Лаборатория империи: мятеж и колониальное знание в Великобритании в век Просвещения

Из составленного им мемориала королевские министры могли почерпнуть общие сведения о феодально-клановой основе социальной и политической организации в Горной Стране, не утруждаясь терминологической конкретизацией самих понятий «феодализм» или «клан», которые определялись на первых порах скорее содержательно, чем нормативно.
В середине XVIII в. младший Данкан Форбс из Каллодена, в сущности, так же, но конкретнее (имея в виду более реальную и близкую перспективу реформирования края) определял клан через характер отношений между его членами: «Клан в Горной Стране — это круг людей, носящих общее имя и считающих друг друга сородичами, связанными общим происхождением» [342].
В контексте интеллектуальной истории расширения британского присутствия в Хайленде лорд-президент Сессионного суда Шотландии являет собой связующее звено между пониманием этой этнографической категории во времена генерала Уэйда и герцога Камберленда. Следуя примеру Дж. Плэнка, одного из ведущих специалистов по изучению истории британской армии как институционального агента империи в Горной Шотландии в первой половине XVIII в., в вооруженном умиротворении Горной Страны можно действительно выделить три условных периода: 1689–1724, 1724–1745 и 1746–1759 гг. [343]
Для первых двух периодов общим рубежом окажется не очередное восстание сторонников изгнанных Стюартов, но новое осмысление прежних мятежей в свете очередных якобитских угроз и необходимости адекватных ответов правительства [344]. Второй и третий, в свою очередь, различаются скорее подходами к решению «Хайлендской проблемы» (определявшимися обстоятельствами и их влиянием на доступные ответственным за умиротворение края чинам возможности реализации задуманных идей).
При этом сторонник компромиссной хайлендской политики генерал Уэйд и предлагавший ввести в Горном Крае режим военного права герцог Камберленд оперировали этнографическими сведениями одного и того же порядка. Дружеские и одновременно служебные отношения в первом случае и активный поиск властями лучшего (окончательного) решения «Хайлендской проблемы» во втором надежно обеспечили интеллектуальное присутствие лэрда Каллодена как в рапортах генерала Уэйда, так и среди предложений, направлявшихся правительству при герцоге Камберленде и его преемниках на посту командующего королевскими войсками в Шотландии [345].
Клан в представлении чинов и агентов правительства в Горной Стране в 1689–1759 гг., таким образом, являл собой шотландский вариант известного научному знанию эпохи Просвещения племенного строя «варваров» на окраинах империй Европы раннего Нового времени. Жонглирование этнографическими терминами («племя» и «клан») устанавливало и подтверждало их терминологическое равенство и содержательное тождество, помогая вписать реалии Хайленда в общую модель человеческого развития.
Кроме того, видимость некоторой терминологической неопределенности была вызвана не только стремлением с опорой на популярные социологические теории эпохи Просвещения придать большую объективность сообщаемым сведениям, но также самим фактом становления этнографии в XVIII в. в качестве самостоятельной научной дисциплины и, как результат, конфликтом этнографических интерпретаций в вопросах выбора понятийного аппарата и категорий анализа [346].
Одна из основных проблем осмысления реалий Горного Края для комментаторов заключалась в том, что он не являлся отдельной, фактически и юридически четко вычленяемой колонией в составе Британской империи (будучи при этом частью «владений Британской империи в Европе» вообще) [347]. Горная Страна представляла собой своеобразное альтер эго Нижней Шотландии и, шире, всей Великобритании в процессе конструирования единой британской нации [348]. Вместе с тем Горная Шотландия была «частью остальной [британской] нации», о чем «шотландские» чины и их агенты в крае не забывали напоминать друг другу и правительству в Лондоне [349]. Если «племя» вообще — это «дикая» нация, то «кланы» («кланы, или племена») — это «дикая» часть британской нации в целом.
 
В рамках популярной в эпоху Просвещения теории стадиального развития народов за горцами резервировали право и возможность прогресса, однако альтернативой являлось их исчезновение как результат пребывания в состоянии «варварства», а вектор прогресса при этом был известен заранее. В этом смысле этнографические изыскания военных и гражданских комментаторов предполагали для Горной Шотландии сценарий внутренней колонизации, в гораздо большей мере напоминающий традиционные имперские практики континентальных европейских модерных держав, чем собственно британские, принятые за океанами и, как часто считается, отражавшие особый характер колониальной политики этой «морской» империи [350].
«До нашего дня менее цивилизованный, чем другие части Шотландии»: Хайленд на шкале исторического прогресса
Многомерность имперского пространства (а Соединенное Королевство можно рассматривать как Британскую империю в миниатюре), кроме того, предполагает перемещение в пространстве как путешествие во времени. Горная Шотландия, таким образом, репрезентировалась по отношению к остальной части Северной Британии и Англии как явление пограничное не только в пространственном, но и во временном отношении. При этом путешествие в Горную Страну на протяжении большей части XVIII в. являлось, по сути, путешествием в прошлое Англии и Нижней Шотландии (аналогичные примеры воображаемой географии представляют отзывы Ш.Л. Монтескье о Венгрии в 1728 г. или Г.Л. де Боплана об Украине в 1651 г., переиздававшиеся и в XVIII в., не утратив былой актуальности) [351].
Таким образом, отношения, в которых горцы состояли с остальными жителями Соединенного Королевства, характеризовались как отсталость, с другими «варварскими» краями — как сходство, со своими древними предками — как полная вневременная преемственность [352]. Шкала относительной (пространства и времени) цивилизованности при этом выглядела так: «варварство» — «отсталость» — «цивилизованность». В результате отчетливо выделяются два контекста темпоральности гэльской окраины: внешний (динамика стадиального развития) и внутренний («безвременье» Хайленда) — цикличность и стадиальность в историческом времени этого края.
Такая стадиальная схема развития между тем находилась в полном соответствии с общепринятой картиной распространения «цивилизации» на Британских островах с римских времен: «Устье Тэя было самым дальним рубежом Римской империи в Британии. Хотя Юлий Агрикола, лучший из генералов при худшем из императоров, Домициане, прорвался дальше и по суше проник в самое сердце Горной Страны, но, так и не увидев пределов варварской страны и никакой пользы от захвата нескольких варваров-горцев, отбыл обратно и утвердил Римские орлы… сделав Тэй своею границей… Теперь мы находим войска короля Георга марширующими в самые отдаленные уголки [Горного Края]… Однако сейчас он [король] не иностранец и захватчик, но суверен» [353].
При этом постепенный ход «цивилизации» явственно зрим, например, в том, что горцы «также имеют традицию, бывшую в Нижней Шотландии в давние времена, — наследие предков, — считать себя в праве совершать беспорядки [на Равнинах] всегда, когда это в их силах» (что являло собой разительный контраст с образом жизни, теперь уже привычным в Нижней Шотландии) [354]. Поэтому «несомненно, для правительства будет большим счастьем, когда не только жители Равнин, но и сами горцы, вся Шотландия будут в равной степени цивилизованы, а горцы будут управляться с той же простотой и спокойствием, что и вся остальная Шотландия» [355].