Властелин рек
Уже после, умывшись и задрав голову, дабы остановить кровь, он сидел в горнице, держа на опухшем носу своем влажный платочек. Вероятно, скоро государь пошлет кого из своих слуг, дабы тот преподнес Вельскому какой-нибудь мелкий подарок от Иоанна, означавшим его прощение (как было не раз!), но от мысли этой становилось не легче. Зыбко, очень зыбко было при дворе положение самого влиятельного государева советника! Все его богатое состояние, власть, уважение — все зависело от милости этого вспыльчивого полуживого старика. При Федоре, глядишь, будет проще!
Убрав с лица платочек, Богдан Яковлевич Вельский задумался, уставившись в тесаную стену горницы. Он понимал, почему государь медлит с разводом Федора и Ирины. Столько раз вмешиваясь в семейную жизнь старшего сына, он довел до того, что тот теперь лежит в приделе Архангельского собора. Смертный страх вражды и со вторым сыном доводил государя до отчаяния, а он, дурак, ляпнул. Истинно — забылся, не в свое дело полез. Стало быть, Годуновых от будущего царя не отвадить никак. Пока…
От мысли, что осенила голову Вельского, на губах его заиграла улыбка. Ежели Годуновых отстранить от власти не выйдет, то надобно с ними объединиться, чтобы вместе сокрушить Мстиславских, Захарьиных, Шуйских, Нагих… Надобно поговорить с Борисом. Времени было уже мало…
Довольный собой, он швырнул окровавленный платочек куда-то в угол горницы и, шлепнув себя по ляжке, поднялся со скамьи. Он, Богдан Яковлевич Вельский, еще сумеет всех обставить, сумеет! Так просто он не сдастся, нет! Слишком многое на кону!
Пока ждал своего слугу, насвистывал счастливо что-то себе в бороду. Когда холоп явился, Вельский сказал с безумной улыбкой на лице:
— Я грамотку напишу. Вручишь ее в руки Борису Годунову. Молви, жду я его, друга старого, в доме своем, как дорогого гостя. Чего глаза вытаращил? Озолотимся мы еще с тобою, слышь? Все впереди…
* * *Летом в семье Захарьиных справляли две свадьбы. Сперва Никита Романович выдал дочь Евфимию за князя Ивана Васильевича Сицкого, последнего сына погибшего под Венденом Василия Андреевича Сицкого. Супруги приходились ДРУГ Другу сродными братом и сестрой, и Никита Романович таким образом вновь скрепил прочный союз кланов Сицких и Захарьиных. Едва отгуляв и подсчитав убытки (на приданое боярин не скупился!), назначили на конец лета еще одну свадьбу — к дочери Ирине посватался Степан Годунов, троюродный племянник Бориса Годунова.
Сыновья Никиты Романовича недоумевали, почто отец дал согласие на брак, но даже они не ведали того, что и сватовство это было подстроено обоюдно, как Годуновыми, так и самим Никитой Романовичем.
Меж тем завершились переговоры со Швецией, и десятого августа было подписано Плюсское перемирие, которое, однако, так и не решило территориальных претензий Москвы. До лета 1586 года (именно тогда должен был быть подписан мирный договор) за Швецией оставались Копорье, Корела, Ям, Ивангород и их обширные уезды. Перемирие это было шатким и носило временный характер — обеим державам нужна была длительная передышка. Тотчас началась переброска всех войск на южные границы, и Никита Романович принимал в этом деятельное участие. Одновременно с этим готовился он к свадьбе дочери Ирины…
И вот наконец молодые сидят за богатым свадебным столом, осыпаемые хмелем, все в парче и бархате. Оба еще совсем дети, и они, не притрагиваясь к еде, застенчиво поглядывают друг на друга, краснея и улыбаясь. От обилия гостей, разодетых в пестрые многоцветные одежи, и здравниц весь богатый терем Захарьиных ходит ходуном.
Федор Никитич сидит неподалеку от стола молодых, глядит в пылающие счастьем и жадным ожиданием чего-то чудесного очи младшей сестры, невольно вспоминает, как ее, еще совсем девчонку, таскал на плечах, пугал, изображая бодающегося быка. А теперь невеста! После он долго ревниво изучал жениха — пухлощекого безусого мальчишку, который и моложе своей невесты выглядит! А вот поодаль сидит и его отец, окольничий Иван Васильевич Годунов, такой же одутловатый, нос картошкой, весь красный от меда, смеется так что все тело жиром трясется. А вот сидят Дмитрий и Борис Годуновы. Но они суровы, непроницаемы, о чем-то непринужденно с масками любезности на лицах беседуют с прочими гостями.
