Цена империи. Выбор пути (СИ)

Отшумели новогодние и рождественские праздники 1886 года. Подготовка к морскому походу шла полным ходом и как это часто случается, откуда не возьмись выплывали неожиданные проблемы и нерешённые вопросы, доводящие чинов Адмиралтейства до белого каления, а должностных лиц из надзирающих органов до острого желания применить децимацию, превратив ее в поголовную декапитацию. Нельзя конечно сказать, что начальство тривиально выпускало пар, сиречь срывало свою злобу на офицерах и моряках Российского Императорского Флота, но малейшее нарушение внутреннего распорядка или дисциплины в целом каралось в повышенном размере. Признаюсь, откровенно, что сия волна не захлестнула с головой вашего покорного слуги мичмана Романова, но брызгами обдала изрядно. Я получил должность артиллерийского офицера, отвечающего за башню восьмидюймовых орудий. Меня назначили вахтенных офицером, командиром носового плутонга, сиречь — башни орудий главного калибра. 
Конечно же, пока никто мне не позволит совершенно самостоятельного командования, все под присмотром артиллерийского офицера, лейтенанта Николая Федоровича Добротворского. Это был весьма толковый офицер, фанат своего дела. Так что учиться мне было чему! Я старался вникнуть во все практические аспекты артиллерийского дела на вверенном мне посту, но этим не ограничивался. Как-то быстро у меня наладились отношения еще с одним весьма интересным человеком: лейтенантом Иваном Николаевичем Лебедевым, который был старшим минным офицером клипера. Я считал, что любой мичман должен уметь заменить своего товарища и выполнить любую работу на корабле, вплоть до командования им. Помня результаты войны с японцами и какие потери несли экипажи от вражеской шимозы и осколков, я вникал во все аспекты минного дела, был вахтенным мичманом, учился работать с аварийными командами — тушение пожаров, установка пластырей и заплат. Надо сказать, что не все офицеры воспринимали меня хорошо: как-никак выскочка, из Романовых, уже на весьма ответственном посту, да еще и нос сует во все дыры, но вот с Добротворским и Лебедевым у меня отношения сразу же сложились весьма дружественными. Интересно то, что в ТОЙ реальности оба они имели отношение к «Дмитрию Донскому», оба были его командирами, а Лебедев командовал крейсером во время несчастного сражения у Цусимы. Там и погиб. Надеюсь, что в ЭТОЙ реальности подобного сражения просто не произойдет. 
Как я и обещал своим «предкам» наши отношения с Ольгой перешли в жанр эпистолярного романа, в котором я старался сдерживать юношеские эмоции, поддерживая весьма ровный тон «чуть-чуть тоньше нежели дружба». Мои друзья, Крылов и Менделеев, получили свои места на кораблях нашего флота, так что встречались мы весьма эпизодически: я жил ожиданием первого похода офицером, тем паче, что его предстояло совершить на борту новейшего крейсера «Дмитрий Донской», который впервые для кораблей этого класса в отечественном флоте был полностью лишен парусного вооружения. Взамен этого, от киля до клотика он был напичкан всевозможными новинками, к которым, в частности приложили свои руки Тесла и Попов. В основном, это касалось электричества для освещения, а также как вращения орудийных башен, лебёдок, брашпиля и шпиля. Кроме этого, судовой лазарет имел Х-аппарат (или лучевую трубку Хвольсона), а камбуз электрические плиты. 
Но вернёмся к изрядно измучившей всех подготовке плавания. Слава Богу, что никто в не догадывался, что к этому столпотворению активно приложил свои голову и руки мичман Романов, в противном случае это добавило бы мне проблем. Если использовать лексикон из будущего, то предстояло перешерстить не только закрома Родины, но и покопаться в ближнем и дальнем зарубежье. В итоге масштабы сего мероприятия стали приобретать в некотором роде транснациональные масштабы. 
