Властелин рек

Но теперь, когда сам Карача пришел просить защиты и помощи, хан понял, что это не просто разбойничий налет. Это начало большой войны.
«Великий князь оказался коварнее, чем я предполагал. Отныне он мой кровный враг», — подумал Кучум, глядя поверх распластанного перед ним тучного тела Карачи. Он и предположить не мог, что Иоанн не имеет к этому вторжению никакого отношения…
Над сибирской тайгой призывно и тревожно прокатил тогда утробный рев рога. Любой, кто мог услышать его, понимал, что хан собирает войско — началась большая война. От улуса к улусу, от деревни к деревне, по степям и лесам спешили послы Кучума — всех призывали прибыть в Искер, дабы встали они под руку великого хана. Основное войско находилось в походе, и хан велел созвать всех, кто сможет защищать свою землю от вероломного вторжения чужаков.
Восседая на великолепном белом аргамаке, в окружении закованной в броню ногайской стражи, Кучум наблюдал, как столица его обрастает множеством юрт и шатров. Над раскинувшимся лагерем, многолюдным, шумным, стоит густой гул голосов, лай собак, ржание лошадей, рев верблюдов, скрип повозок. Сверкают кольчугами знатные татарские воины, проезжающие по лагерю, закутанные в меха остяки и вогулы мастерят костяные стрелы, сидя у костров. На вершину холма, на котором стоял хан, выкатили две пушки, сложили подле них снаряды.
— Вся земля встала по твоему зову, великий хан, — молвил подъехавший на боевом черном жеребце Маметкул, племянник Кучума. Ему было поручено возглавить собравшееся под Искером войско. Маметкул, широкий в плечах, осанистый, словно высеченный из бронзы, был великим воином, и Кучум, любивший его, как родного сына, всецело доверял ему.
— Я велел своим воинам уставить весь берег поваленными деревьями, за коими воины наши смогут уберечься от их огня, — докладывал хану Маметкул. — После, когда урусы появятся на берегу, наши воины выйдут из-за укрытия и перебьют их всех до единого.
Хан удоволенно кивнул, и Маметкул, дав какие-то приказания своей страже, натянул поводья. Черный конь его, запрокидывая свою страшную огромную голову, звонко заржал и, грузно развернувшись, понес своего хозяина обратно к лагерю.
В своей победе Кучум нисколько не сомневался. Он умел побеждать, ибо вся его жизнь была борьбой. Борьбой за власть, на кою он был обречен по факту своего рождения…
Кучум принадлежал к династии Шибанидов, исходящей от Шибана, внука Чингисхана. Они получили Сибирскую землю еще во времена становления Золотой Орды, сумев подчинить себе прежних властителей Сибири, Тайбугидов, происходящих из знатного кыпчакского племени. Конечно, Тайбугиды не могли так просто отказаться от власти, принадлежащей им с незапамятных времен, и умело пользовались любой возможностью изгнать Шибанидов. На какое-то время они вновь завладели сибирским юртом, пока Ибак из рода Шибанидов не сумел отобрать у них власть. Позже он был коварно убит, и Тайбугиды вновь завладели этой землей. Но государство их, значительно разросшееся территориально, было непрочным из-за постоянных и продолжительных междоусобных войн знатных родов.
Хан Едигер стал последним ханом из рода Тайбугидов. Пока Иоанн воевал под Казанью, Едигер противостоял вторжению казахских, ногайских и башкирских полчищ, во главе которых стоял молодой царевич Кучум, пришедших из далекой Бухары мстить Таубигидам за смерть своего деда, хана Ибака. Едигер, понимая, что проигрывает войну, даже искал поддержки у Иоанна, однако долгая война эта окончилась гибелью Едигера. Свергнутого хана и его брата по приказу Кучума казнили по древнему монгольскому обычаю — им сломали позвоночник и бросили на съедение диким зверям. После Кучум вырезал всю родню Едигера, не пощадив ни младенцев, ни женщин. Так он стал единоличным властелином Сибирской земли.
Какое-то время Кучум продолжал оставаться союзником Москвы, платил установленную Едигером дань — тысячу соболей в год, а сам тем временем покорял местные племена, усмирял кочевников и захватывая небольшие ханства на окраинах своего юрта. Когда же крымский хан сжег Москву, Кучум, осознав слабость великого князя, перестал платить ему дань, и с тех пор Сибирское ханство было в полушаге от большой войны с Русью…
 
Как могло быть иначе? Могущественной дланью своей Кучум сумел создать огромное по своей площади государство, сопоставимое по размерам с Францией, простирающееся от Уральских гор на восток, до северного Казахстана, и на юг — до Уфы. Назначенные им беи и мурзы строили в своих владениях небольшие остроги на берегах многочисленных сибирских рек, укрепляя таким образом власть великого хана на этих землях.
Кучум был в близких родственных связях с казахскими ханами и с правителями Ногайской орды, через его земли проходили важнейшие караванные пути, поддерживавшие торговлю всего мира со Средней Азией, откуда везли бархат, атлас и шелк, гончарную утварь, оружие, ковры и лекарские снадобья. Сибирь же торговала своим главным бесценным богатством — пушниной, благодаря которой Кучум был одним из самых богатых правителей мира…
Неужели какая-то горстка иноверцев способна его победить?
Издали Кучум увидел, как одно из остяцких племен принялось молиться — раскачиваясь на местах, будто в полудреме, они бормотали что-то несвязное, а после они закололи белого ягненка и измазались его кровью. Стиснув зубы, Кучум отвернулся — ему как ревностному мусульманину было мерзко наблюдать обряды язычников. Едва став ханом, он начал усердно насаждать на своих землях ислам, но бороться с идолами и погрязшими в дремучей древности племенами, молившимся деревьям и камням, было сложнее, чем с Едигером и его соратниками, и Кучуму порой приходилось проливать кровь, много крови. Но теперь, когда близился час битвы, хан не посмел никому навязывать свою веру. Победа сейчас была важнее всего…
Огромное войско Кучума заполонило собой весь берег Иртыша. Таким и увидел его подплывающий к Искеру отряд Ермака. Струги, как по команде, встали, и казаки, выпучив глаза, ошеломленно глядели на густо усеянное людьми прибрежье. Ермак, закусив губу и размахивая руками, приказал разворачиваться. Струги, так никем и не замеченные, двинулись обратно. Архип оглянулся — одни казаки мрачно молчали, работая веслами или складывая на дно струга оружие, у других случилось помешательство — взрослые мужчины тряслись и, плача, грызли свои кулаки. Более всех, конечно, оробели толмачи и строгановские служилые. Даже Матвей Мещеряк, всегда лихой и улыбчивый, замолк, думая о чем-то своем.
Ермак остановил свою флотилию в нескольких верстах от Искера — близилась ночь, и надобно было разбить лагерь. Вскоре густая тьма опустилась на казачий стан.
Тускло горят костры, струги причалены к берегу. Ночной лес, обступивший стан со всех сторон, наполнился мрачными, ни на что не похожими звуками — словно кто-то тоскливо выл и хохотал в глубине тайги.
— То злые духи, убереги нас Господь, — молвил один из дозорных.
— Замолкни, и так боязно. Дальше вытянутой руки не видать ничего, — ответил другой.
А за их спинами собрался круг. Впервые никто не спорит, не кричит, никто не выходит вперед — все ждут слова атамана. Ермак стоит перед толпой, сложив руки за спину, молча обводит свое воинство глазами. Позади него топчутся Богдан Брязга и Иван Кольцо. Ермак первым прерывает молчание:
— Говорите же.
— Батюшка-атаман, — выйдя вперед, молвил один из казаков, пожилых и уважаемых, — сам видал ты, какая несметная сила татарская ждет нас на том берегу. Оробели мы. Перебьют 260 ведь нас всех, царь Кучум и глазом моргнуть не успеет! Сгинем мы здесь, как собаки, без молитвы, без креста…
Некоторые голоса загудели, поддерживая старика. Ермак по-прежнему молчал. Было видно, с каким трудом давалось ему тогда самообладание, но ничто не выдавало в нем смятения и страха.
Архип тоже стоял в этой толпе, угрюмый, задумчивый, уже проклиная себя за то, что согласился отправиться в этот губительный поход. Стоило ли ради всего этого оставлять Аннушку и внуков? Не мог же он вот так просто погибнуть в чужой, дикой земле, на краю мира…