Обнаружение цели (СИ)

— Когда? — отлип я от матери, по-прежнему продолжая изображать щенячьи нежности и поросячий восторг.
— Двадцатого заезд. — пояснил отец, видя что мать сейчас и слова из себя выдавить не сможет от нахлынувших чувств.
Это кто вообще-то тут от предков сбегает на целых... э... много дней — я или она!? Заодно укрывшись от копов в неизвестном лагере. Это кто должен... ай! Ладно!
— Класс! Успею собраться и подруг предупредить! — воскликнул я, и метнулся обратно к двери — Не ждите! Сегодня не приду. — и улыбнувшись, усвистал.
Мне, действительно надо предупредить немалое количество людей о своем отъезде, оставив еще большее в неведенье. И немалое количество дел и планов, пересмотреть, отсрочить, и отменить.
Время есть! Но нужно не напортачить, перепутав тех, кто должен знать, с теми, кто нет.
— Что, ты тоже едешь? — узнал я вдруг у Гальки Голицыной, что она, оказывается, тоже едет отдыхать и тоже двадцатого.
— Ага. Предки вчера «обрадовали», — и по тону я понял, что она не в восторге от поездки — и ультиматум поставили, что либо туда — либо к бабке двоюродной! А ты знаешь, как я отношусь к её огороду?
— Знаю — неловко улыбнулся я, вновь пересматривая свои дальнейшие планы.
— Ну вот. Так что — лагерь — развела она руками, и тут же обреченно сложило их обратно на колени, потупив взор — только боюсь, после лагеря они меня всё равно на огород сошлют, чтоб не мешала.
Чем она мешает предкам, я решительно не понимаю. Галька — тихая девчонка! Даже очень тихая, и немного — зашуганная. Не страшненькая, но мышка, и учится так себе. Практически невидимка! И с ней никто не дружит. Да и я, дружу только из-за хаты.
Огромные пятикомнатные хоромы! И как она может в них мешать родителем — решительно не понимаю. Но они даже при мне и вслух, ей это выскакивали. И были решительно против нашей дружбы, но я, пусть и в женском теле, но настойчив. Дома они почти не бывают!
И квартира у них, по факту — шести комнатная! Просто последняя без окон. Еще и с двумя сортирами, и таким же количеством выходов — можно из кухни попасть в соседний подъезд. Планировка — безумец, заблудится можно. Чем я и пользуюсь, когда они все же приходят домой с внезапной проверкой, «а не привела дочурка кого в дом?».
Но главное — та самая шестая комната! Если квартира — лабиринт, то «кладовка», как мило и наивно зовут домочадцы двадцать квадратных метров мрака, черная дыра! Там, средь заваленных хламом стеллажей и всякого добра валом, можно плутать годами! И ни разу не найти ничего из того, что искал.
Мне довелось там даже ночевать. А еще я средь барахла нашел микроскоп, набор юного химика из шестидесятых с уронам в образцах, трансформатор на шесть тысяч вольт, и ТТ времён великой войны. Правда патронов к нему там не нашлось.
И именно в этой черной дыре я планировал спрятать свой контрабас, к которому стараниями деда Архимеда-тетушкиной любви и мастеру на все руки в одном флаконе, было приделано второе дно.
Надоело мне его таскать по чердакам! Надоело... он пыльный весь уже, грязный — отмыть надо, прежде чем в дом переть! Но терять к нему доступ до конца лета из-за отъезда Галки я не желаю.
— Ну, не переживай ты так! — попытался утешить я девушку, положив руку ей на колено — есть же и в дачи свои плюсы! Малина например — вспомнил я шикарную ягоду садов этого мира, и даже облизнулся.
Девка — отвернулась.
— И шершни. И осы. Про комаров вообще молчу.
Вспомнив, что у неё острая форма аллергии на насекомых, я не нашёл что ответить.
Лагерь мне сразу не понравился. Видом, запахом, расположением — всем! Шумное место возле пусть региональной, но трассы. Реденький лес, что и хоженый как парк, и заросший, как дворовые кусты. Ну и с бардаком соответствующим — с ходу можно найти чьи-нибудь трусы.
Речушка, не так не сяк, не искупаться, не умыться — грязная, да мелкая, но с комарами... целыми роями! Не подойти и на метр, хотя камешки в ней выглядят интересными. Ну и сам лагерь — один пятиэтажный корпус, окруженный древесными руинами.
