Только не лги!
А на признание Бертолда об отношениях с какой-то неведомой Эстер, основанных исключительно на сексе, Хилда как-то странно отреагировала. Нет, это было не презрение к Бертолду, которого следовало ожидать, а какое-то непонятное возбуждение.
Господи… возбуждение!
Хилду так потрясло это открытие, что она застыла на месте, приоткрыв рот. Сердце ее бешено колотилось, в воображении возникали эротические сцены, в которых партнершей Бертолда была не какая-то Эстер, а она сама!
И вот сейчас, пятнадцать минут спустя, шок не только не прошел, а даже усилился оттого, что это тревожное чувство не исчезало. Кожа Хилды покрылась мурашками от ощущения близости Бертолда.
Господи, да что со мной происходит?! Ведь мне не нравится этот крупный мужчина! Да и секс мне противен!
— Расскажите мне о вашей дружбе с Флорой, — резко прозвучали в мучительной тишине слова Бертолда.
— Для чего вам?
— Да просто так, — Бертолд хмыкнул, — ради разговора. Нам придется добираться до дома Флоры минимум полчаса. Вы же сказали, что это в Уайтчепле, да?
— Да, — пробормотала Хилда.
Уайтчепел, один из беднейших районов Ист-Энда, находился к востоку от Сити. Застроен он был старыми домами с маленькими квартирами, одну из них, на Док-стрит, и снимала Флора. Квартира была крохотной, но чистой, наверное, лучшего жилья Флора не могла себе позволить на пособие матери-одиночки.
— Ну так что же? — нетерпеливо напомнил Бертолд о своем вопросе.
Хилда пожала плечами. А почему бы и не рассказать ему? В конце концов, Флора мать его ребенка. И потом, лучше уж разговаривать, чем терзаться мыслями на тему, о которой она вообще предпочитала не думать.
И Хилда рассказала. Все, без утайки. Поведала всю правду, неприкрашенную, отвратительную. Ей даже понравилось наблюдать за его реакцией. Поначалу Бертолд был явно шокирован, но быстро сумел взять себя в руки. А поскольку он явно умел, когда хотел, хранить непроницаемое выражение лица, Хилде не удавалось понять, что он на самом деле думает.
Надо отдать ему должное, Бертолд не делал по ходу рассказа каких-то поверхностных замечаний, не выказывал фальшивого сочувствия. И, когда Хилда закончила первую часть своего повествования, вопросы Бертолда были не жестокими, а просто уточняющими.
— Значит, когда ночью рухнула горящая крыша, похоронив под собой ваших матерей и нескольких… э-э-э… гостей, где вы с Флорой были в этот момент?
— На улице.
— На улице? Посреди ночи?
Хилда пожала плечами.
— В любом случае это было лучше, чем оставаться дома. Когда в порту ошвартовывался корабль, наши мамаши приводили в дом кучу клиентов. Те всегда много пили, вот я и уводила Флору от греха подальше. На нее даже девятилетнюю заглядывались мужчины.
— Боже мой… На девятилетнюю?
Бертолд замолчал, задумавшись, как так можно было жить. Хилду такие вопросы не мучили. Она прошла огонь, воду и медные трубы. Жизнь была очень трудной, и после смерти матерей Хилде приходилось продолжать оберегать Флору от посягательств мужчин.
А делать это с каждым годом становилось все труднее, слишком лакомым кусочком была Флора уже подростком. И хотя Хилда сейчас и сожалела о ссоре, она понимала, почему оставила подругу. Просто не смогла больше наблюдать за тем, как мужчины пользовались Флорой.
— И куда вы с Флорой направились после пожара? — задал Бертолд следующий вопрос.
— Нас забрали в приют.
— А как же ваши дедушки и бабушки?
— После смерти наших матерей социальные работники занялись поиском их родственников. Может, даже и нашли кого-то, но, наверное, никто не захотел взять к себе отпрысков блудных дочерей. Понимаете, у меня и у Флоры в свидетельствах о рождении указано: «отец неизвестен». А к тому времени, когда мы стали достаточно взрослыми, чтобы самим заняться поисками, дедушка и бабушка Флоры уже умерли. Я выяснила, что мои дедушка и трое дядей живут в Шотландии, написала им несколько писем. Через некоторое время один из дядей ответил, что мои письма очень расстроили дедушку и что моя мать — дурное семя, которое не принесло семье ничего, кроме позора и несчастий. А посему они будут благодарны, если я перестану писать и искать контактов с ними.
