Город энтузиастов (сборник)
Дорога вела от деревни в низину. С горы, от околицы виден был черный массив векового леса, за ним – желтые, сливающиеся с горизонтом холмы, похожие на закатные облака.
– Наши слуховщинцы говорят – тут озеро было. Я по старинным картам проверял – ничего не нашел, а если по названиям судить, то предание вполне справедливое. Вон этот мысок, выступает языком к деревне, – до сих пор называется Черным заливом. А вон та деревушка на горизонте – видишь?
Бобров сколько ни напрягал зрение – не мог увидеть на горизонте никакой деревушки.
– Эта деревушка называется Заозерье. Там уж русские живут.
– А у вас кто же? Разве не русские?
– Это уж так говорится. Что город, то норов… У нас Слуховшина, а жители называются слуховщинцы. Так уж со старины ведется. Может быть, спросишь у Михалка, он наврет по этому поводу…
– Что за Михалок? Постой, да он, кажется, меня к себе приглашал.
– А ты зайди – не пожалеешь. Тоже своего рода фрукт. Слуховской патриарх. Посмотри. Так вот, старики рассказывают, что тут озеро было, не на их памяти, а на памяти дедов их что ли.
– Куда ж оно делось?
– В землю, говорят, ушло. Всякую пустяковину брешут: было, говорят, тут озеро, и водилось в нем рыбы несметное, или, как они говорят, несусветное множество. А в этом озере, как полагается, водяной проживал, со своими водянятами, конечно. Жить ему тут в глуши видно было скучновато – повадился он на реку ходить, с тамошним водяным на мельнице в картишки резаться. Нашему водяному и не повезло: проигрался в пух-прах. «Ставлю, говорит, – все озеро на карту». – «А где же ты жить будешь?» – «К тебе в работники наймусь». Ладно. Сдали карты, – а он опять проиграл. И только-что он проиграл, – как вода в озере забулькала, закружилась да и сошла. А потом лесом заросла, и к этому лесу запрещено было касаться.
– Сказка, – понятно, – возразил Бобров.
– А ты дальше послушай, что говорят: вздумалось одному барину, – это уж на нашей памяти, – не на моей, a на стариков, что эту сказку рассказывают, – лес вырубать. Начал он рубить, – ан опять вода! Испугался, бросил. С тех пор и устроили заповедничек.
Лес отделяла от дороги не широкая болотника, заросшая глубоким и мягким мхом.
– А мы не провалимся тут в ваше озеро, – спросил Бобров, почувствовав влагу под башмаками.
– Здесь – нет. Вот туда подальше, будто бы окна есть – можно и провалиться. А мы по тропиночке идем – безопасно. Вот тут, прямо – я тебе нашу достопримечательность покажу – слуховая сосна, от которой всему месту название пошло. Замечательная вещь!
Путники миновали мшарину и вышли на опушку леса, где росли вперемежку низкорослые березы и мелкие, словно бы обгорелые, сосны.
– Вот эта канавка называется второй обход. До границы можно рубить, – а дальше нельзя. Только после революции вольности пошли, – то тут, то там, глядишь, деревцо срубят, да и то немного, а чтобы, подряд в одном месте, – ни-ни! Строгость большая. Сами же деревенские бока наломают. Теперь тут и лесничество имеется, и делянки, и охрана, да покамест спор идет, никто не рубил. Центр к этому лесу подбирается.
– Теперь решено, – отдадут нам.
Путники углублялись все дальше и дальше в заповедник. Старые ели, упираясь корнями в сухую, без единой травинки и гладкую, как паркет, землю, сплетали вверху непроницаемую для солнца крышу, и в лесу, несмотря на солнечный день, было темно, как в сумерки.
– Там дальше сосняк идет, повеселее будет, – сказал Самохин, заметив некоторую робость, которая не может не охватить непривычного человека в диком лесу: зато уж тут грибов сколько – всю зиму кормиться можно. Смотри – вот белый!..
Самохин нагнулся и вытащил из земли большой с красновато-коричневой шляпкой гриб и, тщательно отряхнув корешок от земли, спрятал в карман.
– А теперь немножко налево – будет сосна.