И это не было преувеличением, ибо приглашение принять участие в плавании получил известный как в научных, так и в аристократических кругах Европы, сын князя Монако Карла III и его супруги, бельгийской графини Антуанетты де Мерод-Вестерлоо. Достигнув возраста почти сорока лет, Альберт Онор Шарль Гримальди всё ещё продолжал находиться в статусе наследника престола, однако сие обстоятельство его нисколько не расстраивало. Единственной страстью его с юных лет было море. Причём это увлечение не было аристократической блажью, а постоянным трудом и учебой. На бескрайние водные просторы он смотрел не через иллюминатор роскошной каюты, а с палубы боевого корабля. Его руки чаще сжимали не бокал с вином, а секстант или циркуль, ибо до совершеннолетия Альберт служил штурманом испанском военно-морском флоте, а потом, в чине лейтенанта успел поучаствовать во Франко-Прусской войне и даже удостоится награждения орденом Почетного легиона. Но ему хотелось не воевать на море, а изучать его тайны, искать и открывать. Одна экспедиция сменялась другой и все они оставляли следы на картах, уточнялись глубины и наносились новые течения. Но были и иные следы, ибо, невозможно сохранить присущие аристократам ухоженные руки, опуская в морскую пучину тысячи футов лески с грузом и подымая её обратно. И вот теперь ему предстояло совершить почти кругосветное путешествие имея в своём распоряжении новейшее исследовательское оборудование и даже несколько подводных аппаратов. Естественно, что он тотчас дал согласие и заблаговременно приехал в Кронштадт, дабы внимательно изучить всё то, с чем ему предстоит работать на протяжении многих месяцев. 
 
Но приглашения рассылались и внутри Российской Империи и иногда это было неожиданностью даже для самого адресата. Именно так и произошло в Кронштадте, где в двухэтажном деревянном доме по улице Песочной, 31, который принадлежал Александру Степановичу Попову, собралась дружная и весёлая компания. На первый взгляд картина была вполне обычная: в самой большой комнате, вокруг громадного стола расселись богато, но со вкусом одетые мужчины и дамы. Можно было предположить, что сейчас начнется игра в лото или в вист, а возможно и сеанс по вызову духа Императора Наполеона I. Однако надев белоснежные, накрахмаленные салфетки они дружно принялись лепить пельмени. Дело было в том, что почти все из присутствующих были родом из Сибири и культ пельменей был центром внимания семейного праздника. Звучали шутки и анекдоты, раздавался весёлый смех, а заполненные пельменями большие блюда одно за другим поступали на кухню. Единственный человек, не принимал участие в общей лепке был известный врач Павел Иванович Ижевский, а по совместительству и муж сестры хозяина дома. Но чувствовалось, что именно он, душа этой компании, а забавные и остроумные истории и сценки в его исполнении заставляли всех хохотать. Внезапно, в комнату вбежала горничная и несколько растерянно обратилась к хозяину дома:
— Так что, барин, с письмом пришли. И не почтальон принёс, а какой-то важный господин и при погонах. И ищут они господина Ижевского. Мгновенно в комнате воцарилась тишина, а Попов переглянувшись со своим зятем и увидев, что тот недоумённо пожал плечами, распорядился:
— Ну что ж, Глафира, проводи сюда сего важного господина. Через минуту в комнату вошел молодой, подтянутый и по-офицерски щеголеватый минный кондуктор и безошибочно опознав Ижевского подошел к нему и щёлкнув каблуками отрапортовал: 
— Вам пакет от его превосходительства тайного советника Менделеева, прошу ознакомиться и передать со мной ваш ответ.
Пока Павел Иванович выполняя все формальности расписывался в указанном ему месте на конверте и аккуратно вскрывал его с некоторым нарушением этикета кухонным ножом, Попов вспомнил где видел этого кондуктора — в научном центре подводного плавания. До поступления на военную службу он успел закончить гимназию и по увольнению в запас собирался сдавать экзамен на мичмана. В последнее время подобных молодых людей в армии и на флоте заметно прибавилось и поговаривали, что Государь лично повелел создать для них режим наибольшего благоприятствования. Тем временем, Ижевский пробежав глазами короткий текст послания, перечитал его повторно и медленно опустился на стул, не выпуская из руки листок бумаги. На его лице постепенно проступало то выражение, кое согласно замыслу великого Гоголя, следовало быть у судьи в немой сцене комедии «Ревизор»: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!». Александр Степанович не на шутку встревоженный, подскочил к своему зятю и потряс его за плечо пытаясь обратить на себя внимание: