Можно ли обижать мальчиков?

А кто это меня обнимает и гладит по голове? Полностью уйдя в себя, погрузившись в свои переживания, я не заметил, как в палате появилась Мария Степановна, к животу которой сейчас было прижата моя голова. Вот это я выпал из реальности!
— Не унывай, Слава, ты обязательно всё вспомнишь! — голос мадемуазель Марии доносился сверху до моего левого уха, и из её живота — до правого. «Какое своеобразное стерео получилось!» — подумал я, выворачиваясь из неожиданных объятий и вытирая лишнюю влагу с лица.
— Я не унываю, а разведываю обстановку. — честно поведал я о своих действиях обеим присутствующим женщинам.
— Ну и правильно делаешь! — не поверила мне Мария Степановна. И, судя по согласному кивку, Валентина Николаевна тоже. Ну и пусть — не люблю врать, тем более таким заботливым дамам.
— Давай, Слава, перемещайся на каталку, — скомандовала Валентина Николаевна, — поедем томографироваться.
Оказывается, я не заметил не только Марию Степановну, а ещё и каталку, которую она прикатила в палату. Возражать и предлагать пройтись своими ногами, вспомнив недавний свой поход до санузла, я не стал, и послушно залез на предложенное средство передвижения.
Взявшись за боковые ручки каталки, заведующие вывезли меня из комнаты и покатили по больничному коридору, вышагивая по обеим сторонам от меня. Гулко загудели колеса больничного транспортёра, удаляясь от двери моей палаты с золотыми цифрами три и один. На потолке знакомо замелькали пятна полосатых осветительных приборов. А я завертел головой на триста шестьдесят градусов, продолжая делать то, о чём недавно сообщил врачихам в палате. Благо глаза меня уже не подводили.
С правой стороны по ходу нашего движения, кроме ещё нескольких палат, я успел увидеть манипуляционную, туалет для персонала и несколько дверей с надписью: «Служебное», ординаторскую, комнаты заведующей отделением, старшей сестры и сестры-хозяйки, и холл для дневного пребывания больных, в котором находилось несколько пациенток в одинаковых по крою, но разных по расцветке больничных одеждах.
В холле, находящемся в центре отделения, располагался пост дежурной медсестры, которая проводила нас внимательным взглядом. Мысленно представив себе планировку отделения, я понял, что пост устроен в таком месте, откуда дежурящая на нём медицинская сестричка могла просматривать весь коридор и входы-выходы во все палаты и помещения, не сходя при этом со своего рабочего места.
Слева по ходу движения проплывали закрытые и открытые двери других палат, разделённые в середине отделения напротив холла полупрозрачной стеклянной стеной столовой.
В конце коридора рядом с выходом на лестничную площадку находился лифт, в широкие двери которого мы и въехали.
— А почему я кушаю в палате, а не в столовой? — спросил я сопровождающих меня врачих.
— Перевод пациентов на питание в столовую осуществляется, как только позволяет состояние их здоровья, и воспринимается больными как переломный этап на пути к выздоровлению. То есть это событие оказывает сильное положительное эмоциональное воздействие на них. — просветила меня Валентина Николаевна, нажимая кнопку с цифрой один. — А ты, по нашему мнению, не болен, а просто немного ослаб. И, если сегодняшняя томограмма это подтвердит, то положительное эмоциональное воздействие на состояние твоего организма случится уже завтра.
Вместе с последним словом ответа прозвучал музыкальный перезвон, и двери остановившегося лифта открылись. Мимо нас, подождав, пока мы покинем лифт, проскользнули две женщины, одетые в какие-то дутые куртки с цветными пакетами в руках. Мой чувствительный нос уловил ароматы мандаринов, апельсинов и какой-то выпечки, доносящиеся из этих пакетов.
