Твой первый - единственный (СИ)

– Выйдем? – это был не вопрос, пусть в нем и звучали подобные интонации.
– Зачем? – спокойно ответила я, отвернувшись. От Акима исходил запах пота, но ненавязчивый, его перебивал мужской парфюм. Слишком терпкий, горький, мне захотелось зажать нос, а лучше отсесть.
– Есть разговор.
– У меня нет с тобой общих тем.
– Уверена? – он заметно раздражался.
– Да, – спокойно ответила, потянулась к станку с соком, однако Гедуев не позволил его взять. Он схватил меня за запястье, глаза его словно покрылись коркой льда.
– Твой брат может не дожить до операции, смекаешь?
– Что? – я растерялась, услышав о брате. Откуда он узнал? Ведь даже Витя был не в курсе.
– Я же говорю, разговор есть. Вставай, пока сам не поднял.
И я встала, не чувствуя ног, двигалась подобно роботу, молча следуя за этим парнем. В голове крутились разные мысли, но когда я вспомнила фамилию главврача, все сразу встало на свои места. Операцию откладывали не просто так. Осознание реальности словно острым ножом прошлось по сердцу.
Мы остановились напротив туалета, Аким оглянулся, затем дернул ручку и жестом указал, чтобы я вошла.
– Что тебе надо? – я скрестила руки на груди, посмотрев ему прямо в глаза. В маленькой комнате пахло свежестью, а из открытого окна дул летний ветерок.
– Ты подыграешь нам, Витя должен увидеть в тебе предательницу. Вот, что мне надо, – спокойно заявил он.
– Зачем? У тебя личные счеты с ним?
– Порой счастье других важнее своего.
– Счастье? – удивилась я, не понимая, к чему он клонит.
– Да, женское, недоступное, идиотское. Я просто хочу, чтобы она снова улыбалась.
– Она? – прошептала. За спиной открылась дверь, на пороге вырос Кирилл, тот самый бывший лучший друг, о котором Витя рассказывал много хорошего.
– Все объяснил ей? – язвительно спросил он, скользнув по мне цепким взглядом. В глазах Иванова читалась неприкрытая неприязнь, словно я забрала у него нечто важное, и он мечтал лишь об одном – вернуть дорогую сердцу вещь обратно.
– А ты, – я повернулась, взглянув на Кирилла. – Ты ради чего хочешь устроить это шоу?
– Ради Вити! – прорычал парень. – Ты забрала у него все! Он из-за тебя отказался от мечты, от будущего, от нас!
– Из-за меня? – мой голос звучал уверенно, хотя внутри я дрожала. Да, чувство вины никуда не делось, но у меня были иные убеждения, принципы. И чтобы Иванов не сказал, его слова не подействуют.
– А из-за кого он не явился на игру? Ты все испортила, и ты все должна вернуть.
– Ну так иди и скажи ему это в лицо! – произнесла на повышенных тонах. – Скажи, что он должен делать, а что нет. В чем бы я не была виновата, вас это никак не касается! И если бы вы реально переживали за его будущее, то не пришли бы ставить ультиматумы! – меня потряхивало, кровь кипятком струилась по венам. Я видела метания Вити, как ему было плохо, как тяжело дался уход из команды. И пусть он прятал свои переживания за широкой улыбкой, я понимала, это лишь маска, которую время от времени близкий человек снимает рядом со мной.
– Вот как ты запела, сучка? – вперился в меня глазами Кирилл, желваки ходили на его лице.
– Ты просто законченный эгоист! Вы все эгоисты! – я взглянула на Акима, который молчаливо закусил губу. В кармане у него вибрировал сотовый, но парень продолжал смотреть на меня требовательно, словно не видел иного выбора. В ту минуту я поняла – они не позволят мне поступить иначе, Аким не позволит. Его явно не волновал баскетбол, которым прикрывался Кирилл, вероятно, и ребята были втянуты во все это под эгидой заветного возвращения капитана команды. Но Гедуев – у этого человека были свои цели, ради достижения которых он готов был сломать многих.
– Кир, выйди.
– С какой это стати? – крикнул парень.
– Выйди, мы не договорили с девочкой.
– Я не буду говорить ни с тобой, ни с кем-либо еще, – прошипела, разворачиваясь, однако Гедуев схватил меня за локоть и дернул на себя.
– Иванов, выйди, мать твою!
