Море играет со смертью

– Красивый кадр, – только и сказала она. – Вы сделали?
– Я. Ты знакома с Тоней?
– Нет.
– А я очень хорошо знаю эту семью. Замечательная семья.
В этом сомневаться не приходилось, и Полина понимала, что должна радоваться за Борю. Радость действительно была – но мерцающая слабыми искрами на фоне урагана других эмоций, бушевавших сейчас в душе.
На фотографии действительно хорошая семья, хорошая цель, к которой Борис всегда стремился… А еще это могла бы быть их семья, если бы много лет назад они решили по-другому. Хотя какие «они»? В основном она. Тоня же, вон, сумела…
– Охотно верю, – кивнула Полина. – И что? Если вы на что-то намекаете – не надо, я слишком задолбалась сегодня. Говорите уже прямым текстом.
– Я всего лишь прошу тебя быть осторожней.
– Я ничего не делаю.
– И ничего не чувствуешь? – прищурился отец Гавриил. – Совсем?
Тут он ее подловил. Она чувствовала, потому что хотела чувствовать. Полина каждый день говорила с десятками людей о боли и потерях. Рассказывала, что после разорвавшейся связи с близкими остается рана, и это нормально, если такая рана болит и кровоточит. Больно, но нормально, время поможет. А пока боль очень остра, нужно держаться за оставшихся людей и любить, любить…
Она говорила об этом – и помнила, что ей любить некого, да и вряд ли у нее получится. Поэтому ей нравилось смотреть на Бориса, иногда говорить с ним, а думать о другой себе и о другом Боре, которые любить умели, они даже делали это легко. В такие моменты становилось легче, как будто и для нее не все потеряно…
Полина не подозревала, что это заметно со стороны. Но отец Гавриил оказался внимательней, чем она ожидала.
– Я ни в чем тебя не обвиняю, – вздохнул он, убирая телефон. – Я даже не сомневаюсь, что у тебя не было на него никаких планов. Но он слабее тебя, поэтому я вынужден просить тебя о сдержанности и осторожности.
– Он? Боря? Ай, перестаньте! Ему это надо даже меньше, чем мне, все давно закончилось!
– Вот тут ты не права. Я не очень много знаю о вашем прошлом – но знаю достаточно.
– Не думала, что Борис Доронин склонен к таким откровениям.
– Он рассказывал об этом Тоне, она – мне. Ну а я делаю свои выводы. Возможно, когда-то ты и любила его больше, чем он тебя. Но потом вы расстались, ты перегорела, от времени или от обиды… Но обида в любом случае была. Он же эту обиду нанес, а не получил, для него все сложилось иначе. Он тогда любил слабее, но не факт, что преодолел это. Бывают такие костры, в которых угли еще долго тлеют, даже когда пламя отгорело. Если их раздуть, огонь вернется. Вот я и прошу тебя: не надо раздувать.
Полина почувствовала, как глаза предательски защипало. Она отвернулась к окну, но за ним уже стемнело, и яркие огни внутри ресторана мешали увидеть сад.
– Я понимаю.
– Надеюсь на это, – мягко произнес отец Гавриил. – Если я скажу ему то же самое, он не согласится, начнет спорить – такой уж характер. Поэтому я и говорю это тебе, хотя не для тебя тут самый большой соблазн. Я понимаю, психологи любят рассуждать о том, что понятия «слишком поздно» не существует. Всегда можно сделать то, что хочется – прекрасный принцип. Но согласись, иногда действия становятся натужными, способными принести радость лишь на определенном этапе развития. Бросить все и отправиться путешествовать автостопом в шестнадцать лет – не то же самое, что в сорок. С любовью похожая история: она в каждом возрасте разная. В юности вы ныряли в нее с головой и сейчас тянетесь к этим воспоминаниям. Но если ты спровоцируешь Бориса бросить семью, вы все равно не вернете то, что у вас было.
– Еще раз – я понимаю это, – спокойно повторила Полина. – Я услышала все, что нужно, волноваться вам не о чем.
Отец Гавриил примирительно улыбнулся.
– Похоже, я несколько увлекся… Но я рад, что мы поговорили. Жизнь должна двигаться вперед, там тоже много прекрасного.
– Я пойду, пожалуй.
