Останки Фоландии в мирах человека-обычного (СИ)

Зеландериец Рэмон сухо кивнул ответу мальчишки и без лишних эмоций взглянул на копию дяди Джона. Сейчас тот лежал на боку и, шевеля ногами, бормотал, что устал и пойдет спать, постепенно становился менее выраженным и уже прозрачным, вскоре исчез. Рэмон стер его.
— Сильный интеллект дает чудо и счастье, — сказал Рэмон не кому-то конкретному. — Интеллект, который возомнил себя великим, способен родить высокомерие или же нескончаемую печаль…
— Тебе придется решать, что делать дальше с твоим фоу, Кирк, — сказал отец сыну. — Думаю, ты созрел вполне, чтобы определиться самостоятельно.
— Значит этот блестящий червяк в моем теле называется фоу?
— Не червяк, скорее черви, — спокойно сказал Рэмон. — Их сотни, впрочем это не совсем черви. Это частицы, которые, то собираются в ленточки, то вновь распадаются.
Кирк сглотнул, но в панику впадать он утомился и потому всего-то обреченно скривил рот.
Элфи подпрыгнула и, зависнув параллельно земле, обняла Кирка:
— Как я рада, что ты можешь быть мечтателем! Ты такой хороший и добрый. Самый умный на свете мечтатель!.. Ищущий знания!..
— Найдем же Фирлингтона! — сказал Рэмон, подметив для себя, что сам воодушевился этой непринужденной и открытой радостью малышки.
Кирилл Беккет подошел к Лилианне, обнял ее и поцеловал, чего никогда не делал в присутствии посторонних. Он сказал:
— Мы поговорим, когда я вернусь, — посмотрел на сына: — Ты потрясающий ребенок… Хотя нет! Ты потрясающий мужчина! Позаботься об Элфи. До встречи, маленькая мечтательница Смолг!
— Да будет у нас чудная мечта! — ответила Элфи.
— Чуднее чуда станет та мечта! — сказал ей Кирилл Беккет.
Кирилл встал рядом с Рэмон, обвел всех взглядом. Он выглядел спокойным. Многолетнее сожаление наконец стало рушиться, отступать, и чуда наверняка в жизни Кирилла теперь станет много больше.
— Давай, Рэмон! Идем за печальным мираком Фоландии…
И оба мечтателя, воспользовавшись разными ореями, исчезли.
***
— Мы его поймали, — сказал Рэмон.
— О, чудная мечта, а Джон?
— Он в порядке.
Сессиль прошлась по комнате, в которой они жили последние полгода. Босые ноги, мягкий ковровый ворс. Она остановилась и резко повернулась к присевшему в кресло Рэмону. За его спиной на фоне бледно-серой стены висел его полноразмерный портрет, написанный здесь же, лет десять или больше назад. Совершенно та же поза и взгляд с нынешним сопоставимый до крайности. Она разглядывала его невозмутимое лицо, живое и нарисованное. Наконец Сессиль спросила:
— Когда ты расскажешь мне в чем дело?
— Это ни к чему, Сессиль.
— Что случилось с тобой? Почему Виола противится нашему союзу?
— Это лишнее… — ответил Рэмон. — Какая разница, чему она противится? Решать не ей…
— Ну ладно, объясни тогда, что имела ввиду Виола… Ее эксперимент… Почему, когда мы были в тумане, он не пустил в себя Виолу? Он оттолкнул ее руку, стоило коснуться его пелены. Но как только мы спаслись, он вновь зовет к себе людей?
Рэмон рассказал о своей догадке любимой, и она испугалась. Она приложила ладони к лицу и какое-то время стояла так. Она молчала, думала… Вскоре она расслабилась и, поправив кольцо с летучей мышью на указательном пальце, неспешно подошла к столу, стоящему у кресла, в котором сидел Рэмон. Сдвинуть с места монументальный стол возможно было лишь мечтой, весил он тонны. Сессиль рассматривала тетрадки и книги Рэмона, лежащие на нем. Она распахнула сборник поэзии Дрэзмонда.
— Я сделаю это, если будет в том необходимость… — вдруг сказала Сессиль.
— Мы найдем тебе замену.
— Я сделаю это сама!
— Нет, — он замолчал, а Сессиль, проигрывая в голове любимую мелодию, закачалась в ее такте и словно жива последний миг, улыбнулась неизбежному.
— Сделаю вместе с тобой…
— Ты знаешь, Сессиль, я понял откуда берутся все эти сливы.
Она взглянула на Рэмона. Покусывая нижнюю губу, ответила:
— Таким образом Степан говорит нам о своем незримом присутствии?
— Так и есть. Он показывает, где он сам, но где что-то другое. Это не плохо, просто так случилось. Он растворился в этом мире и даровал ему хотя бы цвет, хотя бы запах слив.
 
