Сны Персефоны (СИ)

— Что это? — спрашиваю я, оглядываясь.
Старик смотрит на меня немного лукаво:
— Всё, что ты захочешь, Весна.
«Весна» в его устах коробит меня, словно кто-то беззастенчиво коснулся грязными руками самого святого. А бархатные нотки, которые чудятся мне вместе с хрипловатым, чуть усталым голосом, и вовсе неуместны. Раньше они будоражили и согревали. Теперь — мне холодно, я обхватываю себя руками и, надеюсь, бросаю злой взгляд на своего непрошеного визави.
От меня зашифровали чувства, залили ориентиры белым, сбили с толку. Но я знаю, где-то там меня ждёт девочка с чёрными волосами, и я приду к ней, чего бы это мне не стоило.
А старик, между тем, продолжает:
— Хочешь, создай здесь новый мир — с лугами и лесами, полный любви и гармонии, — поводит рукой: и по стенам (хотя откуда стены у сферы?) бегут картинки — красивая молодая женщина с маленькой девочкой собирают цветы, темноволосый мужчина наблюдает за ними с нежностью, парень лет двадцати, — чуть сутулый, со смешными рожками — перебирает струны гитары, женщина средних лет с тяжёлыми золотыми косами расставляет угощения на импровизированном столе. От этого сладкого видения больно щемит в груди. Старик щёлкает пальцами. Вокруг темнеет, и Разрушительница поднимает шипастые лозы, готовая ударить. — Хочешь, создай тьму, — указывает на моё Альтер-эго собеседник. — Тебе решать, тебе творить.
Но я лишь сильнее закрываюсь от него и хмыкаю с ехидством:
— В честь чего такая невиданная щедрость?
Он пожимает плечами:
— Может быть, в честь того, что я, наконец, нашёл тебя? Ту, которая сможет это сделать?
Неубедительный аргумент, но других мне не предоставляют. Значит, будем добывать информацию сами.
— А ты тогда что будешь делать? — уточняю я. — Стоять и смотреть? Или же — пользоваться плодами моего труда?
— Не то и не другое, — говорит он. — Я буду доносить весть о тебе жителям нового мира.
Щурюсь недобро: знаем мы вас, вестников, и то, как вы вести доносите, и какие. Отлично помню, как некий вестовой донёс Аиду о моей «измене» — крутил картинки на обманчивом тумане.
— С чего ты решил, что изберу тебя в качестве своего ретранслятора? И что он мне вообще нужен?
Старик улыбается, как мог бы улыбаться дедушка — внучке:
— Затем, что Боги-создатели не могут говорить со своими творениями напрямую. Всегда нужен тот, кто будет трактовать людям волю богов. А почему я? Поверь, лучше меня никто не может этого сделать.
Теперь я уже смеюсь ему в лицо:
— Надо же какая самоуверенность!
— Это факт, дорогая.
Меня передёргивает вновь.
— Если будешь фамильярничать и дальше — мы вообще прекратим разговор.
Старик разводит руками:
— Ты сама поставила меня в тупик: как мне тебя называть. Корой[1] вроде уже не по статусу. Персефоной?.. Но так, уйдя от мужа, ты отказалась от царствования. Весной? Слишком интимно. Как же мне быть?
— Ты ведь хочешь, чтобы я создала для тебя мир? — он кивает. — Вот и зови Создательницей. Я не против.
— Договорились, Создательница.
— Хорошо, — киваю я, — и поскольку разговор будет долгим: нам бы присесть.
— Так за чем дело стало? — усмехается он. — Твори!
Ну что ж — попробуем: я представляю себе столик и пару уютных кресел. Они тут же материализуются.
Я приглашаю собеседника сесть и начинаю:
— Чтобы я выбрала тебя своим вестником, мне нужно знать кто ты и каковы твои цели? Так нам легче будет работать.
— Я — один из демиургов Звёздного Чертога, — не без гордости говорит он.
Звёздный Чертог… Значит, мы были правы, когда решили, что предстатели оного замешаны в похищении богинь. Только вот…
— Зачем демиургу — богини?
— Как бы тебе пояснить… Все демиурги обладают способностью к сотворению. Наверное, поэтому они добры, мудры, неконфликтны. Только я вот родился… дефектным. Все мои творения выходили наперекосяк, вроде чудовищ из твоих снов.
Вспоминаю тот паноптикум, что недавно продемонстрировал мне Гермес, и невольно вздрагиваю. Как он там сказал: миры-чудовища особенно в цене. Миры-химеры. Миры-монстры.
 
