Зеркала и галактики (СИ)

Да, все так и было. Только не вспомнить, что за признание он выбил из Лены. Тигреро поглядел в светлое небо, надеясь отыскать в нем первые звезды. Звезд не было.
И незачем ломать голову, вспоминать писателькины слова. Он с самого начала чуял, что Лена умышленно подговорила Тамару бросить в огонь колдовские порошки; он уже спрашивал ее, да Майк вмешался, не дал разобраться толком. Чертов версан, до всего ему дело.
Элан двинулся вокруг дома к крыльцу. Как ни крути, картинка не складывается. Вот он ушел от Тамары, повалился на постель… и заснул. Да, разумеется: после всего он мог только спать. Мишель оставила его одного; а потом он проснулся, вскочил и кинулся разыскивать Лену. Настиг ее во тьме и пристал: скажи да скажи. Что он от нее требовал? Элан знал себя – если бы писателька всего лишь призналась, что сдуру надоумила Тамару сжечь колдовскую снасть в костре, он не впал бы в такое бешенство. Получается, речь шла о чем-то другом. И он не мог вспомнить, о чем, – не всплывало в памяти, хоть плачь!
Мрачный, он поел, сунул в стиральный автомат ворох одежды, побрился. Завтра поутру охотник со Светлого озера двинется по следу. И тогда – берегись, златокосая Лена…
  
Глава 8
 
Шестнадцатый Приют Элан миновал по холодку, задолго до полудня. Приют встретил его с едва уловимой враждебностью; тигреро пришел и ушел, неприветное место осталось позади, а кругом снова царила обманчивая благодать.
Семнадцатый. Здесь оказалось куда более тягостно, над площадкой витала невысказанная угроза. Элан запасся снедью и поскорей убрался, отобедал на тропе. Солнце клонилось к закату, ноги заявляли о своем праве на отдых, но он с угрюмой решимостью поднялся и побежал к Восемнадцатому Приюту. Тигреро отстал от группы на трое суток; даже если они уходят, нигде не задерживаясь больше, чем на ночь, завтра он их настигнет на Двадцатом. И потолкует с Леной.
Ночевать на Восемнадцатом оказалось невозможно – самый воздух был словно насыщен смертью. Из чистого упрямства Элан вошел в дом и набрал одеял, а на ночлег устроился под открытым небом, в льдистом свете звезд. Когда проснулся, двинулся дальше, и вечером, уже в темноте, добрался до Двадцатого Приюта.
Тигреро затаился среди окружавших площадку деревьев; на стволах лежали скупые отблески фонарей. Светился окнами Приют, рвался к небу веселый костер, и звучала негромкая музыка. У огня сидели все четверо: версаны – плечом к плечу, Борис с Леной – обнявшись. Элан испытал чувство, которое порядком его удивило: он вернулся домой. Да, именно так – здесь его дом, и сюда он бежал со всех ног, и невозможно шагнуть из темноты и вмиг разрушить этот мир и спокойствие. Он печально разглядывал силуэты версанов и видимый ему профиль ничего не подозревающей, безмятежной писательки. Ну, и что делать дальше?
Он беззвучно скользнул по краю площадки, вышел на свет у самого дома, незамеченный добрался до крыльца и присел на ступеньках. Подождем.
Люди у костра молчали. Чем дольше Элан наблюдал, тем больше убеждался, что благодатным спокойствием тут и не пахнет. Комок нервов, стиснутые зубы, зажатый в горле крик, незримый плач – вот что видел и слышал чуткий тигреро. Неудивительно, что за спиной у них оставались взбесившиеся Приюты.
Элан издал нежный призывный звук – громкое мурлыканье айтравы, созывающей разбредшихся котят. Четверо у костра вздрогнули, заозирались. Потом версаны взвились и ринулись к нему.
Элан едва успел приготовиться. Мишель с Майком обрушились на него, как пара ошалевших от радости молодых псов, с дикими воплями смели с крыльца, прокатили по земле, затормошили. Он с трудом отбился, вырвался из медвежьих объятий версана и с тем же пылом сам облапил Мишель. Почему они так ликуют – после его художеств на Пятнадцатом?
А версаны были рады-радешеньки. Они плясали вокруг тигреро, как дикари; глядя на них, Борис покатывался со смеху, и даже обиженная Эланом писателька веселилась. Размытые голубые глаза блестели, щеки залил румянец, на лице играла неудержимая улыбка. Чудеса, да и только.
 
