Город энтузиастов (сборник)
Алафертов явился тотчас же, как только дело получило некоторую видимость реального.
– Ты обещал, – сказал он Боброву и не забыл напомнить самой малейшей из услуг, которые он оказал делу.
– Кто тебя с Мусей познакомил? Ты бы без этой бабенки ничего не добился. Сидел бы на своей Грабиловке… А теперь назад хочешь играть?
Особенного желания видеть постоянно перед глазами старого товарища и друга детства, который называет его «ты» и «Юрка» и может в любой момент познакомить совершенно постороннего посетителя с одним из мелких, но очень неприятных эпизодов его биографии, у Боброва не было, – но отказать Алафертову он не смог.
– Вот что, – условился Бобров, – я сделаю все, чтобы ты работал у нас, только забудь при посторонних о наших отношениях. Я – только твой начальник, не больше.
Алафертов пошел на все – и немедленно же прочно обосновался за управдельским столом.
Ему понадобилась машинистка – и эта машинистка тотчас же нашлась: барышня лет восемнадцати, с локонами, закрученными на висках в кольца. При всех Алафертов называл ее Александрой Петровной, а наедине – Шурой и всегда прекрасно отзывался о ее работе.
Автомобиль, стоявший во дворе и каждую минуту готовый к услугам Юрия Степановича, телефон, бланки нескольких сортов, в том числе именные – вот и все, что было покамест единственным результатом деятельности нового предприятия.
Но не будем строго судить нашего героя за его увлечение внешностью – двигающей силой здесь была не только любовь к внешности, – а у кого ее нет? – но прежде всего интересы дела.
Кто не понимает, как много означает для нашего времени внешность? Счастье тому, кого природа снабдила громким ли голосом, чтобы он мог кого угодно перекричать на заседании или совещании или в комиссии, тучной ли и солидной фигурой, чтобы самый вид его внушал неограниченное доверие, родственниками ли среди сильных мира сего. Такие счастливцы не нуждаются в особой обстановке – человек же, подобный Боброву, не имеющий ни громкого голоса, ни солидности, ни родственников среди сильных мира сего, должен, компенсировать все эти весьма существенные для деятеля недостатки прекрасного качества письменным столом, отдельным кабинетом, автомобилем и молодым красавцем в качестве управляющего делами.
Юрий Степанович, едва поздоровавшись с Алафертовым и на ходу кивнув машинистке, прошел в кабинет. За ним последовал архитектор.
– Приятно эдак себя буржуем почувствовать, – сказал Галактион Анемподистович, усаживаясь в кресло: – до сих пор привыкнуть не могу.
Основным делом была заготовка леса. Новые препятствия не могли остановить начатой работы, договор с лесным отделом был подписан, и затребованы машины для лесопилки, которую предполагалось оборудовать хозяйственным способом. Вопрос шел о новом сотруднике, который взял бы на себя заготовку леса и других строительных материалов, или, как выражался Юрий Степанович, об организации заготовительного отдела.
– У нас ведь есть кандидат, – напомнил Галактион Анемподистович.
– Какой кандидат?
– Память-то у вас! Палладий Ефимович Мышь.
Бобров поморщился. Если он, скрепя сердце, пошел на Алафертова, то ведь Алафертов был все-таки Алафертов, – а тут какая-то Мышь.
– Обещано, а вы назад. Да ведь такого деятельного человека, как Палладии Ефимович, нам с огнем не найти. Сами просить придем, – а вы морщитесь.
– А он не… – Бобров долго искал нужного слова, но не нашел – он не жулик? – откровенно спросил он.
– Ну, что вы, Юрий Степанович. Разве ж можно так. Деловой, я говорю, человек, и к тому же обещано. А вы – жулик! Да если бы и жулик, вам-то что? Под судом не был, состоит на советской службе…
Эти слова несколько примирили Боброва с личностью Палладия Ефимовича.
– Все-таки – рожа пренеприятная…
– Нам не рожа нужна, а работник!
Покамест происходил этот разговор, Алафертов успел приготовить бумаги и явился с докладом: форма строго соблюдалась в том учреждении, фактическим главой которого был Юрий Степанович Бобров.