— Довольно сурово с их стороны.
— А жизнь вообще суровая штука, — язвительно отозвалась Хилда, радуясь, что к ней возвращается ее обычная циничная, безжалостная самоуверенность.
Хилде всегда было больно вспоминать о своем прошлом. И сейчас эти воспоминания вызвали только горечь, практически не оставив в душе места для каких-либо других чувств. И вообще, как она могла, пусть и на мгновение, поддаться такому безумному чувству, как сексуальное желание к сидящему рядом мужчине? Совершенно непонятно! Она лучше других знала, кто такие эти мужчины, особенно, когда дело касалось секса.
— Ладно, давайте вернемся к нам с Флорой, — продолжила Хилда довольно холодным тоном. — Никто не мог удочерить нас на законном основании, потому что не нашлось родственников, готовых подписать необходимые бумаги. И нас отдали в приют. Днем мы посещали школу, но обе не преуспели в учебе. И не потому, что были тупыми. Флора на занятиях постоянно болтала с парнями, а я погружалась в себя. Когда нам исполнилось по пятнадцать, мы покинули школу и устроились работать в магазин. Флора окончила вечерние курсы секретарш, и постепенно находила все лучшую и лучшую работу, а я продолжала работать в магазине и повышать свое образование. Мы жили вместе до прошлого года, пока я не получила работу и не уехала в Брайтон.
Хилда ни в коем случае не собиралась рассказывать Бертолду о ссорах и о размолвке с подругой.
— Какую работу? — поинтересовался он.
— А разве Фредерика не говорила?
— О чем?
— О том, что я актриса.
— Нет, не говорила. И хорошая актриса?
— Не Сара Бернар, конечно, но кое-что умею.
— Гм, я слышал, в театральную школу очень трудно поступить.
— Да, это так. Я три года подряд ходила на прослушивание, прежде чем меня приняли.
— Вами двигали амбиции или просто упрямство?
— Раньше я бы сказала, что амбиции, но сейчас склоняюсь к тому, что упрямство.
— В это я могу поверить, — хмыкнул Бертолд. — И нашли хорошую работу в Брайтоне?
— Это с какой стороны посмотреть. Я получила роль в мыльной опере, играла этакую роковую женщину. К сожалению, роль второго плана. Некоторые актеры терпеть не могут мыльные оперы, но в них можно хорошо проявить себя, если у тебя есть талант. И кроме того, это хоть и небольшая, но все же страничка в карьере.
— А что теперь будет с вашей карьерой, когда вам придется воспитывать Петл?
— Буду вынуждена прервать работу на некоторое время.
— Кстати, сколько вам лет?
— Двадцать шесть. А что?
— А каково ваше финансовое положение? — продолжал Бертолд, проигнорировав вопрос Хилды.
— С вашей стороны это просто любопытство или намерены сделать благотворительный взнос? — съехидничала она.
— Прекратите огрызаться и отвечайте на вопрос.
Огрызаться? — весело изумилась Хилда. Да я еще не начала по настоящему огрызаться!
— Мое финансовое положение — это сугубо личное. Неужели вы действительно думаете, что я сообщу подобную информацию человеку, с которым мне, возможно, предстоит судиться?
— Это означает, что вы отнюдь не богаты. Будь вы богаты, вы бы с гордостью сообщили мне об этом.
— Это означает, что мы с вами враги, мистер Кертис. Я не стану снабжать вас какими-либо сведениями, которые могли бы дать вам преимущество. Флора была добрейшим существом, и она доверила мне заботу о своей дочери. Поверьте, я действительно намерена сделать все, что в моих силах, чтобы заставить вас признать Петл и обеспечить ей то воспитание и жизнь, которую она заслуживает.
— Значит, в конечном счете все упирается в деньги, не так ли?
— Мне жаль вас. Глупец, все упирается в любовь! Я люблю Петл, но она мне не родная. Она родная вам и вашей матери. Фредерика может дать Петл ту любовь, которую не могу дать я и в которой так нуждается ребенок. Я не заблуждаюсь по поводу того, что и вы когда-то подарите своей дочери любовь. Судя по тому, что я слышала и видела, эмоции вам чужды. Но деньги могут создать у ребенка иллюзию любви. Кто знает, может, со временем вы дорастете и до любви к Петл. Если она пойдет характером в мать — а я подозреваю, что пойдет, — то трудно будет не полюбить ее.