Горацио Хорнблауэр. Рассказы (СИ)

— Испанцы все еще удерживают Валенсию, — продолжал он после паузы. — Если бы вы добрались до побережья, они бы отправили вас обратно на Кабреру.
Французы переглянулись; очевидно, они опять хотели разразиться потоком слов, но Хорнблауэр раздраженно прервал их.
— Идите и попытайтесь поспать, — сказал он, выходя из каюты.
На палубе воздух казался чище даже после мрачных картин, которые рассказы французов вызвали к жизни в мыслях Хорнблауэра. Он испытывал отвращение к тем мукам, на которые одни живые существа порой обрекают других. Хорнблауэр шагал по палубе своего корабля, невыносимо страдая при мысли о французах, голодающих на острове Кабрера. Резкий восточный ветер, «левантиец», очевидно, будет продолжать дуть еще по крайне мере, неделю — насколько он верно понимает признаки изменения погоды. Конечно, проблемы французов, взятых в плен испанцами, его не касаются. Кабрера лежит в стороне от его курса, а британское правительство очень консервативно относится ко всему, что связано с использованием военных кораблей не по прямому назначению. Будет дьявольски трудно объяснить адмиралу, если Хорнблауэр попытается хоть чем — нибудь облегчить участь французских пленных на острове Кабрера. Ни один здравомыслящий человек — а тем более, ни один британский морской офицер, — никогда бы не предпринял подобной попытки. Напротив, каждый здравомыслящий человек просто пожал бы плечами и сделал бы все, чтобы забыть о дьявольских страданиях французов, умирающих среди скал…
И все же… Если он сейчас приведет «Сатерленд» к ветру настолько круто, чтобы этот неуклюжий линейный корабль голландской постройки смог удерживаться на курсе, то они все же смогут достигнуть Кабреры. Всякое дальнейшее промедление будет означать длительное лавирование почти против ветра. Хорнблауэр пересек палубу и отдал необходимые приказы. Лейтенантам достаточно было только взглянуть ему в глаза — никто из них не дерзнул спросить своего капитана о его намерениях. Затем Хорнблауэр вернулся к своей прогулке по палубе, все шагая и шагая по наветренной стороне шканцев и пытаясь изобрести способ, который позволил бы выгрузить припасы на непрерывно избиваемый прибоем берег.
Его математические способности были напряжены до предела. В мозгу Хорнблауэра одна за другой прошли все известные ему баллистические формулы. Научный подход к артиллерийскому делу переживал в те времена свое детство, чтобы не сказать — младенчество. Только несколько лет назад такой артиллерийский авторитет как Уолвич начал свои практические эксперименты, пытаясь определить возможное рассеяние ядер, выпущенных из пушек в значительных количествах. Конечно, большее внимание уделялось корабельным пушкам крупных калибров, а не малым шлюпочным шестифунтовкам, о применении которых в данном случае и размышлял Хорнблауэр. К тому же, он собирался использовать шестифунтовку таким образом, о котором вряд ли предполагал не только Уолвич, но и кто бы ни было другой. Насколько было известно Хорнблауэру, никто до сих пор не пытался использовать пушку для переброски троса на берег — а именно о такой операции он сейчас и размышлял. Если этот план не достигнет успеха — что ж, он придумает что-нибудь еще, но попытаться, по мнению Хорнблауэра, все же стоило.
Он прервал череду своих размышлений, чтобы выдать порцию необходимых приказов своим подчиненным. Кузнецу было приказано изготовить железный стержень с петлей на конце, обернуть его паклей и оплести шнуром так, чтобы этот снаряд можно было зарядить в дуло длинной шлюпочной шестифунтовки. Боцману пришлось достать из корабельных запасов сто саженей лучшего пенькового троса и провести немало времени тщательно обтягивая каждый его дюйм вокруг кофель-нагеля, чтобы после уложить его идеально ровными кругами внутри дубового бочонка из-под пороха. Купору и его помощникам было поручено открыть двадцать бочонков с солониной, наполовину опорожнить их и снова плотно закрыть. Озадаченный боцманский помощник вместе с полудюжиной моряков соединяли их в одну гигантскую нить, словно бусы, правда роль бусинок играли двухсотфунтовые бочонки с доброй говядиной и свининой старой Англии, соединенные друг с другом 60-ярдовыми отрезками троса. В эти часы верхняя палуба «Сатерленда» представляла удивительное зрелище для постороннего наблюдателя, а сам корабль, сквозь надвигающиеся сумерки, по-прежнему держал курс на остров Кабрера.