– Отношение в губземотдел, договор… Лесное управление… Требование о доставке недостающего оборудования, – кратко докладывал Алафертов содержание бумаг.
Юрий Степанович подписывал бумаги с деловым и серьезным видом. Он, несмотря на недавнее выдвижение на должность начальника, словно бы от роду владел всем тем, что для хорошего начальника необходимо. И голос у него звучал теперь несколько грубо и отрывисто, и движения были такими, словно его оторвали от необходимейшей работы, чтобы мучить ненужными подписями, и сидел он так, как должен сидеть только энергичный и умный начальник – одна нога в абсолютном покое – знак внимания к делу, другая нога куда-то торопится, она готова нет-нет сорваться с места – знак энергии и деятельности.
– С лесом возможны затруднения, – сказал Бобров, тоном распоряжения, после того, как кончил подписывать бумаги: – соберите необходимые справки.
При том сам он прекрасно знал, что никаких справок собирать не нужно, что за справками пойдет или он сам, или Метчиков, или архитектор, – по необходимый декорум должно было соблюсти.
– Готово ходатайство о ссуде?
Алафертов показал толстую тетрадь аккуратно переписанную машинисткой: тетрадь эта включала и план, и объяснительную записку, и протоколы.
– Нужна подпись товарища Лукьянова. Я свезу ему лично.
Алафертов собрал бумаги и вышел.
Галактион Анемподистович зорко наблюдал эту сцену и, когда Алафертова уже не было в кабинете, подмигнул Юрию Степановичу:
– Работаем? – спросил он.
– А? Что? – сохраняя отрывистый начальственный тон, спросил Бобров.
– Да ничего, – серьезно ответил архитектор. – Работаем.
XIII
Сердце должностного человека, любезный друг, должно быть на вытяжку перед умом.
Встречи с Нюрой становились все более и более редкими.
– Ты совсем забываешь меня, – робко жаловалась она, опасаясь проявить непростительную для передовой женщины слабость. Ведь она знает, что «дело» – прежде всего. Но в то же время она не менее хорошо знает, что при желании можно бы видеться чаще, но…
– Ты бываешь теперь у нее?.. У этой?.. – спрашивала она иногда, стараясь и тоном и выражением лица подчеркнуть праздность этого вопроса.
– Ну, а как же? Надо!
Встречались они теперь в комнатке Нюры на Гребешке. Нюра старалась как можно скрасить неприглядную обстановку: ожидая его, она украшала стол букетом полевых цветов или ветками осенних кустарников и сама прихорашивалась, наряжалась, даже немножко пудрилась и подкрашивала губы. Все это было так непростительно, так отстало, так не подходило к ее роли передовой женщины, которую она продолжала играть, бросая невпопад словечки – из упомянутого ли наречия, именуемого блатной музыкой, из учебника ли политграмоты Коваленко.
И в то же время она стала чаще задумываться, смотрела на него слишком серьезно и пристально, как бы стараясь запечатлеть его черты – и тогда глаза ее делались большими и глубокими.
– Ты завтра придешь?.. Мне скучно…
– Неужели ты не можешь заняться какой-нибудь работой, – отвечал Бобров.
Нюра не имела храбрости сознаться, что так называемая работа не увлекает ее и не избавляет от скуки. Оказалось в жизни ее что-то более сильное, чем почерпнутые в учебниках мысли, чем все, свято на словах признаваемые ею, авторитеты. И как раз об этом она не могла и не имела права говорить, этого как раз она не могла высказать, а может быть – и не умела высказать так, чтобы Юрий понял ее.
– Ты завтра будешь? Нет?
Бобров оправдывался делами, торопливо целовал ее и спешил как можно поскорее уйти от ее вопросов, от ее долгих, серьезных взглядов. Если бы Нюра проявила большую настойчивость и требовательность, если бы она открыто стала ревновать его – может быть, он нашел бы в себе воли открыто порвать с нею. А сейчас? Что он мог сказать ей, чем он мог оправдаться перед своей собственной совестью, которая тоже наперекор всем вычитанным и надуманным взглядам и мыслям не могла не тревожить нашего героя.