Властелин рек

Вслед за королем уехал и Поссевино — вскоре в Запольском Яме должны были собраться русские и польские послы для долгожданных переговоров. Иезуит зашел проститься с Замойским перед отъездом, склонился, поблагодарил за оказанную честь и обещал ему написать из Заполья, когда послы соберутся. Замойский поднялся, огладил свои седеющие усы и молвил:
— Счастливого вам пути. Пусть Господь поможет вразумить московских послов, дабы переговоры были быстрыми и успешными.
Они какое-то время молча глядели друг на друга — грозный гетман с дряблым одутловатым лицом, и мрачный, непроницаемый иезуит. Взгляды, полные презрения друг к другу, говорили о многом, и никакие слова тут уже были не нужны.
Поссевино поспешил залезть в возок, кутаясь в даренную Иоанном шубу, а гетман в окружении своих главных соратников глядел вслед уезжающему возку, окруженному стражей, и, фыркнув, выплюнул из себя:
— Такого сварливого человека никогда в жизни не видывал! Тьфу! Уехал — слава Богу! Мерзкий, ужасный человек!
И уже в своей избе, уставший от вечной безысходности и неудач, он дал волю своему гневу. Красный, с выпученными глазами, он бил кулаком в стол и всячески проклинал ненавистного ему иезуита:
— Сам дьявол послал его к нам! Мало того, что он желал знать все планы короля относительно мира, он еще и втирался в королевский совет, когда обсуждались полномочия наших послов! Бес! Он себе в угоду делает все это, себе и своему папе! Он, глупец, считает, что великий князь расположен к нему и в угоду ему примет латинскую веру! Только великий князь изобьет его костылем и выгонит прочь — вот чем закончатся эти переговоры!
Он поднял налитые кровью глаза на своих соратников и кричал, пригвождая их к стенам своим страшным взглядом:
— Вы! Все вы просили его, дабы он быстрее заключил этот треклятый мир, во что бы то ни стало! Я знаю это! У меня везде уши здесь, псы! Вы готовы продать страну, короля, лишь бы вашей заднице было тепло! Пошли прочь! Прочь!
Но Поссевино был уже далеко и не слышал яростных воплей гетмана. Укутавшись в шубу, он глядел в окошко возка, и мимо него проплывали выжженные дотла деревни, опустевшие уничтоженные поля, изъеденные птицами и животными неубранные трупы, лежащие в снегу. Всюду лишь пепел и грязь. Порой на дороге попадались одиночные польские всадники на дохлых изможденных лошадях — видимо, это были фуражиры, но даже иезуит хорошо знал, что на тридцать миль вокруг уже ничего не найти, ни для издыхающих голодных лошадей, ни для изнуренных морозом и недоеданием ратников.
Путь Поссевино к назначенному для переговоров месту был долгим и выматывающим — назначенный Замойским проводник плохо знал сию местность и вел легата окольными путями, по разбитым дорогам, где не раз возок увязал в грязи или какая-нибудь из лошадей ломала ногу. При въезде в один из поселков поезд легата был по ошибке обстрелян из пушек, и Поссевино, бледный, с выпученными глазами выбежал из возка и принялся кричать и размахивать руками, дабы те прекратили стрелять. Лишь чудо уберегло его от гибели.
Остановившись на ночлег в деревне Бышковичи, Поссевино встретился с царскими послами — воеводами Дмитрием Петровичем Елецким, Романом Васильевичем Алферьевым, дьяками Никитой Никифоровичем Верищагиным и Захарием Свиязевым. Они кратко обсудили полномочия, коими их наделил Иоанн, и Поссевино пришел в отчаяние — послы были лишены свободы действий в переговорах, царь желал взять под свое управление даже заключение мира, и легат понимал, что польские послы могут запротестовать и вовсе отказаться от переговоров. Все могло рухнуть в одночасье. Мужиковатые московиты пожимали плечами, преданно глядя на иезуита, просили его во что бы то ни стало уговорить королевских послов не отказываться от переговоров.
— Прошу услышать меня и принять — ежели вы не откажетесь от всей Ливонии, то никакого соглашения не будет! — жестко отвечал Поссевино. — Кроме того, польскому королю в счет его военных расходов непременно должны отойти захваченные им крепости на землях Московии.
