Лунная песнь (СИ)

В последний раз я видела Лэнса почти год назад, когда он приезжал в столицу во время моих летних каникул.
Мои занятия и практика кончались с первым месяцем лета, а затем ещё два месяца, сухостенник и спелник, Академия оставляла нам на свое усмотрение. Большинство моих одногруппников тогда радостно разъезжались по домам к своим семьям, и в общежитии становилось необычайно пусто и тихо, так тихо, что было слышно каждый шаг, гулко разносившийся по широким казенным коридорам с безликими стенами, покрашенными желтой краской.
И я так ни разу за всё свой обучение и до самых последних событий не уезжала из общежития с целью вновь посетить родные места.
Первое время, чувствуя мучительные угрызения совести, я позорно прикрывалась перед братом выдуманной необходимостью подработок, хотя мне вполне хватало и моей стипендии, и даже мнимым плохим самочувствием, а потом уже начала писать ему прямо, что не могу так просто взять и вернуться, переступив через саму себя.
Внутри меня словно стояла некая преграда, которая выросла между мной и моим прошлым. Которая защищала от обвинительных мыслей в сторону нашего клана, от обилия воспоминаний о тех светлых днях, когда родители были живы, ведь именно эти воспоминания приносили наибольшую боль, оттеняя собой тот мрак, который вошёл в меня, когда их не стало.
И брат, в конце концов, принял это.
Он в последний месяц лета брал отпуск на неделю или на две, и приезжал в столицу. Мне было совестно, что он спускал по меркам нашего поселения такое огромное количество денег на проживание в Галентене, но Лэнс всё равно приезжал, и в итоге мы много времени проводили вместе, гуляя по центральному парку, сидя в недорогих кафешках или выбираясь на какие-нибудь культурные мероприятия. Столица в принципе нравилась Лэнсу, но он тяготился такого большого города, который был невероятно далеко для него от Севера, и где, как он утверждал, ему совершенно не дышалось, и я прекрасно знала, что он имел в виду совсем не воздух.
Тогда, на широких проспектах, молодые девушки во всю заглядывались на высокого широкоплечего красавца с вечной полуулыбкой на припухлых губах. Его экзотическая внешность всегда выделяла Лэнса из толпы, и я уже потеряла счет, сколько молоденьких девушек, как и женщин постарше, хотели при мне с ним познакомится, совершенно четко по нашей внешности определяя, что мы брат и сестра, а не кто-либо друг другу ещё. Очень веселый, с голубыми глазами, полными смешинок, от чего на его лице расходились небольшие лучики первых мимических морщинок, он источал из себя такую энергию, которую могут источать только молодые очень здоровые, и физически сильные люди.
И сейчас я видела перед собой всего лишь бледную копию того Лэнса.
Его обычно темно-смуглая кожа словно посерела, приобретя чуть уловимый, ужасающий сейчас меня светло-зелёный подтон, который обычно не может быть свойственен людям. Глаза словно ввалились и под ними пролегли большие темные болезненные синяки, скулы были неестественно заострены на исхудавшем лице, что прибавляло моему брату, наверное, целый десяток лет. Шея стала тоньше, ещё больше вызывая мой внутренний диссонанс между привычным мне Лэнсом и тем человеком, который лежал передо мной.
Я опустила чуть ниже глаза и с дрогнувшим сердцем натолкнулась взглядом на кусочек желтоватого бинта, который выглядывал из-под одеяла в том месте, где лежала правая рука моего брата.
Значит, там?..
— Как это произошло? — спросила я, отстранённо понимая, что не узнаю собственный голос.
Слишком тихий и блеклый.
— Судя по тому, что этихили пошли по правой руке от ладони, он к чему-то прикоснулся, — безымянный для меня выходец из Нэндос на мгновение посмотрел в мою сторону и тут же опустил глаза, словно застал сцену, для него совсем не предназначенную. — Но что конкретно послужило для него источником заразы, мы так не выяснили. Твой брат говорит, что в тот день не заходил в Шепчущий лес и ничего подозрительного не трогал… но практически все так говорят. Даже если и посещали, вопреки запрету, перед самым началом своей болезни лес.
 