Повернув налево, и, преодолев ещё метров двадцать, мы достигли цели нашей поездки. На стене слева от большой двери, рядом с которой мы остановились, висела позолоченная табличка с чёрной надписью: «Кабинет компьютерной томографии». А под ней другая: «Без приглашения не входить!» Ещё ниже находилась непонятная картинка в виде дорожного знака «Движение автомобилей запрещено», только вместо легкового автомобиля так же схематично был изображён калькулятор с небольшим выступом сверху. Что запрещала эта табличка, я не понял, а спросить побоялся, чтобы не выдать незнания местных реалий. Ну не будут же внутри заставлять считать в уме?
 
Постучавшись и услышав приглашение, целительницы вкатили меня в большое светлое помещение, состоящее из двух комнат. В первой, рядом с окном с вездесущими жалюзи, стоял рабочий стол с двумя лежащими на нём большими клавиатурами, пультом дистанционного управления и ещё какими-то электрическими приборами непонятного назначения. Торцы клавиатур озарялись цветными вспышками. А напротив них прямо в воздухе висели полупрозрачные цветные изображения. Так как это кабинет компьютерной томографии, то, скорее всего, это были голографические мониторы.
В стене за столом с приборами было проделано ещё одно застеклённое окно, выходящее в следующую комнату. В нем виднелся огромный белый агрегат действительно похожий на «бублик», о котором мне «читала лекцию» Валентина Николаевна. К нему меня и подвезли врачихи, попросив перелечь с каталки на его лежанку.
После чего Валентина Николаевна сразу вышла из комнаты, откатив каталку к стене. Мария Степановна, наказав ничего не бояться, внимательно слушать и выполнять команды оператора, надела мне наушники и также последовала за сестрой. После чего обе женщины появились в окне, соединяющем обе комнаты, и из-за спины непредставленной женщины-оператора помахали мне руками.
Я хотел им ответить, но зазвучавший в комнате женский голос приказал не шевелиться и лежать неподвижно двадцать минут. После этого лежанка въехала в «бублик», который начал настолько сильно шуметь, что было слышно даже через плотно прижатые к ушам чашечки наушников.
Но не шум был основной проблемой при томографии — мои уши вполне с ним справлялись, не доставляя никаких особых неудобств. И больно не было, как и обещала Валентина Николаевна. Сложно оказалось сохранять полную неподвижность в течение всего времени исследования. Сначала у меня зачесалась спина, потом нога, затем захотелось чихнуть, в конце затекла шея. В общем, вылезла куча разных хотелок, на которые обычно не обращаешь никакого внимания. Но мне всё же не двенадцать лет! И я стойко перенёс все тяготы проводимой процедуры. Хотя забыл — сейчас как раз двенадцать и есть. Да, тяжела жизнь разведчика-нелегала. Вот так забудешь что-нибудь, ляпнешь что-то не то, и привет застенки гестапо или что тут у них вместо него. Про мягкие стены палаты для ненормальных думать совсем не хотелось.
Назад возвращались тем же путём. И вот, что странное я заметил — за всё время моего нахождения в этом времени и в этой больнице я не видел и не слышал ни одного, кроме меня, представителя мужского пола. Ни в реанимации, ни в терапии, ни в парке за окном палаты, ни на первом этаже больницы. Среди медицинских работников, больных и тех, кто их навещает, были только женщины, девушки и две маленькие девочки, которые со своими мамами или сёстрами поднимались вместе с нами лифтом после моего обследования. Ах, да, была ещё одна бабушка — санитарка «Марь Ванна», которая кормила меня обедом. Может это чисто женская больница? Но посетители — мужья, отцы, деды, братья или сыновья — всё равно должны были быть! А тут никого. Вымерли они что ли? И не спросишь ведь никого об этом.
Когда обе заведующие со мной, лежащим на каталке, возвращались в палату, неожиданно рядом заиграла незнакомая мелодия. Валентина Николаевна, шедшая справа от меня, полезла рукой в карман халата и достала тонкий прозрачный прямоугольник, на лицевой стороне которого я успел заметить цветное фотографическое изображение Лизы — знакомой медсестры из реанимации. Проведя пальцем по фотографии, Валентина Николаевна поднесла прямоугольник к уху и заговорила с ним:
— Да, доченька, я тебя слушаю!
…
— Да, как раз возвращаемся в палату.
…
— Нет, томограмма ещё не расшифрована.