Лунная песнь (СИ)

— Присутствие зла неоспоримо, — кивнул Иллиан. — Здесь словно темная воронка, которая высасывает силы, и с приходом темноты это ощущается ещё сильнее, чем днем. Даже мелкие духи и те покинули это место.
Я вздрогнула. Ведь и правда. Мы не видели ни одного низшего примитивного духа, которые на Севере не чураются даже крупных поселений…
— А ты всё так же боишься голубянок, Лия? Или столица выбила из тебя эту дурость? Прошло уже года четыре… — буднично спросил Мохак, неспешно нанизывая кусок отварной рыбы на вилку.
Иллиан посмотрел на меня удивленно и озадаченно, Мирра резко побледнела, и едкая злоба вдруг окатила с ног до головы.
— Что-то в этом мире должно оставаться незыблемым. Например, твоё отсутствующее чувство меры.
Раздался легкий стук кинутой на тарелку вилки, и Мирра отодвинула стул, вставая.
— Я пойду, уже пора готовится ко сну. Спасибо за честь находится в вашей компании, — она наклонила голову, старательно натягивая улыбку.
Мохак резко отмахнулся ладонью, как отпуская надоедливую слугу. Уголок его губы на секунду зло дернулся вбок, обнажая зубы.
— Даже твоя дорогая подруга, игнорирующая милость предков, что одарили её редкой способностью, и та знает свое место и чтит порядки Севера и Мэносис, — когда дверь за девушкой захлопнулась, проговорил брат, смакуя каждое слово. — Только ты постоянно заставляешь краснеть своих родственников.
— Зачем ты говоришь всё это? — тихо спросила я. — Зачем заводишь эти темы?
Мохак кивнул косой взгляд на Иллиана. Тот, в отличие от Мирры, не собирался никуда уходить. В позах его телохранителей, которые, казалось, вообще не вслушивались в разговор, закралась напряженность.
— Я должен спускать тебе с рук явное неуважение к себе и традициям предков? Или после твоей учебы ты перестала считать себя северянкой?
— А что если и так? — процедила, более не сдерживаясь. — Кажется, ты был совсем не против, когда я сказала, что уеду с Севера, забрав Лэнса, едва смогу это сделать?..
— Тебе нужно было покинуть нас сразу же, как только ты увиделась с братом. Твое присутствие в Оби необязательно… — он шумно выдохнул. — А ты осталась. И… бесишь, невероятно бесишь! Твои родители… видели бы они этот позор! Как ты всем своим видом показываешь, что уже не одна из нас, что тебе плевать на наш клан, на все наши ценности! Они умерли во благо Оби, а ты вынесла из их смерти не только ненормальный жалкий страх перед голубянками, но и ненависть к всему Северу!
Я встала так резко, что с громким скрежетом сдвинула ногами стул. Дыханье перехватило, воздуха стало стремительно не хватать, а перед глазами потемнело так, что я на мгновение решила, что потеряю сознание от отупляющей боли, разлившейся по груди.
На мгновение застыла, желая осадить, поставить на место зарвавшегося Мохака, но из горла не вырвалось ни звука. Затем развернулась, и, не чувствуя под собой ног, почти бегом бросилась вон, прочь из этой затхлой столовой, подальше от ненавистного двоюродного брата.
Меня окликнули, но звуки притупились, как если бы я уже была далеко отсюда.
Двери под рукой открывались туго, нехотя, или же у меня просто не оставалось сил, но я упрямо стремилась выйти наружу.
В темноту. В спасительный холод дождя.
Снаружи слабо выбеливала воздух крыльца тускло мигающая лампочка. Я нырнула в темноту внутреннего двора, ориентируясь лишь на блеклые редкие фонари в отдалении. Все звуки слились в шум ливня, отдающего в уши, одежда быстро промокла как если бы я встала под холодный душ.
В ноги ударило ребро сиденья неразличимой лавочки, бок зацепил деревянный забор. Слепым котенком я прокладывала путь, пытаясь воскресить в памяти слабо отложившееся в ней расположение предметов недалеко от входа в гостиницу.
Поступок глупый, нет, постыдный, попытаться убежать в такой дождь из гостиницы, но мысль застать в фойе Мохака, снова увидеть его ухмылку, упрямо толкала вперед.
Руки нащупали дерево, струи дождя перестали бить по голове и плечам, и я поняла, что наткнулась на навес, под которым был стол и пара скамей. Временное убежище, чтобы прийти в себя, собрать всё мужество в кулак и…
 
