Синеволосая ондео (СИ)
Она подошла к середине сцены, робея, и обнаружила, что привычный, знакомый табурет на ней отсутствует. Вместо него стоял добротный новенький стул с низкой спинкой на ровных ножках из светлого дерева и толстым, мягким на вид сиденьем, обтянутым синей тканью с вытканными цветами. Почему-то она не могла оторвать взгляд от этих цветов, и, казалось, прошла вечность, прежде чем робость отступила, и она смогла сделать ещё шаг. Руки плохо слушались её и были ледяными и влажными, но не могла же она вытереть их об голубой халат прямо перед кирио!
Аяна сделала последний шаг к стулу, села на него и поняла, что эти шаги, которые тянулись для неё бесконечно, на самом деле заняли не больше времени, чем понадобилось кому-то из гостей повернуться к соседу сзади и сказать: «Смотри, там ондео идёт». Перед глазами были пятна от свечей, на которые она так неосторожно посмотрела, когда вошла сюда.
Она села и пару раз моргнула. Ей вдруг показалось, что именно сейчас она почему-то забудет, как держать смычок, и обязательно сделает что-нибудь совсем неподобающее. Но зрители смотрели и ждали, и она просунула негнущиеся ледяные пальцы в смычок и начала играть, как-то отстранённо отмечая мелкие, незначительные ошибки и места, где она взяла не совсем чистые ноты.
После первой мелодии она остановилась, но аплодисментов не было. На площадях и в трактирах начинали хлопать, как только звуки затихали, а бывало, что и раньше, а здесь было тихо, только стулья поскрипывали, да кто-то разок кашлянул. Она снова подняла смычок, теряясь в догадках, почему ей не хлопают, и сыграла ещё одну мелодию, а затем ещё одну, уже пободрее.
Сыграв четвёртую мелодию, она решила остановиться. Сбивало с толку то, что ей не аплодировали, а ещё она чувствовала, что от волнения скоро начнёт запинаться, потому что руки так и оставались ледяными, а вдобавок ещё и живот свело от страха.
Она встала и поклонилась, с облегчением наконец услышав аплодисменты, и вышла в комнату к остальным.
– У тебя такие глаза, как будто ты играла перед полным залом врэков, – сказала Ригрета с лёгким испугом. – Что произошло? Почему ты не пела?
– Я не знаю, – сказала удивлённо Аяна, убрав кемандже и глядя на свои руки. – Я вышла туда, и там яркий свет и важные кирио, и я растерялась. У меня перехватило горло, и я не стала петь. Где остальные?
Чамэ посадила Кимата на скамью и направилась к двери.
– Умываются и переодеваются к ужину, – сказала она, выходя. – Я тоже пойду, отклею усы.
– А я останусь в платье, – сказала Ригрета, кокетливо шурша подолом. – Аяна, запомни одну вещь. Эти кирио – такие же люди, как я и ты. Они могут выглядеть иначе, иначе наклонять голову при знакомстве, одеваться в дорогую одежду, но там, под всем этим, это такие же мужчины и женщины, как я, ты, Харвилл и кто угодно ещё. Они так же, как мы, хотят любви, признания, восхищения, ярких чувств и вкусной еды. И слабости у большинства из них те же, что и у нас с тобой, и у кого угодно ещё. Даже не думай их стесняться.
Аяна подумала о Конде. Да. Ригрета была права. Под его красивым дорогим зелёным камзолом был человек, который хотел, чтобы она любила его, и, случалось, боялся себя, её и того, что происходило вокруг, и тоже иногда мучился от неопределённости. Вне всяких сомнений, кирио – такие же люди.
Вот насчёт Воло она могла бы ещё сомневаться, если бы не знала, что у него в Ордалле где-то есть невеста. Не было, значит, ему чуждо хоть что-то человеческое. Она отмахнулась от внезапной дикой мысли о том, что Воло мог жениться ради повышения статуса. Нет, нет. Каким бы подонком он ни был, но не таким же беспросветным.
– Надеюсь, ты не будешь переодеваться, – сказала Ригрета. – Тебе ещё предстоит выдержать ужин в кругу кирио.
Она сдерживала смех, и Аяну это слегка задело. Совсем чуть-чуть.
