Синеволосая ондео (СИ)

– Иди на своё место, Аяна, – сказал Харвилл. – Ты надела тёплые штаны, как я говорил?
– Да. И рубашку, и штаны.
– Хорошо. Кадиару кашляющие и сопливые артисты ни к чему.
Кадиар поднялся на помост, наигрывая мелодии на маленьком струнном мендере,формой напоминавшем половинку груши. Народ, собравшийся на площади, зашевелился и стал подходить ближе к сцене.
Аяна отошла на место, которое Харвилл показал ей, пробираясь через уже довольно плотную толпу. Ригрета зажгла фонари, потом встала у края помоста и под сопровождение Кадиара исполнила несколько коротких весёлых песенок про красивых девушек, которые хотят любить, глядя с балкона на парней, гуляющих по холмам, но не осмеливаются из-за своих старых, вредных дэсок, а Анкэ в строгом наряде с возмущённым лицом бродила по сцене сзади неё и грозила пальцем.
Аяна огляделась. Люди, пришедшие посмотреть представление, были явно довольны, а два парня, стоявшие позади неё, обсуждали, что придаёт пышности жёлтой юбке Ригреты – количество нижних юбок или, быть может, нечто другое.
Анкэ под заунывную мелодию прочла небольшой нравоучительный монолог насчёт допустимости интереса девушек к парням, и Ригрета с опечаленным видом села на табурет на сцене. Она сидела, сложив руки на коленях и горько вздыхая, так, что плечи её поднимались и опускались, а всё, что виднелось в вырезе платья, двигалось в свете фонарей, привлекая ещё больше внимания.
Анкэ спустилась со сцены в темноту, и тут Кадиар внезапно заиграл быструю бравурную мелодию. На сцену из темноты взлетела Чамэ с усами и в шляпе и вытащила из-за пояса короткий, в две трети па, клинок.
– О, кирья, ты, чей взор пронзает душу мне, как мой клинок пронзает сердце тем, кто на моей дороге встать посмеет! – пылко воскликнула она, принимая гордую позу. – Беги со мной, мы будем счастливы вдвоём, вовек отец и мать твои найти нас не сумеют!
Ригрета встала и печально покачала головой.
– Позор грозит мне, коль от свадьбы предстоящей я откажусь, о кир, чей взор горящий смущает душу мне. О нет! Не в силах я уйти с тобой, забыв дела семьи, ведь вся родня зависит от тех денег, что заплатит муж за прелести мои. Но этот день запомню навсегда, и взгляд твой пылкий буду вспоминать я в те мгновенья, когда постылый муж придёт сюда. Лишь память о тебе окажется спасеньем от тоски. И, чувствам вопреки, шагну к нему, но будешь ты в моём воображенье.
Чамэ всплеснула руками, падая на колени, отчего перо на её шляпе красиво колыхнулось.
– Прости меня, прости же мой порыв. Я оскорбил тебя, о кирья, чьё сердце чище солнечного света. Уйду я, дверь закрыв, чтоб дальше не смущать твой взор присутствием своим. Прости меня за это!
Чамэ убежала в темноту, а зрители взволнованно вздохнули. Кадиар заиграл новую мелодию, и у Аяны отвисла челюсть. На сцену поднялись Харвилл с Айолом, и, если Харвилл был в уже знакомом парике и тесном костюме, то вид Айола для неё был полной неожиданностью.
Айол был по меньшей мере на две ладони выше Аяны, размах его плеч был весьма примечателен, а за прожитые сорок лет к накопленному опыту игры в театре успели добавиться и некоторые более телесные накопления в области талии. Его широкая мощная шея была украшена ожерельем, которое ярко свркало в свете фонарей. Хрустальная подвеска каплей стремилась к вырезу платья, затянутого на его крупном торсе, подобного тому, которое обхватывало тонкую талию Ригреты. Внушительные широкие плечи обтягивала тонкая гладкая ткань с вытканным однотонным узором. Нежные кружева на плечах и вокруг выреза особенно деликатно подчёркивали тёмные волоски на его груди. Пышная юбка скрывала ноги, но Айол подошёл к табурету и сел, кокетливо откинув кружевные нижние юбки так, что из-под них показались светлые чулки, натянутые на мясистые волосатые икры. Его голову украшал высокий парик с блестящими заколками, щёки были нарумянены, а губы – накрашены алой краской.