Я рухнула на шершавую доску скамьи и разрыдалась. Горячие слезы обжигали холодные щеки, я стирала их с лица вновь и вновь, но те не кончались. Хотелось кричать маленьким ребенком, бить руками предметы, пытаясь вытолкнуть из себя всю накопившуюся боль.
Эта боль, утихшая за последние четыре года, не ушла, а лишь притаилась и выжидала подходящего момента, чтобы вновь овладеть мной, обжигать внутренности, сжирать изнутри.
Мохак едкими злыми словами лишь надломил хрупкую защиту, возведенную преграду, помогавшую игнорировать наличие этой ноши, этого невыстраданного бремени. Я возвела её не сколько из-за потребности оставаться сильной, сколько из-за собственной слабости.
Как же больно. Невыносимо.
Сжалась на скамье и как в детстве обхватила колени руками, пачкая грязными подошвами скамью.
Перед глазами вновь и вновь воскресало покрывало, откинув край которого пускаешь в воздух сотни голубых прозрачных бабочек, сорвавшихся с недвижных тел отца и матери.
Я упустила момент, когда уже была не одна и не могла знать, сколько стоял пришедший. Подняла голову и смогла рассмотреть лишь блеклый силуэт длинных белых волос, забранных в хвост.
Иллиан.
Опустила со скамьи ноги и подобралась. Меня застали врасплох, но Иллиан, пожалуй, был единственным человеком, чье присутствие сейчас могло не злить.
Слезы не собирались кончаться, они все так же текли из глаз, опаляя раздраженную кожу. Иллиан сделал шаг, и его руки опустились на мои плечи. От них тянуло спокойствием и в то же время чем-то щемящим, заставившим судорожно выдохнуть, встать и прижаться к его груди.
Пальцы стиснули кожу куртки, и я, всхлипывая, чувствовала, как боль по капле уходит. От наследника Нэндос шло колющее тепло, сила, неведомая простому человеку. Никогда так остро я не ощущала всем своим существом, как Иллиан близок и одновременно представляет из себя нечто совершенно иного рода, бесконечно отличное от меня.
— Мохак несдержан и мало что понимает в простых человеческих отношениях, но он сказал это под влиянием тьмы, Лия.
Его щека прижалась к моей, и кожу щекотали пряди его волос.
— Я знаю, Иллиан… — тихо ответила я. — Но от этого не легче. То что он сказал… самое ужасное во всем этом то, что в каждом слове Мохака была правда. Я действительно… действительно… проклятый Север.
— Не надо, Лия…
Он чуть отстранился, и сквозь темноту на радужке его глаз мерцали едва различимые голубоватые огоньки.
Незримая нить, что все это время связывала нас, зазвенела от избытка хлынувшей с двух сторон энергии. Это не было просто силой тонкого мира, той, что я знала с самого детства и чем умела управлять до того, как осмыслила её суть.
Нечто более глубокое и в то же время более простое и понятное, чем все эти высшие вибрации призрачной материи.
Иллиан наклонился, и его губы коснулись моих.
Пронзительный ток, пробежавший от головы до кончиков пальцев ног, легкие голубые всполохи, просачивающиеся сквозь тонкую кожу закрытых век. Близость, которую я так желала и которой так страшилась.
Размывающее все границы единство в движениях языка и губ.
… Поцелуй закончился, и я всё стояла полностью оглушенная, почти не чувствуя, как Иллина прижимает меня к себе и гладит мои волосы.
А на крыльце ярко горел огонёк сигареты отвернувшегося в сторону Эвока, бдящего нас покой.
* * *
Утром меня разбудила Мирра. Солнце ещё не взошло, но небо начинало светлеть. Стрелки часов на стене безразлично остановились на цифре четыре.
 
Тело не слушалось. В полусне я натягивала одежду, застегивала ремешки, шнуровала сапоги. В голове стояла пустота, ни одной мысли или образа, и я бездумно наблюдала за тем, как Мирра завершает приготовления, заплетая густые вьющиеся волосы в тугую толстую косу.