Мужчина немного промолчал, и затем добавил:
— Конечно, он просто мог и не вспомнить чего-то конкретного. Но для заражения гнильянкой абсолютно здоровому человеку, каким являлся твой брат, определенно нужен физический контакт с тем, на чем есть эта болезнь.
Я поморщилась так, словно у меня разом свело все зубы. Если бы не осунувшийся болезненный Лэнс передо мной, я бы не смогла до конца поверить в то, что мы говорим об изумрудной гнильянке как о конкретном, вполне себе существующем здесь и сейчас заболевании, а не как о каком-то элементе из старинных страшилок.
— Откуда Нэндос вообще знает так много о нечто подобном? — меня вновь тугой волной захлестнул бессильный гнев, сквозь который теперь прорывались дрожащие нотки отчаяния.
Отсутствие знаний о конкретных и понятных мне причинах подобной болезни пугало сейчас отчего-то даже больше, чем сама возможность ею заразиться.
— Мы близко с ним столкнулись, о-терис, — Когда воин назвал меня уже подзабытым мной словом, которым на Севере часто нарекали молодых незамужних девушек, меня снова передёрнуло, но на этот раз от нахлынувших воспоминаний о собственном поселении. — Тридцать лет назад несколько сотен наших людей погибло во время эпидемии.
— Никогда не слышала о подобном, — с нескрываемым недоверием пробормотала я.
— И не должна была бы это услышать, если бы эта зараза не всплыла бы вновь, но уже на вашей земле.
— Так… так возможно ли это вылечить?.. — мой голос практически сорвался на шёпот, словно задав этот вопрос, я подступила к какой-то очень тонкой, почти прозрачной грани.
За которой только тьма и смерть.
— Да, возможно.
Я облегченно выдохнула, прижимая ладонь к груди, чтобы унять заболевшее от напряжение сердце.
— Но для этого… нужно разобраться в цепочке заражений. — Воин поймал мой взгляд, в котором, вероятно, читалась целая бездна вопросов. — А теперь хватит разговоров, о-терис, я и так сказал тебе немало и больше сказать не могу.
Я набрала воздух в легкие, чтобы, приложив всё своё имеющееся обаяние, выбить ещё хотя бы что-то из молодого заупрямившегося мужчины, но тут Лэнс шевельнулся, и все слова, уже почти сформировавшиеся в моей голове, исчезли.
Глаза брата распахнулись и я, не сдержавшись, прижала ладонь ко рту, увидев, что белки его глаз имели тот же зеленоватый подтон, что и вся его кожа. Когда-то голубая радужка ощутимо потемнела, и сейчас черные зрачки практически сливались с этим неестественным сине-зелёным оттенком.
— Лия… — на исхудалом лице мелькнуло изумление. — Сестренка…
Едва различимые шаги за спиной и скрип двери оповестили меня о том, что свидетель нашей встречи с братом поспешил покинуть помещения, оставляя нас наедине.
Я, не зная, как выразить всю свою остро вспыхнувшую нежность и радость от встречи, поднесла пальцы к щеке брата, но Лэнс дернулся, и я увидела, как его лицо исказила паника:
— Не смей! Ты что удумала?!. Не трогай, не рискуй!.. Ты меня слышишь, Лия?..
Моя ладонь остановилась в паре сантиметров от его кожи, пальцы дрогнули, и я, пересиливая себя, покорно убрала руку. Складки на лбу брата с облегчением разгладились, и он выдохнул.
— Да, пусть лекари и сделали всё, чтобы я не был опасен для окружающих, но лишний раз касаться ни к чему…
Он вдруг как-то извиняющееся улыбнулся и присел, придерживая левой рукой одеяло, и продолжая скрывать под ним правую.
— Прости, что не приехал на твой выпуск, сама видишь… Что со мной стало, — уголок его губ дернулся, но Лэнс продолжил улыбаться. — Как всё прошло?
 
— Я туда не попала, — нехотя откликнулась я. — Забудь, это ничего не…
— Я думал, письмо придёт уже позже того, как ты получишь диплом, — помрачнел брат.
Я ощутила острый порыв обнять его, но снова себя остановила, натолкнувшись на его озабоченный взгляд.
— Тот парень, ну что тебя стережет, он говорит, что всё поправимо, — скороговоркой проговорила я. — Тебя обязательно вылечат, не сомневайся!