Стало много светлее. Опять пошел мох, заросший жесткими листьями брусники, высоким, теперь оборванным, чернишником и кустами болиголова. Медноствольные сосны уносили в недостижимую вышину свои легкие мохнатые верхушки.
– Теперь недалече слуховая гора или остров, как тут говорят. Лазать умеешь?
Бобров невольно взглянул на свои новые, тщательно выглаженные брюки и на простые, из так называемой чёртовой кожи сшитые, штаны своего приятеля.
– Ничего! Надеюсь, не разучился!
Остров оказался самым настоящим островом. Возвышаясь сажени на три-четыре над лесом, он оставался голым, – и только посередине росла вековая сосна, не раз пострадавшая от молнии и ветра, о чем говорила поломанная верхушка, расщелины в стволе и обожженные корявые сучья.
– Полезай выше – послушаем.
Бобров и его товарищ забрались на первый толстенный сук, а оттуда, перебираясь с одного сука на другой, на вершину сосны. Сверху виден был лес, и деревня, и даже зеленая крыша волисполкома.
– Ну теперь крикни. Только погромче, – а то ничего не услышишь.
– Эй! – закричал Бобров.
– Эй! Эй! Эй! – еле слышно, но достаточно внятно отозвалось со всех четырех сторон.
– Здорово, – восхищенно проговорил Самохин, и ему опять еле слышным топотом отозвалось:
– Здорово! Здорово! Здорово!
– Говорят, что это водяной тоскует. Хочется ему опять на старое насиженное место вернуться, да нельзя. Крикнешь «эй!»
– водяной из-под земли тоже отвечает: «эй!» А его внуки и правнуки, из каких только незнамо мест, тоже кричат: «эй!» Вот как это у нас разукрасили, – а наука, небось, очень просто объясняет.
– Сколько же у вас туману напущено…
– У нас ли только? Что ни деревня, то свой туман. А все-таки лес хороший.
– Лес – первый сорт. Туман этот нам же на пользу выходит, – рассудил Бобров, – кабы не он, не было бы тут ни лесинки. А теперь целый город выстроим… Небось, если сейчас не рубить, он пропасть может?
– Пожалуй? – согласился Самохин: – перестоя не мало. Лес прямо под топор просится, – грех не рубить. А начни, – так завоют, небось… Боюсь я, – какой бы истории не вышло.
* * *Автомобиль к вечеру не был исправлен, несмотря на все старания шофёра, и Юрию Степановичу поневоле пришлось заночевать на Слуховщине. Самохин познакомил его со своей женой, высокой и дородной красавицей, к тому же большой поварихой. Она успела приготовить нечаянному гостю специальных слуховщинских полуржаных, полупшеничных блинов, секрет которых неизвестен ни одной из составительниц поваренных книг, тем более нам с вами. Блины эти были не толще листа хорошей бумаги и были подсушены так, что хрустели на зубах, и в то же время таили во рту, как масло.
Юрии Степанович не успел проглотить и двух блинов, не успел выслушать и двух сообщений Самохина о двух замечательных вещах в его хозяйстве, как в дверь осторожно постучали.
– Кто там? Войди! – пригласил Самохин.
Дверь открылась, и в избу вошел известный нам Михалок.
– Гости у вас? – спросил он, предварительно перекрестившись на несуществующие образа: – Доброго аппетита… А я к вам…
– Садись и ты гостем будешь. Не откушаешь ли блинков? – предложила хозяйка.
– У них на масленице жирной водились русские блины, скороговоркой ответил Михалок и примостился на краешек лавки. Несколько минут он сидел молча, не решаясь начать разговора.
XII
Глава халдейских мудрецов,
Гадатель, толкователь снов.
Воспользуемся этими немногими минутами молчания, чтобы объяснить неожиданное появление Михалка.
Приезд Юрия Степановича в глухую деревню, а Слуховщина была глухой стороной, несмотря на близость к городу, – не мог не заинтересовать мужиков. Из разговоров ли с шофёром, из факта ли лесной прогулки, или просто, что называется, верхним чутьем они поняли, что Бобров приехал недаром и что поездка его имеет отношение к судьбе заповедного леса, о котором в течение трех лет шли нехорошие слухи.
– Лесок-то? Добрались!