Ей действительно пора, Полина понимала, что долго не продержится. В других обстоятельствах она вынесла бы этот разговор достойней, но не теперь. Ее утомил сегодняшний день – и предыдущие. Да, она умела восстанавливаться, приучилась уже. Но нельзя полностью восстановиться при таком ритме работы, слишком многое навалилось.
 
Она понимала, что не сдержится, не сумеет сохранить спокойствие. Ей только и оставалось, что уйти подальше, чтобы ее не видели будущие пациенты. Для них она должна оставаться всеведущей и безупречной, им не нужно знать, что она тоже умеет плакать.
А не плакать было нельзя. Слезы рвались на свободу вместе с рыданиями, и сдерживать их Полина не собиралась. Это всегда последнее дело… опасное даже. Невыплаканные слезы способны обратиться чем угодно – и печалью, и опухолью, и болезнью. Тело и душа неразрывно связаны, и слезы становятся самой простой материальной формой для душевной боли.
Полина уже неплохо изучила сад, поэтому знала, куда нужно идти. Она забралась подальше от людей, в темноту, в дурманящий аромат ночных цветов. Уже там, где фонари были отключены ради экономии, она опустилась на лавку и позволила себе разрыдаться. Рот все равно пришлось зажимать ладонью, чтобы не получилось слишком громко, но это ничего, по-своему привычно…
Слезы вытягивали из сознания все те мысли, от которых она обычно отстранялась. О чужих судьбах. О собственных неудачах. О высоком и отчаянном плаче младенца в темноте. О пьяных от счастья юноше и девушке, которые только-только поженились и не могли представить, что однажды расстанутся. Полина не пыталась удержать эти мысли или изменить их. Она просто позволяла им проплывать мимо, а себе – грустить о них.
Слишком поздно порой становится, да… И это не страшно, если утерянное удается заменить новым. Борис сумел, у него все прекрасно – его дома ждут четыре любящих человека. Она не сумела, потому что сама, кажется, любить разучилась. Но и это еще не конец, она все еще нужна многим как психолог – даже если не нужна как Полина Розова.
Она знала, что срыв не унесет всю боль, облегчит только. Этого Полина и ждала, когда у нее неожиданно появилась компания.
Полина была уверена, что никого в этой части сада нет, но тут из темноты выскользнул Майоров. К такому психолог оказалась не готова, она попыталась прийти в себя, заглушить рыдания, прикинуть, как много он способен разглядеть сейчас. Когда позволяешь себе побыть слабой, нельзя по щелчку пальцев снова стать сильной, а она все равно пыталась…
Вот только он от нее этого не ждал.
– Я понимаю, что я сейчас лишний, а уйти все равно не получилось.
– Что-то часто мы с вами стали встречаться! – Полина заставила себя улыбнуться. Она еще надеялась свести все к шутке.
– Раньше это действительно было случайно, теперь – нет, я за вами следил, не скрою.
– Зачем?
– Хотел поговорить, но это теперь не важно. Завтра поговорим. Можно, я вам кое-что покажу? Прозвучало странно, но, думаю, вам нужно отвлечься.
Эта встреча продолжала идти непредсказуемо, и у Полины никак не получалось понять, как реагировать. После сильных слез чуть кружилась голова – а может, это от необходимости так резко собраться и снова играть роль. Хотелось отказать ему, чтобы все побыстрее закончилось, но Полина подозревала, что если она сейчас останется одна в темноте, станет только хуже.
– Умеете вы заинтриговать, показывайте!
Марат подал ей руку. Касаться его почему-то не хотелось, но головокружение при столь скудном освещении прогулкам не способствовало. Полина лишь надеялась, что все это не сведется к примитивному соблазнению со стороны популярного артиста, которому обычно не отказывают. Вот тогда она рисковала кое-кого покалечить…
Но Майоров оказался умнее, он не пытался затащить ее в ближайшие кусты. По аллее они дошли до спуска к морю, там свернули в сторону и скоро, миновав увитую цветами арку, оказались перед большими подвесными качелями. В прошлом это место наверняка пользовалось популярностью: здесь были установлены миниатюрные фонарики, на деревьях висели световые гирлянды. Однако сейчас, в дни траура, ничего не работало. Сияли только крупные южные звезды, пьяняще пульсировали ароматами цветы, совсем близко шуршали мягкими крыльями крупные мотыльки.