— Чего ты такой смурной, Федя,? — шепнул ему на ухо брат Александр. — Чай, не на похоронах! Сестру замуж отдаем.
Федор хотел было ответить, но осекся и, махнув рукой, потянулся за чаркой.
Когда молодые рука об руку ушли в уготовленную для них горницу, гости продолжили веселое застолье, а Никита Романович, натянуто улыбаясь, вышел из-за стола и двинулся по лестнице наверх, видать, к себе в покой, где занимался хозяйственными делами. Федор, откинув на стол рушник, бросился следом за ним.
И там, за кованой дверью, в полутемной горнице, где отдаленно слышался шум свадебного гуляния и песни, Никита Романович сидел за письменным столом один, в тишине. Свечи он не зажигал, и его лик слабо освещал льющийся из окна свет луны.
— Садись, сын, — пригласил он Федора к себе. Тот уселся напротив отца.
— Вижу, ты о многом хочешь меня спросить. Спрашивай, — молвил Никита Романович, укладывая руки на резные подлокотники кресла.
— Почто согласие дал на брак с Годуновыми? Разве не первые они нам враги? — спросил тихо Федор.
— Теперь нет. Враги нам ни к чему. А вот верные друзья надобны. Ныне с Годуновыми мы родни и действовать будем заодно.
Федор, вперив в отца пристальный взгляд, молчал, не зная, что ответить.
— Нагие с их новорожденным Дмитрием куда более опасны, чем Годуновы. Вот кого первым делом следует отослать прочь из Москвы, — продолжал боярин.
— Не доверяю я им, отец. Что, ежели после смерти государя Годуновы падут? Ведь есть Мстиславские, есть Шуйские… Разве позволят они Годуновым взять над собой верх? Ты, батюшка, все ли верно просчитал?
— Верно или нет — время покажет. Но враждовать с Годуновыми нам не след, — заключил Никита Романович. — Одно могу сказать точно — Борис дюже силен! Придется постараться Мстиславским и Шуйским, дабы его скинуть! Держись подле него, сын, во всем помогай ему и братьев на то наставляй.
— Так ли Борис честен с тобой, как ты ему доверяешь? — съязвил Федор, отвернувшись.
— И того до конца не ведаю, но знаю одно — Богдан Вельский к нему в друзья подбивается.
Сказал и замолчал тут же, а Федор даже на мгновение подумал, что сие ему послышалось, и, тряхнув головой, вопросил с удивлением:
— Ты и Богдашке теперь доверять будешь так же?
— Богдашка нам нужен, покуда государь жив. А после… — возразил Никита Романович. Федор не верил своим ушам. Он глядел на отца, сидящего в резном кресле, укрытого тьмой, и, кажется, впервые осознал для себя его коварство и изворотливый ум. Теперь все, что происходит при дворе, — обо всем отец будет знать, на многое сможет влиять, и ныне он всегда будет на шаг впереди, чем Нагие, его главные соперники. И ради всего этого отдал он под венец Ирину, любимую дочь свою…
— Сам когда жениться намерен? — строго вопросил вдруг Никита Романович, будто прочитав мысли сына. Федор потупил взор, застучал нервно каблуком остроносого сапога по полу.
— Я намеренно тебя насильно не женю, дабы ты сам себе невесту выбрал и жил с ней в любви и согласии, как я жил с вашей матерью. А ты… Сколь девок тебе надобно еще перепортить, дабы ты поостыл?
Федор чувствовал, как лицо его заливается краской. Он хотел поднять глаза на отца, но не осмелился, чувствуя на себе его тяжелый пристальный взгляд.
— Год тебе даю, дабы ты нашел невесту. Ежели не исполнишь того — лишу наследства и нашего доброго имени. Внял? — требовательно произнес Никита Романович.
— Внял, — буркнул Федор, виновато взглянув на отца, такого сурового, холодного и потому словно чужого. Боярин грузно поднялся и, направляясь к дверям, мимоходом бросил сыну:
— Идем к гостям. Засиделись тут… Сором!
ГЛАВА 20
В сентябре казаки под предводительством Черкаса Александрова въезжали в Москву. Уставшие, в изношенной, местами порванной одежде, поросшие бородами и волосами, они везли с собою огромные тюки с пушниной, которые Ермак приказал им преподнести государю в дар «вместе со всею землею Сибирской».