Память Древних (СИ)

— Если бы мораль её величества была поинтересней, — не сдержался Айонас от шутки, — быть может, она бы уже понесла? О, может, Драммонд просто не знал, что надо делать?! — вдруг не к месту озадачился август.
Брайсу, несмотря на резкость мужчины, подобное предположение грело душу: еще бы! Драммонд точно не знал, что делать: вместо того, чтобы зачать наследника, все никак не мог наиграться в легенды о смотрителях Пустоты и жил в каких-то романтических фантазиях.
Откровенность, которую внесло появление в замке Айонаса, доводило Хеледд до белого каления. А готовность, с которой его мужицкие шуточки поддерживали остальные стратии, включая отца, делали из Диенара врага почти столь же лютого, как Альфстанна. Пусть Брайс обещает этому ублюдку, что хочет! Она, Хеледд, с ним еще поквитается!
Айонас воспользовался предложением Брайса. Под охраной он покинул недружелюбные стены дворца и расположился в борделе на несколько часов. Написал несколько писем, передал денег, велел шлюхам найти в городе, кого нужно — для связи с людьми, способными помочь ему в планах. А уже потом, закончив с делами, оприходовал двух местных девок. Так сказать, впрок.
Когда глубокой ночью август выглянул из комнаты, понял, что стражники, отосланные с ним в качестве надзирателей, сами пустились в разврат. Ждать их Диенар не стал, звать тоже. Производя много шума, Айонас поплелся во дворец в одиночестве. Было поздно, и он делал все, чтобы каждый встречный человек, будь то мужчина или женщина, мог свидетельствовать, что «дебошир-август» шел, «едва держась на ногах», от борделя прямиком в крепость короля. Нет, никуда не сворачивая. Да, один.
Добравшись до покоев, Айонас замер у двери. Ему было жаль, что в результате его поведения и его расчета страдала молодая августа. Сегодня Стабальт даже не пришла к ужину — видно, измотанная сплетнями вслух и неприкрытыми насмешками. Но извиняться Диенар не планировал. Он не жрец, связанный обетом безбрачия, зато он — в самом деле август. Он делал, что хотел или считал правильным.
Приготовившись к взбучке, которую наверняка задаст Альфстанна, Айонас толкнул дверь в спальню. Даже усмехнулся: в самом деле, сейчас отхватит семейную сцену, как если бы их брак был взаправду. Но Альфстанна даже не дрогнула на звук открывшейся двери. «Обиделась!» — решил Айонас, подходя ближе. Сейчас будет дуться, чтобы он извинялся и уговаривал. Диенар почувствовал бабочек в животе — было что-то такое особенное в предвкушении таких вот обыденных моментов. Затертых до дыр, когда годами находишься в семье — и остро необходимых, когда уже много лет один.
Айонас подошёл к Альфстанне, присел на кровать. Дотронулся до женского плеча.
— Альфстанна.
— М-м, — недовольно буркнула та… сквозь сон.
Диенар не поверил себе, осторожно потрогал Стабальт за плечо еще раз, но она, хмурясь и причмокивая, отмахнулась от мужской руки.
Спала.
Спала! По-настоящему!
Айонас отодвинулся и погрустнел. Она не ждала его. Не осуждала его. Не оправдывала. Ей не было до Айонаса дела.
Мужчина перевел дыхание: ладно, а на что он надеялся? Что будет как у родных? Что Альфстанна в самом деле будет беспокоиться за него, а не за успех его действий? Стабальт принимает его, Диенара, умысел без вопросов и не ввязывается в оный. И в ответ не пускает августа в свою жизнь. От этой мысли Айонас почувствовал на языке горький вкус сожаления. Он бы хотел, чтобы их жизни спело воедино что-нибудь посерьезнее заговора. Не из-за вина в крови, но оттого, что в отличие от той же Хеледд и тем более прочих баб Альфстанна не закатывала сцен. Она не сказала ему: «Я не просила вас о помощи!» или «Я бы справилась и сама!», когда он по прибытии действительно спас её от издевательств королевы. Она не говорила ему о своей пресловутой чести, которую он, не скрываясь, порочит похождениями. Не угрожала расправами со стороны отца — как делают все знатные женщины, не способные решить проблемы самостоятельно. Она позволяла ему делать, что Диенар считал правильным и необходимым, и относилась к нему как к союзнику уважительно, даже несмотря на тонкое влечение, которое Айонас, нет-нет, замечал в глазах Стабальт. Такое отношение одновременно восхищало и печалило.
 
Айонас немного отодвинулся, встал с постели и разделся. Снова сел рядом. Еще почти час он смотрел на девчонку и только потом сполз на подушку и заснул.
Корд — гном с черным от татуировок лицом и черными пышными косами — наскоро пересчитал по головам сгрудившихся на платформе. Его группа выдвигалась первой. Группа Дагора — следующей.
Они сгрудились в одном из проемов, на платформе, которая оказалась своеобразным началом рельсового пути в необъятную горловину туннеля. Судя по всему, добытое сырье затаскивали на платформу — в торбах или еще как — и передвигали таким путем.
Данан удалось покемарить только в последний час. Поэтому она наблюдала за удалением Корда на невыносимо скрежещущей платформе безо всякого интереса, но с невероятным мучением — скрип железных колес и чуткий слух смотрителя Пустоты заставляли её внутренности съеживаться. Жал держался рядом. Стенн без конца поводил плечами, на одном из которых красовалась тяжелая секира, словно разминая затекшую спину. Борво душераздирающе зевал: усыпленный заклинанием, он проснулся насилу, кое-как, и теперь с трудом держался на ногах. Казалось, он бы свалился вовсе, но мерцавшие узоры вокруг глаз Данан заставляли его хоть немного вскидываться и продирать глаза. Не место для сна.
Смотрительский слух улавливал треск огней — лагерного костра чуть поодаль и нескольких факелов в руках сопровождения. В лагере осталось всего несколько гномов и, судя по их физиономиям, никто не ждал, что отправлявшиеся вглубь вернутся живыми. Может, поэтому они вообще были здесь, возле платформы — чтобы проводить соотечественников в последний путь?
Платформа вернулась, и Дагор велел оставшимся на её поверхности.
Щелчок срабатывания рычага грохнул как сдвиг надгробной плиты. Платформа дрогнула, приходя в движение. У Данан подогнулись колени. Жал, не обращаясь к чародейке, молча подхватил под локоть. То, насколько собранными были даже они с Хольфстенном, напрягало в компании остальных.
Поначалу все еще доносились отдаленные звуки монотонной работы кирками. Логично было предположить, что чем дальше они будут продвигаться, тем яснее будет звук. Все-таки, шахта именно там. И хотя смотрители заведомо знали, что направляются в провал «пустынный, но не пустой», угасание слышимости неприятно удивило. С каждым проделанным футом звуки гномьей работы скоропостижно скрадывались, словно гномов, их издававших, запечатывали в банку. Скрежет колес становился громче, и эхо, его множившее, заставляло Данан втягивать от тревоги живот.
Жал все еще поддерживал чародейку, только теперь положив ладонь поверх плеча. Хольфстенн от души радовался, что этого не видит Диармайд.
Спустя бесконечно долгий и медленный путь платформа ударилась о другой край пропасти. К этому моменты лица Данан и Борво сверкали болезненно белым светом. Фирин зажег заклятием еще несколько огоньков света, один — в посохе.
— Нам туда, — оглушительно шепнул Корд, указав направление. — Прежде шахтеры были уже здесь, но сейчас все живое отступило вглубь.
— Глубже только архонту в задницу, — пробормотал Стенн. Видимо, он тоже прежде не таскался по таким забытым Создателем местам. Вокруг было тихо и одновременно гулко, пустынно и страшно. Реальные размеры помещения таились во тьме. Данан, пытаясь что-нибудь рассмотреть, впервые задумалась, что их вполне могли бы попытаться просто сгноить тут, безо всяких якобы благородных королевских целей. Стоило посерьезнее отнестись к этому страху еще там, наверху. И больше слушать товарищей.
 
Каждый сделанный шаг, каждый выдох срывался, словно пущенное колдуном заклятие, с неистовой скоростью рассекало ледяную утробу руамардских подземелий и эхом рикошетило назад в путников.
— Данан, а Данан, — позвал Холфьстенн. — Это тут сама по себе атмосфера такая, или ты опять наколдовало свое Одеяло Страха, никому не сказав?