 
К закату «Сатерленд» уже был у самой цели своего путешествия, а первые солнечные лучи нового дня застали его осторожно продвигающимся к берегу, со стороны которого, несмотря на ветер, доносился грохот прибоя.
— Ставлю гинею, что это испанское судно с продовольствием, — заметил Буш, не отрывая от глаза подзорную трубу.
Это действительно был маленький бриг, корпус которого то появлялся, то исчезал за горизонтом.
— Да, — ответил Хорнблауэр.
На его взгляд, замечание лейтенанта не заслуживало дальнейших комментариев. Сам он был слишком занят, рассматривая в свою собственную трубу скалистый берег, на который испанцы безжалостно бросили умирать двадцать тысяч человек. Островок был серым пятном, горным кряжем, чернеющим как одинокий зуб на голубом фоне Средиземного моря, его крутые мрачные склоны не оживляла ни единая полоска зелени. По краям, у подножия скал разбивались валы, высоко вздымая фонтаны брызг и белой пены — Хорнблауэр смог разглядеть волны, достигающие утесов высотой в 20–30 футов и разбивающиеся о них, — зато в центре то появлялась, то исчезала длинная полоска пены, отмечая участок побережья, подходящий для высадки, а заодно — и препятствия на подходах к нему. Места было чертовски мало.
— Думаю, донов нельзя упрекнуть в том, что они не решаются выгружать здесь продовольствие при восточных ветрах, — пробормотал Буш, но на сей раз капитан вообще ему не ответил.
— Спустить баркас! — коротко приказал Хорнблауэр; он приступает к выполнению трудного задания, попытка может закончиться неудачно — только это могло объяснить некоторую сухость в обращении с подчиненными, которые как всегда убеждены в непогрешимости их любимого капитана.
Боцманские помощники засвистали в свои дудки, а сам боцман Гаррисон продублировал приказ капитана во всю мощь своей глотки. Матросы привели в действие тали и баркас, оторвавшись от киль-блоков, повис за бортом и опустился на воду. Команда баркаса удерживала его от удара о борт «Сатерленда», вздымающегося и опускающегося на неспокойном море.
— Я спущусь в баркас, мистер Буш — коротко сообщил Хорнблауэр своему лейтенанту.
Он выждал подхода очередной волны и неуклюже спустился в шлюпку; его далеко не атлетическое длинное тело несколько секунд достаточно безобразно раскачивалось из стороны в сторону, в то время как несколько матросов из команды баркаса попадали друг на друга в тщетной попытке помочь своему капитану. То, что любой марсовый на корабле бегает по вантам и спускается в шлюпки гораздо более ловко, чем он, всегда служило для Хорнблауэра источником болезненного раздражения. На сей раз ему удалось выполнить это сложное для него упражнение лишь с минимальной потерей капитанского достоинства: в результате не вполне точного учета взаимного движения корабля и баркаса он таки свалился с трехфутовой высоты. Матросы поддержали его, а кто-то поднял слетевшую при падении треуголку, которую Хорнблауэр снова надел.
— Весла — на воду! — коротко бросил он, и баркас, подгоняемый дюжиной весел тяжело двинулся по зыби к виднеющемуся вдалеке берегу.
Сейчас в свою подзорную трубу Хорнблауэр увидел маленькие фигурки, спускающиеся к урезу воды восточного побережья островка. Они были такие же обнаженные, как и те двое мужчин, которых он поднял на борт вчера. Хорнблауэр представлял себе, чего это стоило — босиком карабкаться по скалам Кабреры. Зато он не мог себе представить, как эти несчастные умудрялись жить в своих норах во время зимних штормов — без одежды и топлива. Он содрогнулся от мысли, сколько жестокостей и отчаяния должен был повидать за два прошедших года этот скалистый островок; теперь он не сомневался, что правильно поступил, решив хоть чем-то облегчить участь пленников. Хорнблауэр сложил подзорную трубу и прошел между гребцами на нос шлюпки, где была установлена шестифунтовая пушка.