Зеркала и галактики (СИ)

– Моего ума хватило, чтобы прийти к человеку. – Сона все комкала и комкала шелк, превратившийся в неприглядную тряпку. – Я ласкала его, а он подарил мне деньги. Настоящие деньги, не наши!
Легенды гласят: от человека у СерИвки рождаются кэты – мерзкие твари, проклятие Ханимуна. Дэсса затошнило, когда он представил, как безволосое существо с убогой шерстью на голове и подмышками, огромное, грубое, лапает маленькую СерИвку. Да как она жива осталась после этих «ласк»?
Ему перехватила горло жалость.
– Пойдем в замок, – сказал Дэсс и снова протянул Соне Руби: – Это стоит дороже всех денег, что могут дать тебе люди.
Она отпрыгнула, закуталась в измятый шелк. Выпрямилась высокомерно, будто настоящая княжна.
– Поди прочь, младший княжеский сын, недоумок и лентяй. Проси дочек Вас-Лия показать тебе магию любви, они с радостью… хоть все разом. Убирайся! – закричала Сона, и на этот пронзительный крик из дома вышла ее мать.
Она глянула на Дэсса очень странно, он не успел ничего сообразить, лишь заметил на ней алый шелк с серебряным шитьем – что-то очень знакомое, много раз виденное – и в ярости швырнул ей под ноги бесценный Руби. По каменной плите брызнули розовые осколки, а княжич повернулся и побежал, не разбирая дороги. За спиной бился отчаянный, страшный вой Соны, однако Дэсс его не слышал. Потому что сам захлебывался таким же отчаянным, но беззвучным воем, от которого рвалось горло и грозило остановиться сердце…
Спустя несколько дней он вернулся. Чуть живой от горя, виноватый до кончиков ушей. Касс, старший брат, сжалился и разъяснил: пока Дэсса держали под замком, мать наведалась к родителям Соны. Она принесла дорогие подарки, подкупила-убедила-припугнула, а затем научила, что говорить и как обмануть доверчивого княжича, чтобы он отказался от не подходящей ему девушки. Обманули… о Ханимун, до чего же легко его провели!
Какие слова нашла мать, чтобы они перевесили Руби? Представить себе невозможно. Разве что мать наложила на Сону тайное княжеское заклятие? Дэсс готов был отправиться за вторым Руби, но Касс пригрозил, что доложит отцу, а тот вышлет погоню. Смирившийся Дэсс обещал, что в Долину Черной Смерти не пойдет, и тогда Касс принес флакончик драгоценных заморских духов – один из подарков, приготовленных для будущей жены. С этим флакончиком Дэсс и двинулся к Соне.
Ее не было под кустом огневки, где они прежде встречались. Ее не было и в опустевшем, подчистую выбранном красничнике – лишь пожилой отец возился, вырезал засыхающие ветки. Не оказалось Соны и на каменной скамеечке под пальцелисткой у дома. Раскидистые ветви с нежными «пальцами» затрепетали, почуяв присутствие Дэсса, и потянулись к нему, когда он застыл у входа с плетенной из травы занавеской. В доме было на удивление тихо – ни голосов, ни шагов занятых работой женщин, ни привычного посвиста домашней поскакушки. Она-то почему замолчала? Княжич не решился звать Сону и шагнул в прохладную полутьму чужого жилища. Поскакушка сидела, нахохлившись, в углу первой комнаты – жалкий пучок рыжих перьев, совсем не похожий на жизнерадостную домашнюю любимицу. Дэсс прислушался, пригляделся, принюхался. И безошибочно определил путь к комнатам Соны.
Он пробрался каменным коридором, где на стенах не было обычной для СерИвов резьбы, но висели красивые вещи, плетенные из сухой травы и разноцветных прутьев. Казалось, они помнили прикосновение ловких Сониных пальцев, тепло ее узких ладоней. У одного из входов, что был завешен плотной тканью, в воздухе плавал светящийся красноватый шар. Дэсс отродясь таких красноватых не видел; в легендах говорилось, что шары краснеют к большому горю. Он приподнял тяжелую ткань и заглянул в комнату.
У самого пола тлели два отяжелевших темно-красных шара. Сона лежала на постели, укрытая пуховой периной. Поверх нее виднелись тонкие руки, хрупкие плечи и запрокинутое к каменному своду лицо. От закрытых глаз тянулись вниз полоски мокрой шерсти – Сона плакала. Рядом стоял кувшин с водой, словно для того, чтобы Сона могла пить и плакать, плакать и снова пить.
 
Легче ночного ветерка, княжич скользнул внутрь и опустился на плетеный коврик у постели.
