Притяжение (СИ)

Я чувствовала, как между ног становиться всё жарче, и влажнее, а давление на анус, перестало приносить дискомфорт. Низ живота натянулся сладкой болью, а грудь топорщилась сосками, и когда я прикоснулась к одной из них, сжав и без того твёрдую вершинку, меня тут же прострелило удовольствие, и дрожью понеслось по телу, вынося меня за пределы этого мира.
Вцепившись в изголовье кровати, я, не стесняясь, громко кричала, сотрясаясь, и ловя всё новые оттенки удовольствия, которое прошивало меня яркими вспышками. Я содрогалась, чувствуя, как расслабляются все напряженные мышцы, как разгорячённую кожу холодит витающей в комнате воздух. Моё тело вибрировало, а душа парила где-то высоко, ощущая полное единение с этим миром.
— Боже, как же я люблю тебя, — вырвалось из меня со стоном блаженства, когда я неконтролируемо, начала заваливаться в бок. Из тела словно выкачали всю энергию, и сил держать себя в вертикальном состоянии больше не было, да и не зачем уже.
Руслан придержал меня, но траекторию не поменял. Я завалилась на бок, и блаженно улыбнулась.
— Ты не ангел, ты бог, — усмехнулась я.
— Бог кунилингуса, — сверкнули в темноте его глаза.
— Ага, — фыркнула я, — бог секса.
Руслан навис сверху, и мягко вошёл в мою податливую плоть. Тело лениво отреагировало на вторжение, ловя уже затихающие афтершоки оргазма, но всё же оживая, от этих медленных, размеренных толчков.
Руслан смотрел пристально, в полумраке комнаты, я видела светлый абрис его лица, темнеющие провалы глаз. Ореол, словно смоляных, чёрных волос над головой, точно это его своеобразный нимб, который совсем не светлый. Губы терялись в такой же тёмной бороде. Он склонялся надо мной, большой, сумрачный, порочный, и был мне самым родным.
Я с какой-то нереальной радостью, ловила все его движения в себе, цеплялась за твёрдые плечи, гладила горячую кожу, и готова была отдать ему всю себя без остатка. Я никогда в жизни не испытывала таких чувств к мужчине. Никогда мне не хотелось погрузиться в него полностью, быть частью него. А сейчас, особенно после всех этих признаний, после ласк и просто дикого оргазма, меня просто жгло чувство принадлежности к этому мужчине. И я вдруг поняла его слова о том, что я его поработила. Ведь он тоже взял меня в плен. Мою душу, сердце, тело, весь мой разум. Смогу ли я выжить без него. Выжить смогу, но жить навряд ли.
— Руслан, — шепнула, задыхаясь, и потянулась к нему, чтобы обнять, чтобы коснуться горячей кожи, вдохнуть жаркий и терпкий аромат. Зарыться в крепких объятиях, потому что даже это минимальное расстояние тяготит. Хочется ближе, теснее, жарче.
— Я знаю, царица, — выдохнул он сдавленно, наращивая темп, и нежно прижался губами к моим, — знаю… и меня просто распирает, и рвёт на части… — горячий шёпот касается моих щёк. — Мне так мало тебя… каждый раз мало… — его сильные руки сжимают мои бёдра, направляя на себя, — ты же моя, царица, а мне всё равно мало…
— Бери всё, что хочешь, — я глажу его.
— Я уже взял, но насытиться не получается, — словно стон раненого зверя, и горячее семя меня заливает изнутри.
Он выдыхает жарким дыханием мне в лицо, и прикрывает глаза, а я глажу его напряжённые плечи, понимая, что сегодня хоть немного заглянула за его броню.
Его мир тёмен и порочен, но честен, прямолинеен. Он не близок мне, но я исправлю это, я уже исправляю.
29
— Ты прав был дед, когда говорил, что у каждого есть свой предел, — пробормотал Руслан, смахивая с гранитной плиты, налетевшие иглы, от растущей неподалёку ели. — Она мой предел, дальше только пустота. Дальше только погибель.
Руслан поднялся с корточек, стряхнул невидимые пылинки с брюк. Поправил охапку гладиолусов, со стороны бабки.
Они с дедом были похоронены рядом, и имели одну гранитную плиту на двоих.
День его рождения выдался солнечным и тёплым. Сегодня ему исполнилось тридцать один.