— Чудесно и красиво… Степан не захотел жить без любимой. Он понял, что о ней мечтал печально.
— Радуга и ветер, — продолжил Рэмон. — Все это весьма чудесно. Плохо, что Степан ни в мире жизни и ни за гранью миров, и потому сквозь его печаль мы можем слышать скорбь других. Возможно мы слышим саму Анну.
Сессиль замолчала. Она смотрела в книгу и конечно же не видела в ней ничего. Она боялась и не только печали Анны Волгиной, но того, на что решилась; того, что сделает, несмотря на протесты Рэмона.
Ветер заколыхал прозрачную штору, похоже в гости к ним пришел Степан. Воздух гулял по комнате, поднимая пыль и неся по красному полотну ковра иссохшие листья, вороша бумагу на столе.
Зеландериец знал, что Сессиль страшно и знал, что человеческий страх можно обмануть. Достаточно обнять человека, и его мозг впрыснет в кровь гормон «безмятежности», химическое соединение «чувства безопасности». Он встал и подошел к Сессиль со спины, обнял ее и ему самому стало спокойно.
— Одно печальное обстоятельство так и не находит разрешения, — сознательно переменил тему Рэмон.
Сессиль уперла затылок в его подбородок и улыбнулась:
— О чем же ты сейчас?
— Я до сих пор не знаю где этот мальчик — Харм. Я не могу найти его.
— Это действительно печально.
— Но я отчего-то думаю, что у него есть шанс.
— Почему же?
— Иногда скорбящему о своей жизни индивиду достаточно сказать, что он хороший человек, и он вдруг начнет меняться. Он превращается в того человека, которого в нем видят другие. Так происходит, если он готов измениться, но пока не решил, как именно.
— Иногда достаточно, но ведь не каждый после этого станет чудным мечтателем.
— Согласен, — ответил Рэмон. — Даже если наш сомневающийся определится так, как нам требуется, это не будет значить ничего для решения основной задачи. Не факт, что все сложится, как и не факт, что окончательно сей мир сломается. Это лишь течение времени, течение событий. Мы не правим ими — просто наблюдаем, оставаясь преданными чуду. События же либо закрутят нас в танце чудес, либо силой концентрического движения отшвырнут прочь, сквозь сотни мирозданий или за грань же их…
— Мы сделаем это вместе! — ответила ему Сессиль. — Даже если все миры возрождений откинут нас за свою грань…
  
Глава 21. Врунья
 
За событиями в Воллдриме, за разработкой «битвы с войском», за репетициями мечтаний в воллдримской среде… за сотней текущих, за десятком глобальных дел все вдруг позабыли о воздействиях бабушки Харма, да и сама Виола выпустила это важнейшее обстоятельство из поля зрения. Сейчас она осознавала — что-то есть на Изнанке; нечто сохранило волю и скорбные мечтания Анны Волгиной.
Анна ушла из мира Земли. Вскоре случится девятилетие ее исхода. Она погибла не здесь — пыталась найти Круг Купола. Однако нечто по сей день питает ее мечты, она словно присутствует на Изнанке. Что есть эти голоса, которые слышат люди? Неужто бездушные воплощения? А может обычные мечты, не вписавшиеся в законы природы? Мечты привычны, но, если дело в бездушных воплощениях… Попытка создать мыслящее существо ни разу не принесло положительных результатов и было под строжайшим запретом в мирах людей. Но существуют же миры, где подобное дозволено! В таких бывала Анна, она училась у многих, совсем не чудных и даже не печальных учителей. Анна игнорировала запреты. Она продавливала идею скорби, как мощную силу самопознания и развития не только нашего мира, но сотен других. Наличие бездушных воплощений ломало целые миры своим противоречием. Виола и Карл оберегали Землю и саму Изнанку от подобных знаний. Может быть Анне удалось научиться, может быть она стала той самой причиной разлома Воллдрима?.. Из всех возможных вариантов искажения природных процессов этот был наиболее ужасающим. Избавиться от бездушных почти невозможно. Если дело в них — надежды нет.