Сто и одна ночь (СИ)

Глеб отбросил шлаг, схватил Ксению за плечи и прижал ее к машине. Впился в нее поцелуем и, не прерывая его, задрал ей платье. Приспустил брюки, приподнял Ксению за бедра так, чтобы она обвила его ногами. Одним движением сорвал с нее трусики — тонкие, узенькие полоски ткани — и вошел в нее. Подождал немного, пока закипевшие мозг и тело позволят ему снова собой управлять — и начал медленно и глубоко двигаться в ней, все быстрее ускоряя темп.
Ему хватило меньше минуты. Да и он ли это был?.. Сгусток энергии и нервов — не человек.
Глеб уснул на заднем сидении Фольквагена, положив голову на колени Ксении, — с голым торсом, в расстегнутых брюках, залитых водой.
Когда утром его разбудили сотрудники автомастерской, Ксении рядом не было.
— На сегодня это все, Граф. Я слишком устала.
Обыск завершен.
Кольца у я так и не нашла.
— Как раз вовремя… А теперь выгляни в окно.
Я резко оглядываюсь. Зачем мне выглядывать? Граф здесь, возле своего дома? Он заметил меня?! Трясу головой — нет, не может быть.
— Зачем?.. — позевывая, спрашиваю я.
— Просто я стою под окнами твоей квартиры, и хотел бы видеть тебя, раз уж оказался здесь.
Я прикрываю глаза.
— Не могу.
— Почему?
— Слишком поздно.
— Я же прошу всего-то выглянуть в окно.
Я могла бы сказать, что нахожусь в другом месте, но это меня уже не спасет. Граф поймает попутку — и поедет по тому адресу, который я назову. К тому же, я столько времени ему врала…
— Слишком поздно, Граф, — я заставляю себя повторить эту фразу таким тоном, чтобы мой собеседник уловил в ней и другой смысл.
И Граф понимает, что я имею в виду.
— Я просто хочу тебя увидеть, — настаивает он.
— Уходите, Граф.
— Это же такая малость… — мне показалось, или его голос дрогнул?
— Прекратите!
Не представляю, как сейчас выглядит его лицо, пока он переживает мой выпад.
— Я устал играть в твою игру Шахерезада, — в его голосе слышится лязг металла. — Я хочу увидеть тебя. Прямо сейчас. Или моя дверь для тебя будет закрыта.
Молчу. Ну что я могу ему сказать?!
— Прощайте, Шахерезада, — и Граф сбрасывает вызов.
  
ГЛАВА 16
 
Давно мне не снились такие долгие мерзкие сны — хотя спала я от силы пару часов.
Как только Граф сбросил вызов, пообещав больше не открывать мне дверь, я выскочила из его дома. Велик был соблазн остаться в машине и посмотреть, когда и в каком состоянии вернется Граф — но риск попасться был не меньше. Так что, совершив круг по кольцевой — подальше от случайных встреч — я подъехала к своему дому. Здесь меня снова одолели сомнения. А если Граф все еще дежурит под окнами? Да и Роджер мог околачиваться поблизости… Так что в подъезд я прокралась через задний ход.
Устала так, что не было сил даже думать о ванной, — рухнула на кровать, едва сняв куртку, не переодеваясь. Светало. Серый густой воздух навевал безотчетно тревожные мысли — похоже, они и вылились в кошмары.
Утро затопило комнату солнечным светом, но на душе стало тяжелее. Возможно, от того, что я надеялась — после сна тревога рассосется, но она только проросла.
Я лежала на матрасе, под теплым одеялом, смотрела на пылинки, которые витали надо мной в солнечном луче, и пыталась просчитать дальнейшие ходы Графа.
Он закроет дверь — вне всяких сомнений — щелчок замка я слышала даже вчера в его голосе. Но что будет потом? Он просто выбросит меня из головы? Ладно меня — но историю… В ней слишком много крючков, чтобы вот так просто выдернуть ее из своего сердца. Попробует добыть больше информации? Но даже если Граф выяснит, что меня удочерили, даже если узнает, что моего приемного отца зовут также, как и единственного наследника того прекрасного старого дома… Это все равно ни о чем ему не скажет. Тогда он снова станет искать встречи со мной.
Я села на кровати, выпрямила спину.
Такой вариант меня устраивал. Пусть Граф найдет меня — а дальше посмотрит.
Но с такой же долей вероятности он может просто переломить себя — и перевернуть эту страницу его жизни. Выдернуть из себя все крючки — пусть кровоточит. Он слишком злой — вполне может причинить себе боль.
 