 
Когда-то, как понимаю, корпус был лишь техническом придатком при большом лагере летних домиков. Их гнилые следы торчат везде по округи как призраки былой роскоши, создавая советующие благоуханья плесени и гнили. Как и асфальт дорожек до сих пор твердеет под слоем дерна и травы.
Так же тут были горки, турникеты, еще что-то, от чего остались только обломанные, обкусанные железки, так же торчащие из-под земли тут и там. Да даже забор каменный был! Оставив от себя на память только обработанный кувалдами фундамент — кому-то из местных сельчан-горожан нужен был бут для фундамента. От всего до моих дней дожил только главный корпус.
Пять этажей, первый технический — столовка, без кухни! Вся еда привозная. Театр-кинозал-актовый зал, куда нас не пустили даже при обходе. Кладовка со швабрами, куда мы все и дружной толпой, да не по разу сунули свой нос сразу при заезде — думали там подвал и что-то интересное, типо тренажерки. Облом.
Комната для наказаний — темный угол, с за решетчатым окном — туда нас тоже всех сунули носом, подробно разъяснив, что ждет каждого, за прогулы обхода, непослушание и не соблюдения режиму. Ну и душевая-душниловка...
— Жесть...
Остальные этажи жилые, и на радость разбиты не на огромные комнаты на двадцать рыл каждая, с нарами на все помещение, казарма, как я привык, а на маленькие клетушки на две двухъярусные скрипучие койки.
— Жить можно!
И... собственно все. Вожатые обитают тут же, только в комнатах по одному. Душа на этаже нет, вернее он есть, но я, не брезгливый перец! Туда не пойду — в коллекторе и то чище, и плитка не отваливается. Да и нет вариант словить на шкуру током! А тут и провода из-под плитки торчат... Да и не пускают нас туда, радуя заявлением:
— Туалет на этаже может не работать. В случае подобного, не надо бегать по этажам и в сему корпусу в поисках угла! И тем боле не надо искать этот угол на лестнице — идите сразу в низ, там дежурный клозет всегда открыт.
Но главная беда — делать в лагере решительно нечего.
Вообще! Совсем! Тут даже в распорядке дня так и написано: Подъем, завтрак, свободное время... Потом: обед, сон час — свободное время! Вечер отличается только наличием переклички-обхода, присутствие на котором обязательное условие для всех, дружащих с головой, лагерников.
Что будет, если не поприсутствовать мы узнали уже на следующие сутки после заезда — менты. Ловля потеряшки как беглого преступника с планом перехватом, и сдача его на руки радетелям. С апломбом, криком, скандалом, и заверением от ментов, что в следующий раз чадо ждет учет в комнате милиции.
То, что воспитатели и лагерь несут за дите ответственность во время его пребывания в лагере, а ни разу не родители, не присутствующее в нем и прибывающие в святом неведенье за сотню километров — никого не ипет.
В общем, лагерь — дико скучный! Тут вообще нечем заняться! В хлам! Из развлечений только близость города с поселком, куда на вторые сутки заточения свалило почти-что строем девяносто процентов узников.
А куда им еще идти то? Не в лес же, в самом деле! Да в нем количество бутылок в нем превышает количество деревьев. А домики, руины их, исследовать пойти могут только камикадзе — гнилые больно, и ноги поломать там как не фиг делать.
Даже еда... средь неё стоящий только предобходовый ужин, на который столовка наконец щедрится на что-то стояще, за место обеденной «булочки с блевотой» и завтрачной лапшой «рак желудка». А, ну да! Тут еще есть компот! «чьи-то яйца».
— И правда яйца плавают... эй! Кто такой умный?!.. Да нет, ничего, это я так... о свом...
Я, первые несколько дней пытался быть честным. Пытался есть лапшу, но по глазам «поваров» понял, что эта еда не для меня. Пытался грызть черствые булки, но по глазам тех же граждан убедился — у них тоже есть дети! Пытался употреблять в три горло, как привык, единственную нормальную, горячею! Еду ужина... но неожиданно узнал — у всех здесь работающих есть свиньи. И эта еда, что не была съедена другими ребятами, предназначена точно не для меня. А порции то крохотные.