Вика настояла на соблюдение традиции, которую он установил сам, хотя было видно, что не особо её понимала, но молчала.
Её он на кладбище не пустил, оставил в машине с Антохой, а сам, подхватив длинный букет из равного количества белых гладиолусов, которые так любила его бабка при жизни, пошёл к кованым воротам, которые вели на старое кладбище. Дед же его при жизни любил нюхательный табачок. Для него тоже была захвачена новая пачка, а ещё чекушка коньяка, чтобы помянуть покойников на месте.
 
День рождения Руслана, дед с бабкой при жизни, всегда отмечали. Никогда не пропускали, и всегда накрывали стол и дарили подарки, даже когда он уже подрос, и не особо нуждался в этом. Но дед всегда говорил ему, что жизнь, это великий дар, и праздновать день, когда ты появился на свет, необходимо.
Когда Руслан жил с отцом, про этот день нередко забывали, считая что, маленький мальчишка навряд ли запомнит праздник, а про подарки и подавно никто не заморачивался.
Дед же с бабкой, всегда находили и деньги и время на него, поэтому так повелось, что на день рождение он ездил к ним на могилу, чтобы помянуть и поблагодарить лишний раз.
Руслан смотрел вдаль, сквозь, неровный ряд памятников, туда, где был выход, и в машине его ждала Вика.
Его будоражила та незримая связь, что установилась у него с царицей. И в то же время злила и раздражала, потому что он был зависим.
Тогда, неделю назад он попытался объяснить ей всё ту глубину, его влипания в неё, и казалось, она поняла тогда. Но от этого ему не легче.
Он никогда ещё, никого, так не любил. Это он мог сейчас сказать с точностью в сто процентов. Да даже в тысячу.
Такого коннекта, такой тяги, такого, блядь, прихода, он не испытывал не от одной женщины. И ведь он это понимал, пришёл уже к этому, и всё равно ловил себя на мысли, что ради неё он готов на всё. Лишь бы она улыбалась, была довольная, счастливая. Он даже скрепя зубами признался себе, что если бы она ушла от него, по доброй воле, и была бы счастлива с другим мужиком, он бы не остановил бы. Не заставил страдать. Да, сам бы сдох. Но её бы не тронул.
Она наполняла его светом. Наполнял смыслом. Да он не особо умел выражать все эти чувства, в силу своей ущербности.
Если говорил, то срывался на пошлости, или лишний раз доказывал ей, как она проросла в нём.
Если дарил подарки, то жадно наблюдал реакцию, насколько попал, насколько она искренняя.
Если они были на людях, то всячески всем показывал, что она принадлежит ему, особо помня, как она этого страшиться и стесняется.
Он готов был защитить её ото всех, и от всего.
Готов был носить на руках, целовать и обнимать, почти постоянно.
И в тоже время, старался сдерживать себя в этих порывах. Жил в Руслане страх предательства. С каждым днём он становился всё меньше, но не исчезал до конца.
Если это всё же произойдёт, Руслан даже не представлял что будет дальше, потому что дальше не было ничего. Пустота.
Вот и сейчас, вместо того чтобы предаться воспоминаниям, и посидеть в умиротворяющей тишине погоста, он пялиться туда, где его ждёт она, и отчаянно хотел к ней.
Ему кажется скупой и скрипящий смех деда. Как если бы он был рядом сейчас, и снисходительно хлопал бы его по плечу, приговаривая «Молодо, зелено».
— Да дед, попал я, — грустно усмехнулся Руслан, кладя ладонь на холодный гранит.
Он никогда не считал зазорным говорить с умершими, особенно здесь, в месте их упокоения. Порой и вовсе приезжал, и мог, молча просидеть, мысленно представляя, что дед сидит рядом. А мог так же тихо, и не спеша выложить всё что накипело.
Но сегодня хотелось покончить с этим побыстрее и вернуться к ней. И снова, по какой-то иррациональной причине сдерживал этот порыв. Не мог полностью окунуться в это искрящееся счастье, не мог им наполниться до конца, и в этом, наверное, он и был неполноценным, ущербным. Не мог открыться полностью, сам не понимая, чего опасался.
Но как только он покинул кладбище, и пошёл к парковке, где стоял его автомобиль, он не смог сдержать порыв, чтобы не прижать её к себе, не обнять.