Тогда кольцо никогда не станет моим.
Я снова рухнула на подушку.
Очевидно следующее: пока что я не собираюсь отпускать Графа. Так как же мне привлечь его внимание? Как заставить его снова думать обо мне? Я не могу рассказывать историю — он просто не станет ее слушать… Но, возможно, Граф ее прочтет! Что если я напишу ему настоящее бумажное письмо? А вдруг…
Вылезаю из кровати. Смотрю на себя в зеркало — помятую, сонную, растрепанную. Заставляю себя улыбнуться — и от этого выгляжу не только нелепо, но и жутко. Возвращаю лицу прежнее — недовольное — выражение и отправляюсь в душ. Перед следующим пунктом плана мне нужно взбодриться.
Я стою под теплыми струями воды, но они не растапливают ледяной стержень, который образовался во мне в эту ночь. Холод исходит из самой моей сердцевины — и покрывает кожу мурашками. Возможно, все дело в том, что вчера, рассказывая историю Графу, я остановилась на одном из самых сложных для меня мест.
Что чувствовал Глеб в то утро, когда понял, что Ксения бросила его? Ведь, по сути, неважно, по каким причинам это произошло. Важно, что ему было больно. Наверняка, он сразу понял, что случилось, но отказался в это верить. Искал Ксению по автомастерской — но не находил даже следов ее присутствия.
Накинул рубашку и, не застегивая ее, выскочил на улицу. Оглядываясь, выкрикнул имя Ксении, хотя знал, что это бессмысленно, — оно просто утонет в утреннем гуле улицы.
Машины… Трамваи… Переходы… Светофоры… Витрины… Подъезды…
Город щетинился, скалился, огрызался.
Весь мир стал враждебным.
Каково это — чувствовать, что ты готов на все, чтобы вернуть любимую женщину (любимая — слово-то какое простое, легкое — неподходящее)? Если понадобится — украдешь, убьешь, бросишься под машину… Но ничто из этого — и ни движение духа, или триумф силы воли — ее не вернет.
Ты будто на Северном полюсе: вокруг — бесконечные льды. Резкие порывы ветра словно живьем сдирают кожу. Из-за пурги не видно даже пальцев своих вытянутых рук. И не важно, что, на самом деле, — ты в центре города, воздух прозрачен и недвижим, и солнце прорезывается сквозь низкие пепельные тучи…
Я высушила волосы, переоделась. Но образ Глеба, ищущего Ксению, все не выходит у меня из головы.
Ведь потом он вернулся домой — и почувствовал, как нижняя губа у него сама собой искривилась — как у ребенка перед плачем.
Квартира была пуста. Даже шляпа, всегда висевшая на перегородке, исчезла. Зубная щетка. Расческа. Резинка для волос, которую Ксения после сна надевала на дверную ручку — чтобы не потерять… Ничего не осталось — кроме ее едва уловимого запаха.
Глеб посмотрел на свои ладони — вчера ночью он обнимал ее, стягивал с нее одежду, ласкал ее — и прижал их к щекам.
Очертание комнаты расплылось и покачнулось.
Глеб прислонился спиной к стене и медленно сполз по ней на пол. Обхватил голову руками.
«Почему я все еще дышу?.. Почему я все еще существую?..» — подумал он перед тем, как звуки и образы внезапно исчезли — и Глеб провалился в темноту…
Через полтора часа я уже сижу на приеме у психиатра. Скольжу взглядом по строчкам — и бросаю папку с документами на стол. Не очень-то вежливо, но нервы у меня сегодня ни к черту.
— Я ничего не понимаю в ваших записях, — прищуриваюсь, чтобы разобрать надпись на бейдже, хотя отлично помню ее имя, — …Маргарита Тимофеевна. Вы можете человеческим языком объяснить, что с ним происходит?
 
Маргарита Тимофеевна знает себе цену — и это ясно не только из прейскуранта ее услуг. Над таким естественным макияжем, наверняка, трудился профессионал. На ее пальцах поблескивают колечки. Когда она вставала за папкой с документами, я оценила ее туфли.
Ей за сорок. Она красива и неприступна. По сравнению с ней я — Герда рядом со Снежной королевой. Но злости во мне столько, что я способна растопить лед любой толщины.