– Где тебя черти носили? – спросил Майк, когда тигреро наконец уселся к костру.
Мишель натащила упаковок с едой и торопливо вскрывала их, выставляя перед Эланом.
– Мчал за вами по тропе. Но вы же неслись, как гончаки; едва угнался.
– Станешь тут гончаком, – отозвался версан. – Как проснешься на взбесившемся Приюте, так руки в ноги – и тягу. Мы все чуть с ума не сбрендили.
– Майк точно сбрендил, – радостно поведала Мишель. – Представляете, что он выдумал? Являлся спать ко мне в комнату!
Элан опустил банку с мясом, за которое было принялся, и уставился на версана. Художник с писателькой взорвались дружным хохотом.
– Не слушай болтовню, – проворчал Майк. – Она тебе такие впечатления создаст… Хорош ржать! – прикрикнул он на Лену с Борисом.
– Элан, вы не поняли, – поспешила объяснить версана. – Майк меня сторожил.
– Ага, – подтвердил он. – На полу у двери спал – не то мадам Вийон, как водится, улепетнула бы и отправилась тебя разыскивать.
– Спал ты, положим, не на полу… – Элан бросил цепкий взгляд на зарумянившуюся Мишель и безжалостно договорил: – а на постели мадам Вийон.
– И не стыжусь этого, – объявил Майк, перекрывая хохот Лены и Бориса. – Иначе она бы удрала. А я невинно почивал под своим одеялом.
– Целомудренный ты наш. Еще какими подробностями потешишь?
– Распотешить тебя больше нечем, – ответил вдруг погрустневший версан.
Элан вгляделся. За последние пять дней Майк совсем отощал, на себя не похож. Все выглядят неважнецки, но Майк – особенно.
Он продолжил свой ужин. У костра было весело, никто не поминал ему безобразной выходки на Пятнадцатом и бегства в лес, но все равно Элан чувствовал себя неуютно. Негоже проводнику ополоуметь и удариться в бега, бросив группу на произвол судьбы.
Наевшись и наслушавшись уморительного вздора, который наперебой мололи версаны и Лена, Элан поднялся и объявил, что вечер окончен. Все вмиг смолкли, организованно снялись с места и направились в дом. На крыльце остался один Борис; он закрыл за писателькой дверь и повернулся к Элану, который остановился у ступенек.
– Послушай, тигреро, – начал художник. – Что у тебя вышло с Леной?
– А она сама что говорит?
– Да… врет как сивый мерин.
– То есть?
Скорчив недовольную мину, Борис покрутил кистями с растопыренными пальцами, неохотно объяснил:
– Ну, будто ты убил Тамару. А когда Лена на это указала, впал в ярость и чуть не пришиб ее саму.
– Я убил. Если ты не догадался, могу растолковать. – Элан кратко изложил, что произошло в Тамариной комнате, у Бориса на глазах.
– Вот черт… – пробормотал художник. – Ну… ну, ладно. Наверно, так оно было всего лучше. А на Лену-то чего набросился?
Элан пожал плечами.
– Едва не раскроил ей затылок и перепугал до смерти, – продолжал Борис. – Хоть бы извинился, что ли.
– Не учи меня жить. – Тигреро поднялся на крыльцо. – Я могу пройти?
Борис посторонился.
– Помирись с ней, а? До того все хреново…
Хреновей некуда, мысленно согласился Элан. Он закинул вещи в свою комнату и отправился в левое крыло, к писательке. Постучался.
– Войдите.
Лена поднялась ему навстречу, зажав в кулачках косы. Вскинула свои размытые глаза и тут же потупилась.
– Что скажете… храбрый тигреро?
Он молчал, рассматривая писательку. Лена разомкнула застежки и опустила ворот свитера, обнажив горло, плечо и тонкую ключицу. На коже темнели расплывшиеся синяки.
– Ваша работа, господин Ибис.
Он оглядел «работу».
– Половина здесь – элементарные засосы.
Лена вперила в него гневный взгляд.
– А другая половина – следы зубов, – продолжал он. – Я сделаю Борису замечание.
– Вы явились мне хамить?
– Нет. – Элан застегнул ей свитер и сжал плечи. – Послушайте, девушка, – начал он, глядя в ее поднятое лицо. – Я готов признать, что вел себя безобразно…