Властелин рек
Пелепелицын, потерявший половину гарнизона в неравной схватке, велел прознать, почему Строгановы не помогли ему, как было обещано до того. Оказалось, казаки из их стана ушли воевать Сибирскую землю. Задыхаясь от гнева, Пелепелицын тут же сел писать донос Иоанну, что, мол, он до последнего часу оборонял от татар Чердынь, а Строгановы ему не помогли, так как отправили своих людей в поход на сибирского хана. Конечно, делал это Пелепелицын и для того, дабы выслужиться — государь оценит его заслуги, позволит покинуть эту страшную окраину навсегда и вернуться в Москву.
— Скачи день и ночь, возьми с собой кого-нить. Лошадей не жалейте! На ямах меняйте! Доставьте послание государю как можно скорее! — наставлял он гонца, вперив в него пристальный взгляд. Принимая грамоту, гонец кивнул и тотчас побежал исполнять приказание.
Пелепелицын был горд собой — Богородица вновь заступилась за него, помогла Чердынь отстоять. А ныне ему удастся воздать по заслугам и гордецам-Строгановым, и казачьим атаманам, возжелавшим, как он считал, сибирских богатств. Пелепелицын ведал, что сам Иван Кольцо находится в посланной на сибирского хана рати, а после самовольного похода во владения Кучума точно не сносить ему головы!
— Как замешал, так и выхлебай! — проговорил он сам себе и тихонько хихикнул. Но ничего Пелепелицын добиться не сумеет — еще очень долго он будет сидеть на воеводстве в глухой Чердыни, а дружину Ермака, уже входившую тогда в земли сибирские, ничто не могло остановить, даже грозное государево слово.
* * *Казацкие легкие струги стремительно шли по Чусовой, вопреки ее бурному течению, петляя меж торчащих из воды поросших мхом валунов. Словно сама река противилась вероломному вторжению чужаков — она то извивалась, подобно схваченной за голову змее, то отступала, мельчая, и тогда казаки дружно, с удалью тащили груженые струги бечевой.
Непокорная Чусовая вскоре обратилась в другую реку — Серебрянку, кою по обоим берегам плотно обступили обрывистые скалы — предгорья древнего Уральского хребта. Архип до конца жизни запомнил странное чувство, которое испытал тогда — то ли ощущение восторга, то ли трепета и страха перед неизвестностью. Он, как и казаки, задрав голову, глядел на возросший пред ними непроходимой стеной величественный, подавляющий своей огромностью Уральский камень. Кто-то выругался, кто-то шумно вздохнул, кто-то сплюнул в воду от досады. Ермаку даже не требовалось приказывать — все поняли, что нужно делать. Надлежало перейти горы, неся на руках припасы и судна. Груженые струги подвели ближе к берегу, и казаки, перемахнув через борта, схватились цепко за днища суден и на плечах подняли их над водою, вопя от натуги. Лодки тащили все, даже атаманы и толмачи из строгановских городков. Медленно флотилия на руках казаков взбиралась в гору. Тяжелые струги так и остались лежать на том берегу, припасы из них велено было взять все до единого.
— Отец, ты б поберег себя! Годы уже не те! — прохрипел за спиной Архипа Матвей. На лбу у него вздулась толстая синяя жила.
— Отвяжись! — кряхтя, отозвался Архип. Днище, к коему он сейчас прислонялся щекой, было склизким, оно пахло тиной и размокшим деревом.
Обросшая по сторонам кустарником и низкими соснами тропа, по которой теперь шли казаки, становилась все более пологой и узкой, из-под ног с шорохом осыпалась похожая на песок каменная крошка. Чем выше поднимались казаки, тем сильнее обдували их суровые ветра поздней осени, тем невыносимее была их ноша. Архип уже чуял, как дрожат и подгибаются колени, как нутро, не выдерживая такой тяжести, готовилось вывернуться наизнанку. В глазах темнело, плечо было мокрым то ли от натекшей с сырого днища воды, то ли от крови из растертого древесиной плеча. Подняв взор, он все еще видел перед собой величественную громаду горы, упиравшуюся, казалось, в самое небо….
Весь окоем вскоре заслонили виднеющиеся из синеватой мглы сопки, а пермские леса, переливаясь желтизной охваченных осенью деревьев, подобно сверкающей на солнце рыбьей чешуе, были уже где-то далеко внизу. На ближайшем перевале казаки скинули с себя струги и, обессиленные, рухнули прямо на землю. Кто-то стонал, потирая надорванные плечи и ноги, кого-то неудержимо рвало.
