Властелин рек

За дверью послышались шаги — кто-то торопливо спускался по лестнице. Заложив руки за спину, Никита Романович встал перед входом и, когда дверь отворилась, произнес полушепотом:
— Здравствуй, Борис Федорович.
— Здравствуй, — ответил Годунов, вступая в подклет.
— Уже ведаешь, почто тебя вызвал?
— Ведаю. Государь отстранил тебя от переговоров с послом.
— Ежели мы не вмешаемся, держава наша еще долго не оправится от войны. Боус лукавит — королева никогда не начнет воевать с поляками в интересах Иоанна. В своей жажде мести государь напрочь ослеп…
— Верно. Англичане по миру нас пустят…
— Вельскому не доверяю…
— Тоже верно. Он отстранился от нас. Сейчас выгодное для него положение — Вельский в почете, возглавляет ныне переговоры с Боусом… Ему опасно верить…
— Лекаря надобно упредить. А после заставить его замолчать…
— Устроим. Дальше что?
— Дальше… Дальше надобно сделать все, дабы никто из них не посмел отобрать у нас державу. Времени уже не осталось. Надобно действовать…
Произнеся последнюю фразу, Никита Романович мельком взглянул в темный угол, где проступали очертания надгробия Данилы Романовича. Брат ждал этого всю свою жизнь. Но теперь мертвым безразличны пустые разговоры живых о судьбе государства. Им суждены лишь полумрак склепа, благолепная тишина и вечность…
* * *
В конце февраля 1584 года жизнь в столице замерла — государь надолго впал в беспамятство. Прекратились заседания думы. Иностранные послы, что ехали в Москву на переговоры, были остановлены на полпути. По приказу царевича Федора по всей державе в церквях и обителях шли службы за здоровье государя, отворились темницы, помилованы были многие заключенные.
Богдан Вельский неустанно находился возле покоев Иоанна. Сейчас, когда союз с англичанами почти заключен, когда на него должны были свалиться новые и новые блага, он уже и не мог помыслить о том, чтобы вкупе с Годуновыми бороться против Нагих и строить заговоры против государя. Сейчас он как никогда желал, дабы Иоанн поправился. Хватал за вороты лекарей, кричал, что они ни на что не годны, требовал прислать новых врачевателей, выставлял повсюду стражу, дабы ни одна мышь не проскользнула во дворец. Но все это было уже пустым — государю становилось все хуже. Вельский помнил, как, войдя в его покои, увидел, как мечется в постели больной, бормоча что-то несвязное.
— Ивана… Ивана… Приди… Ивана… Зовите… — произнес он наконец, прежде чем вновь впасть в беспамятство…
Однако, вопреки ожиданию многих, к середине марта Иоанн пришел в себя. Вельский падал ниц перед его ложем, повторяя:
— Вымолили тебя… Вымолили мы тебя у Бога, великий государь! Слава тебе…
— Рано вы меня похоронить вздумали… Рано, — с усмешкой протянул Иоанн. Но он был еще слаб, слуги его, как ребенка, усаживали на ночную посудину, обмывали и переодевали безвольное тучное тело. Государственными делами он по-прежнему не мог заниматься, все больше спал, и никто не смел тревожить его покой…
Восемнадцатого марта Иоанн проснулся рано. Это был день, когда царевичу Ивану исполнилось бы тридцать лет, и государь очень живо помнил день его рождения. Помнил счастливые глаза любимой жены Анастасии, что держала на руках запеленатого младенца, помнил Лешку Адашева, Андрея Курбского, протопопа Сильвестра и митрополита Макария, что, улыбаясь, поздравляли государя в тот день, встретив его в переполненной людом думной палате. Бояре чинно сидят по лавкам, желая государю и сыну его долгие годы. Каждый второй из этих бояр спустя годы окончил свою жизнь на плахе… Да и нет уже ни Анастасии, ни Лешки Адашева, ни Курбского, ни Сильвестра, ни Макария… ни Ивана…
В полдень были призваны дьяки — Иоанн велел перечитать для него текст завещания. Вельский с тревогой глядел на него — неужто чувствует что-то худое? Выслушав, Иоанн выказал недовольство, что в завещании нет ни слова о его жене Марии и их сыне Дмитрии. Кому еще о них позаботиться, как не ему.
