Вальдор: Рождение Империума (ЛП)

Она помнила, как всё произошло. Как бежала вниз по объятым пламенем коридорам и как её давно терзаемое сердце было окончательно разбито. Не было ни слез, ни криков, лишь безмолвный, сокрушающий взрыв злобы и бессилия внутри. Все системы обороны были прорваны. Каждая возведенная стена снесена. Чувство уверенности, которое она позволила себе, и радости от того, что у них наконец–то есть идеальная формула, было украдено.
С тех пор каждую ночь её стали посещать старые кошмары, но уже с новой силой. Каждое утро она просыпалась на скомканных простынях, а её шелушащаяся кожа блестела от пота. Она слышала слова, отражающиеся эхом в тех запретных хранилищах, слова, которые ни один смертный не мог бы произнести здесь, потому что они были сказаны ей одной ещё в тех, первых лабораториях для работы с плотью, где умер её первый образец.
Все это должно было закончиться в ту ночь. Она должна была найти в себе силы ещё тогда, чтобы положить этому конец. И всё же, был ли среди них кто–то достаточно сильный, чтобы противостоять Ему? Какие аргументы могли бы не потерять актуальности против импульса, накопленного за эти долгие десятилетия? Она видела это вокруг, сбегая вниз по туннелю — всё, что они здесь построили, огромные и сложные сооружения, всё ради одной цели. Они не могли отступить. Их гордость не позволит им, даже если это бы значило повторения ошибок прошлого.
И в итоге все её долгие приготовления окупились. Едва заметные ментальные отпечатки, длительное прививание абсолютной лояльности образцам — экстренная мера, которую она держала в секрете на тот день, который, по её мнению, вряд ли настал бы.
Теперь они, тайные и безупречно верные, окружали её, охраняли, несли то, что нужно было нести и сопровождали всё дальше вниз. Их лица не выражали страха, даже когда шум погони нарастал — бойцовские псы Вальдора, спущенные с поводка, быстро сокращали дистанцию с присущим им мастерством.
Генерал-капитан, однако, никогда не был помехой. Вальдор просто был стражем, занятый наблюдением, пока остальные действовали. Он наблюдал рождение Катаегис. Он наблюдал за тем, как планировались их преемники. И теперь он мог лишь вновь наблюдать за развязкой. Смотреть, ожидать — это была его слабость, единственная, которую нельзя вывести, будто впечатанная в его сущность.
Одним из многих секретов, которыми владела Астарте, было настоящее имя Вальдора. Она знала, где он родился и кем были его родители до того, как их убили. Она знала, ради чего Император рисковал, ведя огромную армию через пол-Терры в поисках его, почему всё предприятие чуть не провалилось и что его спасло. Возможно, хотя она и не была полностью уверена, Астарте знала о ранней жизни Вальдора больше, чем он сам. Кустодий был совсем лишен интересов — всего лишь маска долга, пешка воли Императора. Когда бы они ни встречались за эти долгие годы, что случалось крайне редко, различия между ними были все так же слишком сильны — он, физиологически совершенный, молчаливый и полностью уверенный в себе; она, иссохшая от труда и снедаемая сомнениями. Ей с уверенностью донесли, что Вальдор восхищается ею. По правде, она не могла ответить взаимностью. Если он являлся вершиной, наивысшим достижением в генном искусстве, тогда лучше было и не начинать работу.
Она ничего не могла сделать с Кустодес. Они были данностью ещё до того, как явилась она, и таковой будут являться после того, как она уйдёт. Но другие творения — иные эксперименты и девиации — все они несли ее отпечаток. Она оставила след внутри каждого из них, её составы кипели и закручивались в их крови, и поэтому дальнейшая работа оставалась возможной.
Как и она, Образцовые знали о важности этой работы, о последнем и величайшем творении в её выдающейся карьере. Если его невозможно спасти, если образец безнадёжно повреждён, тогда у неё остается только один вариант действий. Они верили в это. Они доверяли ей.
Потому что она была Пророком. И её время наконец–то настало.
  
