Иду на свет (СИ)

Выплакав первый панический удар, продышавшись и взяв себя в руки, Санта призналась маме.
Больнее всего было сухо констатировать: «нет, это ребенок не Данилы», а сердцем кровоточить и молиться богу, чтобы это оказался его ребенок. Потому что она не выдержит навеки быть связанной с таким, как Максим. Потому что она не представляет, как о таком отце когда-то рассказать…
Пусть ей будет больно смотреть на своего ребенка и видеть черты мужчины, которого она любила и потеряла, но лишь бы не ненавидеть в нём черты зверя, который не погнушался воспользоваться положением и состоянием. Который, возможно, даже сам что-то ей подмешал.
Об этом Санта тоже думала. Но господи, какая к черту разница? Она никогда в этом не разберется. Справедливости не добъется. Ни наказания, ни возмездия. А Данила никогда ей не поверит.
Скорее в то, что она весь этот месяц металась между ним и вызывающим рвотные позывы Максимом.
А она больше смерти боялась встретиться с ним хотя бы где-то… Хотя бы случайно… Только воспоминания о мужчине вводили в панику. При встрече она просто умерла бы.
Всерьез думала о том, чтобы тоже уехать. Вполне допускала, что после родов и когда мама поправится, они так и сделают.
Продадут всё, что можно продать. Уедут из страны. Начнут новую жизнь с настоящего чистого листа.
Об аборте Санта не думала. Себя бы не простила. И мама тоже её не простила бы. Пусть новость о дочкиной беременности не вызвала у Лены ту радость, которую ещё месяц назад непременно стоило бы ожидать, но она сделала точно так, как сделала Санта: «это наш, Сантуш. Сами справимся». Пообещала, а потом позволила хотя бы немного облегчить душу слезами на своем плече.
С тех пор их стало трое. Санте надо было стать сильной за троих.
А через несколько дней Санта узнала срок.
* * *
— Нормальная у тебя голова, Санта… Не выдумывай…
В настоящее Санту возвращает голос врача. Она вроде бы журит, но всё равно терпеливо. Санта испытывает к ней огромную благодарность.
Она вообще полнится благодарностью.
Боль не прошла, но словно законсервирована. Случаются ночи, когда ей совсем плохо. Когда до воя не хватает Данилы и до воя же хочется к нему, но сдерживает не гордость даже, а осознание бессмысленности.
А ещё неготовность видеть в его глазах те обвинения, которые непременно будут. Или не будет, если не встречаться. Хотя бы до поры до времени.
Санта поделила свою жизнь на короткие отрезки. Психологи говорят, это правильно. Нет смысла планировать далеко, когда твоя почва не так уж тверда.
Поэтому мелкими перебежками. Поэтому с достижимыми целями.
Поэтому сейчас — закончить мамино лечение. Потом — родить. Дальше… Дальше будет дальше.
Дальше она будет сильнее. Дальше она будет думать уже не о себе. И жить не для себя.
Смешно, но меньше всего над тестом с двумя полосками она плакала из-за разрушенных профессиональных перспектив, растерять которые так боялась ещё зимой. Чтобы не провоцировать никого, не сеять слухи, чтобы создать для своей семьи хотя бы минимальный кокон безопасности, написала заявление на академку.
Данила не требовал от неё не появляться больше на глазах, но до поры до времени не пересекаться с ним было для самой Санты очень важным.
Она знала, что уехал. На почту приходили письма о том, что он будет дистанционно читать предметы. Однокурсники дистанционно же сдавали экзамен.
Значит, ему плохо. И это отзывается в ней беспомощной болью. Но это же позволяет облегченно выдохнуть.
Значит, они не пересекутся.
— Про витамины не забываем. Железосодержащие продукты. Будет шевелиться — не пугайся… Уже чувствовала?
Врач спросила, Санта замерла сначала, а потом робко кивнула. Может и не чувствовала, но ей казалось, что да. Это не толчки, скорее порхание бабочек…
Кажется, будто её улей всё же разорвало…
— Отлично. Знакомьтесь получше тогда… И если что — звони.