– Знаешь, мне обидно, что ты смеёшься надо мной, – прямо сказала она, садясь рядом с Киматом. – Я ушла из дома, когда была чуть старше семнадцати, а все эти семнадцать лет я жила в ином мире, где всё-всё другое. У нас даже денег нет, – сказала она, и у Ригреты широко распахнулись глаза. – Понимаешь? Мы работаем вместе и вместе пользуемся плодами общего труда, а ценные вещи меняем на другие ценные вещи.
– Я не смеюсь над тобой. Прости. Я шучу. Не хотела тебя задеть. Ты говорила про мену, но я думала, что это как... ну, дополнение к деньгам. Слушай, но если у вас нет денег, как же вы, например, выплачиваете долги или выкуп за девушку?
– У нас никто ни за кого не платит. Долги у нас отдаются работой или вещами. Если кто-то хочет вторую лошадь, но у него нет того, что нужно для мены владельцу лошади, то он работает у этого владельца или у того, у кого есть эта мена, но чаще всего ему просто отдают нужное ему, потому что он использует это не только для себя, но и для общих дел. Лучше отдать свою вторую лошадь тому, кто повезёт на ней молоко или лес, чем запирать её в стойло без дела. А если понадобится – можно всегда попросить обратно на время.
22. Белый кусочек оурана
– То есть у вас вообще нет богатых... бедных... нищих тоже нет?
– Нет, – покачала головой Аяна. – А ещё у нас нет сирот и ненужных детей.
– Но вы, ведь живёте достаточно просто. Без роскоши.
– Да. Я впервые увидела седу, когда мой тогда ещё не муж попал к нам в долину. Он показал мне рулон седы, который стоил как восемьдесят очень хороших коней. Теперь-то я понимаю, что имеют в виду под словом «роскошь». И я даже понимаю, как к этому можно стремиться. Но не могу понять, как можно обменять на это возможность любить того, к кому стремится твоё сердце. Моя мама бережёт свой расшитый праздничный... свадебный наряд, который надела, когда ей было шестнадцать. С тех пор она научилась вышивать так, что её вышивки живут и дышат, но она хранит тот халат, потому что в нём она выходила замуж за любимого. Стала бы она хранить роскошное платье из рулона за восемьдесят коней, если бы её в нём насильно выдали замуж?
– Ну, ко всему можно привыкнуть, – сказала Ригрета. – В конце концов, после первой брачной ночи при желании можно получить и то, и другое. И красивую жизнь, и того, к кому стремится твоё сердце. Главное, чтобы плоды любви были похожи на то дерево, ветви которого они должны принадлежать.
– Это обман, – горячо сказала Аяна. – Зачем это нужно?
Разговор расстроил её, она опять начала злиться на эти странные обычаи, а ещё на то, как просто об этом говорила Ригрета.
– Ну а что делать? Я же не могу заявиться к крейту Алте и сказать, мол, крейт, а ну, отмени этот обычай выкупа за невесту. Аяна, вся наша история строится на этих обычаях. Ты же читала пьесы, видела, что мы исполняем? Слышала наши песни? Слушай, давай не будем об этом. Пойдём за стол, а то это будет уже неприлично. Может, уложишь его сначала? Он зевает всё сильнее. Да и детей за общий стол не берут.
– Ты права. Никто не может изменить это в одиночку. Я пойду уложу его.
Она вернулась быстро, потому что Кимат заснул у неё на руках уже по дороге в спальню. Ригрета ждала её у дверей столовой.
Аяна всё ещё была напряжена, хотя после разговора с Ригретой понимала, что слишком уж много себе напридумывала про кирио. Торговцы в трактире смотрели на неё и видели в ней ондео только из-за её волос и одежды, а она смотрела на этих людей и видела в них каких-то могущественных созданий из-за того, что они вели себя чуть иначе и были одеты в ткани, стоившие чуть дороже.
Нужно остановить этот страх. Когда приехал Конда, она не боялась его. Она не боялась его, потому что никто не говорил ей, что надо бояться, вести себя с ним как-то иначе, чем она привыкла вести себя с другими людьми. Он называл её дерзкой, потому что она говорила с ним прямо, без страха и напускного , наигранного стыда. Они такие же люди, как она, просто не привыкли к тому, к чему привыкла она. Надо, наверное, просто постараться не «дерзить». Они такие же люди. Такие же. Взять хоть ту же Дилери.