок!
Затем Кутовой передал Вернивечера в более опытные руки Аклеева и стал быстро раздеваться. Оставшись в одних трусах, он помог Аклееву уложить Вернивечера на сиденье, снял с него мокрую одежду, переодел в свою, сухую, и, радостно поблескивая глазами, прошептал:
— Стонет! Сто-о-нет! Ще мы с ним не раз будем немцев бить!..
  
Ветер меняет направление
 
Пока спасали Вернивечера, было не до того, чтобы интересоваться чем-либо другим.
Но Аклеев все время помнил о тучах, надвигавшихся с севера. Когда он окончательно убедился, что жизнь Вернивечера находится вне опасности, он вышел на корму.
Теперь уже вся северная часть неба была покрыта темными тучами. Они надвигались на небесную голубизну сплошной завесой. Погода менялась. Тучи несли с собой шторм, во всяком случае — усиление ветра и, очевидно, изменение его направления. Ветер, по всей видимости, погонит лимузин на юг. Значит, отпадала опасность, что их прибьет к крымским берегам.
Уже это одно обстоятельство само по себе было достаточно важным, чтобы поставить о нем в известность Кутового. Но, кроме того, были другие, не менее важные обстоятельства, и настолько существенные, что Аклеев решился отозвать Кутового от все еще не пришедшего в сознание Вернивечера. Он кликнул его в моторную рубку, указал на штурвал, на котором чернели застывшие капли крови, и спросил:
— Ты в этом как, разбираешься?
— Так ведь нет горючего, — удивился Кутовой.
— Ты мне отвечай по существу. Умеешь крутить баранку или не умеешь? Если не умеешь, так и говори.
— Баловался на руднике, — ответил Кутовой. — Только без прав. Товарищи давали покрутить так, для интересу. А прав у меня не было. Без прав крутил.
— Тогда сиди здесь и жди моего сигнала. Будешь держать лимузин против волны. Вся задача.
— Так ведь горючего нет, — с надеждой повторил Кутовой. Он видел, что Аклеев говорит совершенно серьезно.
 
— Горючего и не будет. Свежий ветер будет. Нас понесет на юг. Понятно это тебе?
— А Степан хотел топиться! — запоздало рассердился Кутовой. — Так бы зря и потоп. Значит, опять на море воюем?
— Опять на море, — усмехнулся Аклеев. — Только ты не шибко радуйся. Ты, верно, еще не знаешь, что такое шторм.
— Морякам шторм — не пугало, — ответил Кутовой, который не хуже Аклеева понимал, что такое шторм, да еще для потерявшего управление лимузина, но не менее ясно представлял себе, что если бы их прибило сейчас к берегу, то было бы еще горше.
Аклеева немножко покоробило, что Кутовой, никогда не плававший на кораблях, именует себя моряком, но он промолчал.
«Все-таки человек воевал в морской пехоте и сейчас держит себя неплохо».
— Ветер может подняться каждую минуту, — промолвил Аклеев, усаживая Кутового на сиденье моториста. — Значит, все ясно? Ждать моей команды и потом все время держать носом против волны. Ударит волна в скулу — перевернет. По-морскому называется «оверкиль». Тогда капут. Понятно?
— Понятно, — ответил Кутовой.
— Ну, а я пойду парус ладить, — сказал Аклеев, — и заодно займусь Вернивечером. А твое дело отныне штурвал. Ты пока что проверяй, как он там вертится.
Он выбрался из моторной рубки, и почти сразу Кутовой услышал стук топора и скрежет отдираемой фанеры. Работы было не так уж много. Та часть крыши, которую Аклеев предназначал на парус, была уже почти целиком снята, когда ветер часа два назад (всего два часа, а казалось, будто бы год назад!) вдруг погнал лимузин к берегу.
От скрежета отдираемой фанеры Вернивечер окончательно пришел в себя. С большим трудом он раскрыл глаза и увидел Аклеева, неловко, но старательно орудовавшего топором.
Вернивечер хорошо помнил, как он выкладывал на сиденье небогатое содержимое своих карманов, как протискивался сквозь окно, чтобы броситься в море, как заставлял себя поскорее захлебнуться; он даже вспомнил, как к нему стремительно приближалось в воде какое-то большое темное тело, которое он принял за дельфина. И вдруг он, раскрыв глаза, видит себя не на дне морском, а на том же самом сиденье, на котором он лежал, когда Аклеев начал отдирать крышу. А Аклеев по-прежнему стоит на противоположном сиденье и по-прежнему неправильно (Вернивечер готов был голову отдать на отсечение, что неправильно) действует топором.
Неужели все это на самом деле произошло во сне или в бреду?
От этого предположения Вернивечер пришел в отличное состояние духа. Ему захотелось сказать Аклееву что-то очень ласковое и хорошее. Превозмогая боль и чудовищную слабость, он попытался приподняться на локте здоровой руки и увидел свои мокрые брюки из камуфлированной защитной материи и почерневшую от крови тельняшку, вывешенные для просушки на раскрытых дверях каюты. Ботинки его вместе с носками сохли на кормовом трапчике. Все стало ясно Вернивечеру, но он все же дотронулся до своих волос. Волосы были мокрые, они еще не успели высохнуть.
Тогда Вернивечер в изнеможении откинулся на спину. Ему было невыразимо стыдно, и в то же время (он ни за что не хотел сам себе в этом сознаться) его захлестнуло огромное, ни с чем не сравнимое ощущение счастья: остался все-таки жив! И кто-то, рискуя жизнью, спас его! Он заметил мокрые пряди волос, свисавшие на озабоченно наморщенный лоб Аклеева, и понял, кто его вытащил из морской пучины.
Он ощупал себя и определил, что на нем брюки Кутового и, очевидно, его же тельняшка.
Тогда Вернивечера охватило никогда еще до того не испытанное чувство непередаваемой нежности к своим верным боевым друзьям, и он второй раз за этот день и за все время с тех далеких пор, как он вышел из детского возраста, заплакал. На этот раз у него не хватило сил, чтобы отвернуться от Аклеева и скрыть от него свои слезы. Да, кажется, он этого не очень и хотел…
Но Аклеев все же успел во-время отвернуться, чтобы зря не смущать Вернивечера.