— Спасибо вам…
Пожелание «знакомьтесь получше» заставило сердце забиться быстрее. Эта перспектива вызывала в Санте восторг при всей сложности вводных.
 
Она вышла из кабинета с дурацкой улыбкой на лице и фотографиями свежего скрининга в руках.
Дальше по плану — заехать в магазин за чем-то железосодержащим, домой. Показать маме снимки. Увидеть, как она улыбается, и насколько сильно любит…
Ночью, может быть, опять немного поплакать, к утру снова оклематься…
Расправить плечи, вздернуть нос, вести себя бесяче гордо… Но не кому-то назло, а потому, что ей самой так легче.
* * *
В том, что с кем-то столкнулась, была виновата сама — Санта это понимала.
Точнее почти столкнулась, но исключительно потому, что мужчина оказался более внимательным. Придержал её за плечи, тормозя до встречи телами. Зафиксировал, остановиться заставил…
Получил свое «простите» с остаточной улыбкой на губах ещё до того, как Санта вскинула взгляд от фотографии.
А если бы успела — уже не улыбалась.
Ведь в ней оборвалось всё — сердце, связь с реальностью, моментально слетели цепи, которыми она сковывала свою боль и свой страх.
В её плечи вжимались пальцы Данилы. Она подумала бы, что с ума сошла, но в нём слишком многое слишком реально.
Хват. Взгляд. Запах.
— Ты тут…
Она шепчет дичайшую глупость, а у него губы дергаются в злой. Так же взблескивает взгляд.
— Ты сама? — Данила спрашивает, щурясь. Игнорирует её удивление.
— Пусти, пожалуйста… — А Санта чувствует опасность. Запоздало переворачивает фото, только внимание привлекая к бумажкам в руках. Пытается отступить, но Данила не дает.
— Сама, спрашиваю? — даже встряхивает немного, сам того не понимает, но сеет панику. Заставляет упереться взглядом в воротник своей тенниски и задержать дыхание.
— Пусти, пожалуйста… — Просить тише…
— Что в руках? — Задрожать, сильнее сжимая свои вещи. Мотнуть головой, мельком глянув вверх. Её максимум — секундная встреча глаз. Её максимум — просьба взглядом.
Но Данила не склонен к милосердию.
Забрать бумажки из её рук — не проблема. Только этого ему мало, потому что одной он продолжает сжимать её плечо. Не пускает.
А сам напряженно разглядывает…
— Дань, пожалуйста…
Его цепкий взгляд, направленный на то самое фото, сковывает сильнее любой хватки. Санта просит, но и сама толком не знает, о чем именно. Наверное, по-прежнему отпустить. Она не испытывает радости сейчас. И облегчения тоже не испытывает.
В её голове Данила врагом не стал, но вот сейчас он воспринимается, как опасность.
Отрывается от изображения, снова смотрит с прищуром.
Молчит. Судя по всему, даже не услышал…
— Мне больно…
Санта произносит еле слышно, хотя на самом деле болевые ощущения на коже — самая маленькая из её бед. А большая — это смешение эмоций, которые плещутся в мужском взгляде. Которые стоило бы ожидать… И которые она не хотела видеть.
— В машине поговорим.
Данила приказывает, поворачивается в сторону лестницы, требует идти нога в ногу…
Упираться можно. Даже на помощь надеяться можно в теории. Но Санта смиряется. Её желания сейчас вряд ли будут учтены.
Или надо было врать. Говорить, что не сама.
Тогда он оттряхнул бы руки и ушел.
А так…
Выводит из клиники, будто под конвоем. Совсем даже не галантно, механически просто, открывает перед ней дверь в свою машину, заставляет нырнуть, игнорируя вялую попытку всё же затормозить.
Тут же, в нескольких рядах от его внедорожника, стоит её Ромашка. Она хочет сесть в свою машину…
Но ему всё равно, чего хочет она.
Данила обходит автомобиль, садится на водительское, снова пролистывает её карточку, молча смотрит на фото. Долго не поднимает взгляд. Ему всё равно, что Санта на грани истерики.
Все эти месяцы она обретала призрачное спокойствие. По кирпичику выстраивала защитную стену. Как оказалось, зря. Потому что он ещё ни слова не сказал, а уже разрушил.