Публика хохотала, когда Харвилл услужливо крутился вокруг него, предлагая «любимой жёнушке» воды, вина или сладостей. Аяна была так ошарашена видом Айола, что почти прослушала их диалог, который развивался вокруг необходимости скорее выгодно выдать замуж Ригрету, их младшую доченьку. Харвилл упирал на то, что нищета скоро поглотит их семью, и потряхивал животом, обращая внимание Айола и Ригреты на то, что в былые времена камзол вообще не сходился на его животе, а сейчас, того и гляди, станет велик. Он прельщал Ригрету тем, что она будет жить в богатом доме, обеспеченная, и целыми днями бродить по саду с подругами, тогда как в случае отказа её ждёт судьба одинокой капойо при какой-нибудь чужой кирье.
 
Аяна хохотала вместе со всеми. Это было уморительно. То, как Айол всплескивал руками, как Харвилл хватался за живот, когда Ригрета отказывалась от предлагаемых ей благ и страдала, стискивая вырез платья и заламывая руки, – всё это неожиданно увлекло её.
Айол прочитал последнюю нотацию Ригрете и удалился с Харвиллом, и на сцену снова вылетела Чамэ, чтобы попрощаться с любимой, теперь уже в последний раз. Ригрета сидела, замотавшись в красную тряпку, и горько вздыхала.
– Лишь взгляд мне подари, – прошептала Чамэ в конце своего монолога так громко, что вся публика расслышала.
Но тут Кадиар ударил в барабан, стоявший рядом, и ещё раз, тревожно.
На сцену поднимался Айол.
В этот раз на нём был камзол со вшитыми вставками под плечи, отчего они казались просто невообразимо огромными. Он снял парик и стёр с лица краску, но вместо этого нацепил густую бороду из чёрной пакли. Его палец указывал вслед убегающей Чамэ.
– Коварная, как смеешь ты смотреть по сторонам! – обратился он к Ригрете. – Ты мне теперь жена!
Ригрета хихикнула, и он рассвирепел.
– Смеётся, видишь ли, она! Как можно так презреть свой долг? Иль я тебе никто?!
Ригрета вскочила с табурета и отпорхнула в сторонку, очень крупно дрожа и старательно изображая страх.
Аяна увлечённо следила за представлением, но тут спохватилась. Был её черёд. Холодея от внезапного волнения, она сунула руку в карман и достала небольшой бубен со множеством маленьких колечек. Кадиар стукнул в барабан, а Аяна подняла руку с бубном и мелко затрясла им.
Шаг, другой. Она ондео. Она выходит из поглотившей её душу тьмы, чтобы уличить этого мужчину. Она любила его. Осанка госпожи Кано, но лицо Пао, которая ждёт ребёнка от человека, которого любит, и который предал её.
Она шла, колечки бубна звенели всё громче. Толпа испуганно и изумлённо расступалась перед ней.
Аяна медленно взошла на сцену. Её шаги были как неотвратимая поступь самой судьбы. Она сунула бубен обратно в карман голубого халата, стараясь не промахнуться, потому что руки дрожали, потом медленно расстегнула застёжку плаща и в одно движение сорвала его за капюшон, умоляя всех духов родной долины, включая Рогатого, чтобы не задеть лицо Кимата.
Её голубые волосы рассыпались по голубому халату, приглушённо блестящему в свете фонарей, и толпа встревоженно ахнула. Некоторые даже отступили на шаг от помоста, напирая на тех, кто стоял сзади.
– Ондео...– пронеслось в толпе. – Ондео!
Она села на табурет и поставила кемандже на колено.
Пао любила Тави, а он заставил её прийти к Аяне, которую та считала соперницей в борьбе за своего мужчину. Сердце Пао стонало. Голосом её сердца рыдала теперь кемандже.
Мелодия закончилась, и Аяна опустила смычок. Она встала и сделала пару шагов к Айолу, который отошёл в угол.
– Бранит невесту он свою за пылкий взгляд, тогда как сам гораздо в большем виноват. Погибла я, с собой забрав его дитя, а он забыл меня всего лишь год спустя. Презрел души моей страдания он так, что ясно стало: для него мы – лишь пустяк. Страдай, ничтожество, я буду отмщена, лишь только жаль мне, что расстроится она.
Показав пальцем в другой угол, где стояла Ригрета, Аяна сделала хлёсткое движение смычком в нескольких ладонях от груди Айола, Его ноги вдруг подкосились. Он начал заваливаться набок. Аяна вдруг вспомнила, как падали два ублюдка в Хасэ-Даге, напавшие на неё, и в животе похолодело. Айол падал точно так же, только в последний момент незаметно подставил руку, чтобы не удариться головой. Он коснулся досок помоста, один раз судорожно вздрогнул и обмяк.