– Слышь…
– Выйди!
И Кирилл вышел, пусть и без особого желания. За ним захлопнулась дверь, и в туалете всего на минуту воцарилось гробовое молчание. Из крана умывальника падали капли воды, разбиваясь об акриловую раковину. Их звук бил по перепонкам, обостряя и без того напряженную атмосферу.
 
– Твой брат может лечь на операцию через две недели, – холодно процедил Аким, будто говорил не о живом человеке, а об игрушке. – А может и через два месяца. Ты же понимаешь, два месяца могут убить его.
– Ты не посмеешь.
– Ради любимого человека посмею. Мне, правда, наплевать, уже на все наплевать.
– Он ребенок, Аким! – взмолилась я, ощущая, как под ребрами бешено колотится сердце. Наверное, я выглядела так, будто шла по краю пропасти. Мои губы дрожали, глаза наполнились слезами. Этот человек… он не шутил. Ему было плевать. Плевать на моего маленького, ни в чем не повинного брата.
– Он всего лишь ребенок, Аким! – задыхаясь, повторила. – А Алена, если ты это из-за нее… даже если мы и расстанемся с Витей, они не будут вместе. Человека нельзя насильно заставить быть с кем-то. Ты ведь… ты ведь сам должен это понимать. Прошу тебя, умоляю! – я ухватилась за ладонь Гедуева, но он оттолкнул меня, демонстрируя всем своим видом, что разговор окончен.
– Сделаешь все, как я скажу, и ребенку сделают операцию, он будет здоров. В конце концов, – Аким растянул губы в усмешке. – Не на одном Вите свет клином сошелся. Найдешь еще того, перед кем раздвигать ноги.
Я не выдержала, замахнулась и влепила Гедуеву пощечину. Его голова дернулась в сторону, но он лишь усмехнулся. Создавалось впечатление, что ситуация его забавляла. Потом парень достал телефон и показал фото с документом о перенесенной операции. Я знала и эту печать, и подпись. Они принадлежали главврачу второй больницы.
В голове вдруг вспыхнул вчерашний вечер, родители о чем-то тихо спорили на кухне, потом мама расплакалась и шмыгнула в комнату. Утром я спрашивала у нее, что случилось, но та повела плечом. Сказала только, что надо снова идти в поликлинику.
– Какая же ты сволочь! – грудь горела от кислоты, что проникла в нее вместе с безумной реальностью.
– Твой Шестаков заменит тебя, вот увидишь. И недели не пройдет.
– Если мой брат умрет, клянусь, я сама тебя убью! – прошептала, по щеке скатилась обжигающая слеза.
Тот разговор я потом долго прокручивала в памяти, думала, что могла бы сразу пойти к Вите, рассказать ему правду, а может, записать на диктофон проклятый шантаж. Но кто из нас в минуты паники мыслит логически? Кто не подвержен страхам, особенно когда в твоих руках чья-то жизнь? Маленькая, едва уловимая человеческая жизнь.
И тогда я решила – обыграю их. Да, мы расстанемся с Витей, да, это будет невыносимо остро и больно. Но только на две недели. Потом я приду к нему и расскажу обо всем: о том роковом вечере, о шантаже, о брате, о страхе, что окутал разум и тело. Как только операция будет сделана… Мне нужно лишь дождаться дня икс. Но в день икс было уже слишком поздно.
– Рита, – послышался голос Вити, возвращая меня из прошлого. Мы до сих пор стояли на дороге, так и не двинувшись с места. В салоне работала печка, но кожаные сиденья отчего-то казались невыносимо холодными. Все в этой машине было холодным, чужим, чужой была и я.
– Мой брат был болен, – сказала, громко выдохнув. Затем повернулась к нему, изумрудные глаза, некогда напоминающие море, сейчас походили на холодную суровую зиму. Ту самую, в которую умирает все живое, покрываясь беспощадной коркой льда.
– Сердце?
– Да, ему требовалась операция. Но ее откладывали. А потом… в один из дней Аким случайно заметил меня в клинике, где работала его мать. Так, видимо, и узнал обо всем – о квоте, о заболевании, об операции.
– Что он… – Витя отвернулся, сжав крепко руль. Он больше не смотрел на меня, но я чувствовала исходящую от него энергетику. По спине побежали мурашки, казалось, маленькое тесное пространство, в котором мы находились, настигла всепоглощающая тьма.