 
— Так как государь наш смирился душой, — отвечал дородный мужиковатый Алферьев, — то справедливо, чтобы и Стефан-король положил предел своим притязаниям. А если тебе покажется, что мы очень упорно держимся за что-нибудь, напомни нам об этом. Но не может того статься, чтобы великий князь совсем уступил Ливонию, так как ему нужно заботиться и о торговле с другими народами, и в особенности о дружбе с великим папой и христианскими государями. И пусть Стефан-король будет доволен той частью, которую ему отдают, хотя он и хочет забрать все, иначе впоследствии может случиться так, что он не сможет добиться и этой части.
Озадаченный ответом московитов иезуит заявил, что очень устал и все обсуждения лучше перенести на другой день. Отпустив послов, изможденный, продрогший в пути Поссевино принялся писать Иоанну новое послание. Все тяжелее было ему носить маску хладнокровия и великого самообладания — иезуит стал вспыльчивым, все чаще кричал на приставленных к нему слуг и стражей, бранился. Его миссия казалась ему вечной и непреодолимо тяжкой. Его раздражало все — упрямство Иоанна, самоуверенность Батория, раздражали раболепные недалекие московиты, полудикие литовцы и поляки, кои лишь одеждой пытались походить на европейцев, в остальном же, как считал легат, оставались дикими варварами; он устал от сковывающего тело мороза, от грязи и нищеты, вечных спутников его долгого пути по разоренным войной землям.
И сейчас, раздраженный отвратительным ужином, он вновь накричал на слуг, велел оставить его одного и принялся при свете одной лишь свечи писать царю:
«Послы твоей светлости, прибывшие вчера сюда, в Бышковичи, где я их ожидал, сообщат тебе, о чем вчера мы вели долгий разговор. И, чтобы исполнить долг посла и человека, расположенного к тебе, я решил, что мне нужно будет не только послать тебе свой почтительный поклон и молить у Господа всяческих благ для тебя, но и отослать к тебе список тех полномочий, который мне передал при моем недавнем отъезде из его лагеря король Стефан, скрепив ее своей подписью и печатью. Из него ты получишь почти точное представление, каково намерение короля относительно мира, и легко узнаешь, что я ничего не упустил, когда уговаривал его, как можно скорее заключив мир, вывести войско из твоих владений. Но, поистине, я нахожусь в сомнении: будут ли продолжать войну люди, навлекшие своими грехами этот долгий и тяжкий бич войны, если только ты по своему благочестию, живущему в твоем сердце, не подумаешь отступить еще больше, чем это было до сих пор, от своих планов вместо того, чтобы еще больше проливать христианскую кровь, или, наконец, сам Господь Бог по своей многообразной премудрости объявит с беспристрастием королю Стефану свою волю прекратить войну. Но для меня и для верных тебе людей возникнет больше трудностей, чем это казалось раньше, если король Стефан, увеличив свое войско, ранней весной продолжит начатое, а в это же самое время с другой стороны будет вести военные действия шведский король. И, даже если при этом он ничего не добьется, во всяком случае, будет внушать сожаление и страх та картина, которая наблюдается повсюду вплоть до Новгорода (если не сказать — дальше).
Храмы, где возносились хвалы имени Божьему, разрушены или обращены в конюшни, святые иконы нечестиво брошены в огонь, и для тех, кто не считает святых членами самого Христа, они служат предметом насмешек и забавы. Трупы взрослых и детей валяются повсюду, и на дорогах их уже топчут копыта коней. Происходит много убийств и грабежей мирных сельских жителей обоего пола; на них охотятся в лесах, забыв об охоте на диких зверей. Девицам наносится бесчестье и даже еще больший позор. На обширнейших пространствах видны следы пожаров и невероятного опустошения твоих владений. Впрочем, это уже везде не имеет значения. так как там не осталось ни земледельцев, ни скота; однако это на многие годы затруднит торговлю иноземных людей с твоими. Хотя это очень неприятно королю Стефану, и он вместе со своими военачальниками не отказывается применять все меры, какие возможно, однако очень трудно на здешних обширных пространствах удерживать в пределах повиновения столь большое войско, к которому присоединилось много иностранных воинов…