Старик словно прочитывает мои размышления и добавляет:
— На самом деле все миры — тексты. И их легко можно изменять интерпретацией. Чуть-чуть подправил миф — и вот уже другой мир, другая вселенная.
«И мы поверим, что они — наши», — шепчет в голове голос Тота.
— Интерпретация — вот моя сила.
Страшная сила, надо признать. Оттого я и невольно ёжусь и мотаю головой:
— Всё равно ничего не понимаю. А зачем тебе тогда Гермес. Он ведь не созидатель?
Старик удобно разваливается в кресле и закуривает сигару (откуда только взял? Я ведь её не создавала?):
— Ты создала место для уютной беседы, — отвечает он на не заданный вопрос. — А уют каждый понимает по-своему. — Выпускает кольца дыма в идеально-белое небо (небо ли?) над нами. — А Гермес… Он замечательный вор и отличный коммерсант. Украсить и продать — разве это не первооснова мира?
Усмехаюсь:
— Не моего точно.
— Ты свой ещё не создала, — он сбивает пепел в чёрную пепельницу в виде распластанной лягушки, — и сразу же отвечая на незаданный вопрос. А ещё потому, что Гермес — мой сын.
Хорошо, что я в этот момент ничего не пью и не ем, потому что закашливаюсь до слёз.
— Он же всегда гордился тем, что сын Зевса. И Зевс гордился тем же.
Старик разводит руками:
— Интерпретация. Там подчистил, там подправил, там подсказал, там аэды спели… И готов миф.
Мы поверим, что они — наши.
Хорошо. Пусть. Ибо зачем ему врать?
— Но новый мир вы всё-таки не создали, и принялись за старый, за тот, что был…
— Да, к сожалению, для создания нужна любовь. А по доброй воле Афродита в своё время со мной уйти отказалась. Когда же я свёл Афродиту с Гермесом… Вышло… в общем, Гермофродит…
Да уж — невесёлая семейная сага.
— Но всё же, ты отказался от творения через Любовь? Зачем-то стал искать меня?
— Да, — кивает он, — потому что в тебе была и любовь, и красота, и вечная молодость. И даже тьма. Ты, а не она, оказалась совершенством.
— И всё же, если я откажусь, чтобы именно ты продавал и интерпретировал мифы моей вселенной, что ты сделаешь? Как заставишь?
Он пожимает плечами:
— Тогда я просто убью её.
И в абсолютной белизне перед нами появляются те двое верзил, что запирали меня в подвале. Они держат коленопреклоненную Афродиту. Её руки вывернуты назад, а огромные лапищи уродов давят на хрупкие плечи.
У меня перехватывает дыхание: мы привыкли к тому, что богиню убить нельзя, Любовь убить нельзя. Но мне демонстрируют сейчас: можно! и ещё как!
Дит вскидывает голову, и я ловлю грозный синий взгляд из-под упавших на лицо золотых прядей.
И вдруг понимаю: шантаж, угрозы — это так мелко, так по-смертному, что даже смешно.
Дефектный демиург, говоришь.
Ну что ж, кажется, ты забыл: сам только что дал мне возможность создавать законы этого мира.
А ещё, кажется, ты забыл или не учёл: Любовь — не просто богиня, она суть и основа мира. В Афродите нет красоты и юности? Ха!!! Да ты, видимо, слеп, демиург? Нет тьмы?
Вон как кривятся идеальные губы Киприды! Какое синее — тёмное — пламя мечется за опушкой длинных ресниц.
Убьёшь её? Ну что ж, попробуй.
Я тоже встаю, опускаю руки вниз — и из-под пальцев, словно хлыст, выстреливают шипастые лозы. Моя кожа больше не меняет цвет, ногти не обращаются в когти, а волосы — вон, их взвивает неизвестно откуда взявшийся ветер — по-прежнему горят огнём. Да, во мне есть тьма. Отныне я с ней одно.
Я — Персефона, Богиня Подземной весны. Я выбираю это имя.
И шагаю навстречу Афродите.
Она тоже поднимается.
 
Что ей, предвечной, путы смертных. Даже если они используют технологии Звёздного Чертога. Это ничего не меняет.
Любовь — ось мироздания. Не только Звёздный Чертог, вся вселенная вертится вокруг неё.
Пленители Афродиты отлетают в стороны, катятся по белизне, тихо воют. Глупцы, они недооценили ту, из-за которой вспыхнула самая известная в истории война.