– Сона, – он положил ладонь на руку любимой, с испугом ощутил, какой горячей стала ее шерсть. – Я пришел. Прости меня.
Она открыла глаза. Из них выкатились новые слезинки. Сона повернула голову и глянула на Дэсса, словно не узнавая.
– Прости, – повторил он, хотя СерИвы никогда не просят дважды.
Она дернулась, желая высвободить руку из-под его ладони. Дэсс не позволил, крепче сжал ее тонкие пальцы.
– Сона, я был дураком и всему поверил. Но я хочу привести тебя в замок женой…
– Уходи, – прошептала она. – Дэсс! Любимый мой… Уходи скорей!
– Отчего ты меня гонишь?
– Посмотри…
Он не мог понять, на что смотреть. Сона тыкала подбородком себе в плечо, однако в красноватом свете придавленных горем, меркнущих шаров Дэсс ничего не мог разглядеть. Шерсть и шерсть – любимая, Сонина. Быть может, слегка потускневшая, но и только.
– Видишь? – слабым голосом спрашивала Сона. – Ты видишь?
– Нет, – признался он честно. – Подумаешь, хворь завелась! Я отнесу тебя в замок. Наш лекарь посмотрит и вылечит.
– Дэсс… – из помутневших глаз катились слезы. – Не трогай меня… заразишься… Это лун… лунная лихорадка!
Княжич не отшатнулся. Одному Ханимуну ведомо, чего ему стоило не отпрыгнуть и не кинуться вон. Он наконец разглядел-таки беловатые волоски на плече у любимой. И несколько светлых волосков над глазами, а левое ухо было ими покрыто сплошь. Да: это лунная лихорадка, от которой спасения нет. Вскоре Сона побелеет вся, потом шерсть осыплется, и Сона умрет.
– Ханимун меня покарал, – прошептала она. – Уходи, я прошу. Дэсс, я любила тебя… как любят только бездетные… тебя и наших не рожденных детей… Уходи! Твоя мать… она хочет тебе добра. Ты найдешь другую женщину… пусть у нее будет серая шерсть… в память обо мне. Да уходи же наконец! Заболеешь! Счастье ты мое… быстрый горный ветер… звон серебряных звезд…
– Уходи, – услышал Дэсс голос за спиной. – Не мучай ее.
Он оглянулся. У входа стояла мать Соны – усталая, сильно постаревшая.
– Иди домой, – повторила она. – И прости нас с Соной.
Дэсс вынул припрятанный в складках одежды пузырек, поставил на каменную полочку в изголовье постели. Сам удивился, как вспомнил про флакон.
– Лихорадка боится этого запаха. – Великий Ханимун, не наказывай за невинную ложь! – Сона, пока ты будешь нюхать это… эту… – он забыл, как называется пахучая жидкость, – этот дух, лихорадка не поползет дальше.
– О-о, лекарь, – вздохнула мать Соны. – Беги отсюда, пока…
Дэсс не слышал, что она сказала дальше: он сорвался с места и кинулся бежать, словно от лесного пожара. Он несся всю дорогу к замку, в воротах сшиб стражника и кинулся к матери, прервав ее дневную молитву о благополучии дома.
– Сона умирает!
Больше он ничего не помнил – как будто провалился в промытый дождями колодец в горах. Глухая чернота без малейшего проблеска света. Наверное, так же выглядело изнутри горе Соны.
Потом, когда Дэсс очнулся от своего черного сна – если то был сон, а не смерть, – ему рассказали, что родители Соны ошиблись, у нее оказалась не лунная лихорадка, а снежный лишай. Приятного мало: от снежного лишая шерсть выцветает и осыпается, на коже появляются вонючие язвы, но через несколько лун они исчезают, и вырастает новая шерстка, лучше прежней. Снежно-белая, как у дочерей Вас-Лия. У них-то, конечно, не было никакого лишая, а вот Сона – да, подхватила где-то заразу. Не иначе как в городе отиралась по притонам. Да-да, все правда было, что она рассказывала про любившего ее человека. Многие СерИвки идут в город ловить удачу. Особенно такие бездетные, как Сона. Ну что за труд – поласкать немного человека? Женская магия любви действует и на СерИвов, и на людей одинаково. Люди платят за нее ой как дорого – им ведь в диковинку, их женщины такого не умеют. Вот и Сона подалась в Тэнканиока-ла, благо ходить недалеко. Богатые шелка откуда? Продали ей их, не подарили. Она же заработала на своих ласках – вот и заплатила. А подарками не взяла – слишком гордая. Дэсс, почему ты не веришь старшим? Тебе и мать говорит, и отец подтверждает, и сестра клянется…