— Впишите, что во владение Димитрию Иоанновичу полагается Углич. Пусть брат его старший, будущий государь Феодор, не оставит младенца и живет с ним в любви и мире…
 
С тем и отпустил дьяков. Баня, в кою отнесли вскоре Иоанна, не принесла удовлетворения, и он велел доставить его обратно в покои. Силился отогнать мрачные мысли о мертвых. Ни к чему это. Принял из рук Вельского горькие снадобья, велел выставить на столе шахматы.
— Сыграть с тобою, государь? — вопросил с улыбкой Вельский.
— Тебе только в шахматы играть, башка у тебя пустая, как чан! Созови мне Родионку Биркина, — сидя на краю постели, проговорил Иоанн с раздражением. Вельский велел тут же позвать Биркина, лучшего игрока в шахматы при дворе — государь особенно любил играть с ним, видя в нем настоящего соперника. Тучный и низкорослый Биркин, тяжко дыша после подъема по высоким дворцовым лестницам, явился еще до того, как фигуры были расставлены на доске. Слуги и лекари понемногу заполнили покой — за государем требовался постоянный надсмотр. Иоанна усадили в кресло напротив Бир-кина. Началась игра.
Вельский, стоя подле государя, первым заметил что-то неладное. Иоанн разом весь покрылся испариной, слышно было, как натужно и хрипло он дышит. Дрожащая рука его с трудом передвигала фигуры. Вокруг словно все замерло.
— Государь? — вопросил с тревогой Вельский, заглядывая в побледневший лик Иоанна. — Государь? Худо тебе?
Иоанн не отвечал. А Вельский невольно подумал с тревогой, что чуть ли не впервые дал государю лекарства, не сунув их сначала в рот своему холопу. Запропастился он куда-то, черт, а сам Богдан Яковлевич попробовать не решился. Неужто лекарь государя отравил?
Иоанн наклонился над доской, словно обдумывал следующий ход, но вдруг тело его покосилось на бок и безвольно рухнуло на пол вместе с креслом. Рядом рассыпались задетые его рукой шахматы. К нему тут же бросились, перевернули на спину, кто-то кинулся за водой, кто-то за целебными снадобьями — поднялась великая суета и крики. Вельский визжал в гневе, топал ногой, велел звать стражу, лекарей. Затем нагнулся к государю.
Иоанн корчился, жадно хватая ртом воздух. Взгляд его, полный ужаса, был устремлен куда-то вверх, но, кажется, он уже ничего не видел. Он захрипел, страшно и мерзко, но хрип оборвался внезапно, и царь, испуская пену, выгнулся несколько раз и затих с вываленным изо рта языком и открытыми глазами, в коих все еще читался неимоверный страх перед смертью…
И лишь тогда в покоях поднялся страшный вой — бились в рыданиях слуги и спальники, падая подле мертвого на пол.
Вельский медленно поднялся, наблюдая за тем, как тело поднимают и относят на ложе. Уже вбежал духовник Феодосий и, крестясь торопливо, стал совершать над умершим обряд пострижения в схиму, исполняя последнюю волю новопреставленного…
Вельский опрометью бросился из покоев, поймал первого попавшегося стражника, вжавшегося в стену, и проговорил ему в самое лицо:
— Найди старшого! Передай, пусть велит запереть ворота Кремля! Стражу поставить в боевую готовность! Лекаря найдите! Ко мне его, живо!
Весть о смерти Иоанна быстро распространилась по дворцу, и вот уже Мария Нагая, прижимая к груди младенца-сына, рыдает, страшась за судьбу своего чада. Стража уже стоит у ее покоев, кои ей приказано не покидать. Где же дядюшка Афанасий? На него вся надежда!
А Афанасий Нагой тем временем, утирая взмокшее чело, бежал прямиком в покои нового государя, Феодора Иоанновича — пасть в ноги, поклясться в верности, просить о заступе, дабы ни Годуновы, ни Богдашка Вельский не причинили осиротевшему младенцу и его матери-вдове никакого вреда.
Уже у самой лестницы, что вела к покоям царевича, Нагой услышал сдавленные крики, ругань, какую-то возню. Притаился, закусив губу. И вот увидел, как два дюжих стражника волокли под руки самого Богдана Вельского с разбитой бровью и заткнутым шапкой ртом. Он пытался что-то кричать, силился вырваться, отпирался, тараща глаза. Но его сволокли куда-то в темень переходов, и крики его смолкли. Нагой перекрестился. Кто же приказал? Кто успел в столь малое время взять власть во дворце в свои руки?