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ
  
Акилла видел, как всё это разворачивалось. Незадолго до того, как они здесь оказались, он дрожал на гребне, баюкая свою электробулаву в латной перчатке с сильным желанием ее применить. Он чувствовал в горжете доспеха дуновение ветра, пробирающего тело до самых костей, и ожидал приказа о дальнейшем продвижении.
Танки угрожающе гудели мощью, словно железные звери, готовые броситься вперёд. Пехотные контингенты растянулись, насколько хватало его взора, находясь в полной боеготовности и зудя от желания перейти в наступление. Они все видели город, будто дразнящий их своей близостью, и кучу недоделанных защитных сооружений, которые выглядели так, будто буря вот-вот сметет их.
Но они продолжали удерживать позицию. Они рвались с поводка, и всё из–за того одинокого золотого дьявола, шагающего без сопровождения навстречу к повелителю их разношерстной, дезорганизованной армии.
Акилла находил это унизительным. Будь его воля, он бы развернул артиллерию, отправил бы танки вниз по склону и приказал отрядам пехоты следовать за ними. Переговоры были здесь ни к чему. Разговоры лишь отвлекали от реальных дел в этой ситуации, как и везде.
Первым признаком надвигающихся неприятностей стало подёргивание его окулус-наведения. Дальномер Акиллы постоянно срабатывал с момента их прибытия в сердце бури, поэтому он снизил его диапазон действия с максимальной отметки. Подобные неполадки были не свойственны такому типу устройств, которые должны быть невосприимчивы к перепадам в атмосфере. Но его разум сосредоточился на милой сердцу резне, которая должна была вот-вот произойти, поэтому воин не обращал на это особого внимания.
Вскоре система будто сошла с ума. На секунду, на смешную долю секунды изображение словно разразилось штормом из сигналов, исходивших от северных подходов к вратам. Они маршировали сомкнутыми рядами под грозовыми облаками, очерченными молниями по краям. Мгновение, и изображение пропало, замещённое шумом статики, и всё, что он мог разглядеть — это Громовые Воины, выглядевшие словно попрошайки, которые торгуются за хлам с золотым посланником Императора.
Он сменил позицию, чувствуя, как его старые конечности скручивает от холода. Слак держал свой лэнс наготове, сгорая от нетерпения.
— Чего они ждут? — проворчал Акилла.
Слак напрягся.
— Блядь, — глухо сказал здоровяк
— Что?
— Блядь.
Акилла повернулся к нему.
— Что?
Слак не смотрел на него. Он вглядывался в бурю, его нашлемный визор издавал странный жужжащий звук. Должно быть, в визоре была встроена какая–то разновидность авгур-механизма. Он промолчал.
Акилла повернулся к полю боя и попытался подкорректировать свою аугметику. На миг он увидел лишь падающий снег и темный как железо ландшафт, сурово выглядящий под свирепыми порывами ветра.
Затем в момент прояснения во внезапно нахлынувших данных он разглядел то, что увидел Слак.
— Блядь, — выдохнул он.
Наконец–то сигнал к началу боевых действий вспыхнул на его нашлемном визоре. Двигатели танков запустились. Заработала артиллерия, командиры пехотных полков выкрикивали приказы к наступлению, и всё это ощущалось так, будто целый гребень внезапно превратился в движущуюся лавину чистой агрессии, несущейся по склону к плато.
Акилла ринулся вместе с ними, срываясь на бег, к тому, чего он так долго ждал. Слак и остальные рванули вслед за ним по склону, спотыкаясь о булыжники и поскальзываясь на льду. Ветер ревел в ушах, и громкий рокот разряжающихся орудий разорвал небеса.
Его сердце сильно колотилось, побуждая истощённое старое тело к тяжелым нагрузкам. Он всё ещё не понимал, что именно он увидел в той сенсорной вспышке, но определенно это всё меняло. Им обещали, что город будет безоружен и плохо укреплён, оставленный на произвол судьбы военным командованием, одержимым завоеванием на западе. Им говорили, что единственное сражение будет проходить у самих врат, после которого у них будет полная власть над населением. Никаких грабежей и никаких зверств — так их проинструктировали. Но никто на самом деле не верил в эти скучные разговоры, все понимали — если подобное начнется, то никто уже не сможет их остановить.