— Скоро, ребятки! Скоро! — тяжело, задыхаясь, проговорил Ермак и похлопал по плечу уткнувшегося лицом в колени Богдана Брязгу.
Архип, перевязывающий растертое до мяса плечо, оглянулся. Седловина, окруженная широкопалыми соснами, поросла тиной и мхом. Здесь царила звенящая тишина — суровые промозглые ветра остались где-то позади.
Здесь, на этих перевалах Уральского хребта, казаки, не ведая этого, достигли врат чуждой, бесконечной Азии.
Архип уже плохо помнил, как казаки после привала стали со стругами на плечах спускаться по склону, и хотя спуск давался намного легче, усталость затмила его разум. Пот ел глаза, плечи и руки налились свинцовой тяжестью. Он просто хотел поскорее дойти, упасть и забыться глубоким сном. Видать, зря он понадеялся на свои силы — годы действительно берут свое.
Архип даже не понял, как в забытьи начал валиться на бок, и шагавший позади него Матвей успел схватить товарища за ворот зипуна.
— Отец! Ты чего? Живой? Живой?
Мужики встали, держа на плечах судно, Архип закричал, хватаясь за днище:
— Я смогу! Взяли! Пошли!
— Без тебя донесем! Рядом пойдешь! — возразил раздраженно Матвей.
— Я сказал — справлюсь! — через плечо выкрикнул ему со злостью Архип и добавил: — Чего встали? Идем!
Когда уже темнело, казаки, шагая вдоль ручьев, берущих свое начало в горах, вышли к реке Баранчук.
Тут и решено было устроить привал. В лагере никто не галдел, не разговаривал — уставшие вусмерть мужики, скинув на побережье свои струги, садились вокруг костров, молча варили в котлах пресную ячменную похлебку, жуя сухари.
— Дали мы сегодня, — проговорил тихо Гришка Ясырь. — Шутка ли? Гору перешли!
— Я уж думал — назад повернем, — подхватил кто-то из казаков. — Ну, атаман…
— Притомился атаман. Пущай спит, — заметил Никита Пан. Ермак, поев из общего котла, сраженный усталостью, уснул подле костра. Брязга заботливо укрыл его своим вотолом из грубой плотной ткани.
А утром казаки уже вовсю стучали топорами, вырубая все попадающиеся в округе редкие деревца — мастерили плоты взамен брошенным тяжелым стругам, дабы на них поместить часть припасов.
Из Баранчука, закованного меж скалистых берегов, флотилия вышла к реке Тагил, вступая понемногу в глухое, окрашенное золотом осени таежное царство, огромное, невольно пугающее своим величием. Здесь, казалось, ночи были еще холоднее, морозы словно шли следом за казаками, кусая за пятки.
Архип, свернувшись на дне струга, спал, изредка открывая глаза, наблюдал, как проплывают мимо густо поросшие хвоей берега, непроглядные, тихие, и после он засыпал вновь, стараясь восполнить потраченные на тяжелый переход через гору силы.
Уже на берегах Тагила им встречались немногочисленные землянки — редкие небольшие поселения, далеко разбросанные друг от друга. Местные жители, невысокие, черноволосые, облаченные в шкуры, высыпали на берег, вовсю глазели на чужаков. Казаки, не сбавляя ход, приготовились к бою — многие взялись за пищали, но приказ Ермака помнили все: палить за просто так воспрещалось. Нельзя было разом обратить против себя всех туземцев. Но ни они, ни казаки не сделали друг другу ничего дурного. Флотилия двигалась дальше, и вскоре тайга скрыла селение непроглядной стеной из хвои и ивняка.
— Теперь Кучум знает, что мы тут, — проворчал молодой казак Черкас Александров, укладывая свою пищаль на дно струга.
— Да надобно было их всех перебить разом — от греха, — молвил Ясырь.
— Замолкни, — заткнул его Матвей Мещеряк. — Бросай весла, ребята! Атаман остановился…
И правда, флотилия встала. Архип, пробуждаясь, потирал глаза и зевал, крестя рот.
— Вставай, отец, всю войну проспишь, — хихикнул Матвей.
Струг с гордо развевающимся синим стягом поравнялся с их судном. Ермак, поднявшись с места, крикнул Матвею: