Останки Фоландии в мирах человека-обычного (СИ)

Каждый из мечтателей Воллдрима знает — Крубстерсы основатели молодого острова жизни, который именуют Изнанкой. «Островом жизни» называют кусок пространства, чаще ограниченного, который связан с уже существующим миром. Другие миры с ним не связать. Он, как пузырь, прикрепленный к полноценному миру. Изнанка связана с миром Вселенной; входы же в нее расположены на планете Земля. Но, что более невероятно, Крубстерсы преобразили саму Землю! Изнанка была новым пространством, а преображение Земли вписалось в уже существующий уклад Солнечной системы. Крубстерсы сумели перекроить природные равновесия враждебной планеты на нужный им лад. Создали на Земле нужную среду для живых организмов атомного строения. И все это задумали и воплотили двое! Это было не просто великой мечтой, это было почти невероятным мечтанием.
Ёрт (или «Земля») — великое творение магии человеческих мыслей, совместной мечты Крубстерсов. Муж и жена, Карл и Виола — великие мечтатели, соединившие Воллдрим и Изнанку. Вдвоем изменили планету, на которую с радостью хлынули переселенцы; мир, который заселился так быстро и обширно — это слишком невообразимо, чтобы допустить даже мысль, будто бы настолько легендарные мечтатели могут проживать с тобою рядом.
В целом заподозрить Виолу в величии никому не приходило в голову. Однако каждый восхищался ее талантом мечтателя, ее знаниями и навыками, кроме того многим приемами мечтаний владела лишь она одна.
Но не об этом сейчас…
Итак, Рэмон.
Угрюмый для окружающих, но по сути весьма задумчивый молодой человек. Впрочем, молодой он для Зеландера, но весьма зрелый для Земли. Он размерен и хладнокровен, немного наивен, но рассудителен, лишен страхов, как и любой из представителей Зеландера. Рядом с таким человеком всегда спокойно, потому что он надежен, он верен идее чуда, он верен мечтательству. Он не паникует, но действует; легко принимает решения. Он не фанатик, но приверженец чудной мечты, и мечта его мощнее многих. Однако трудно сравнивать способности к мечтательству его и, например, Виолы или огородника Хванча, ведь Рэмон был рожден в другом мире, где все не так, и способности оцениваются совсем другими категориями.
Рэмон не был землянином, он даже не из этой вселенной. Его родина — Зеландер, непривычное для нас пространство. Так называемый «цикличный» мир. В нем, куда бы вы не шли, если двигаться достаточно долго в одном направлении, вы обязательно придете в столицу. В Зелану. Кажется, именно здесь родилась фраза «Все дороги ведут…», нет, конечно, не «в Вавилон». Это лишь пересказ, адаптированный к земной мифологии. «Все дороги ведут в Зелану». Так, и только так!
Такое устройство мироздания в кругах мечтателей называют «цветком с бесчисленными лепестками». Нет начала, нет конца, но есть точка схода и это — Зелана. Город, в котором ныне проживает не меньше сотни миллионов зеландерийцев.
В родном мире Рэмона шанс родиться мечтателем составляет примерно 50 %. Оттого Зеландер считается современным мега миром мечтательства. Мифическая Фоландия, исчезнув, растворившись в небытии, давно сдала права на звание центра мечтательства, поэтому именно в Зеландере проводится съезд мечтателей всех известных миров, который называется «Фестивалем Связующих Мачт».
Виола нашла Рэмона на таком Фестивале много лет назад в Антаривусе. Это огромный город, один из многих мегаполисов Зеландера. Отличительной особенностью города являются дома, сотни тысяч низкорослых зданий, походивших на торчащие из земли луковицы с фиолетовыми перьями антенн.
В тот год сотни шебишей или проще — мечтателей — явились в Антаривус на праздник науки шеб. Иные миры, катализаторы миров или просто «острова жизни» не славились массовостью рожденных в них шеб, и их жители приезжали сюда за новыми знаниями, своих исследовательских школ чаще всего они не имели. Зато Зеландер был невероятен! Здесь знания потрясали, восхищали и были, что самое удивительное, открыты. Виола перемещалась сюда крайне редко, однако группы мечтателей из Воллдрима отправлялись на фестиваль регулярно, ведь тот был постоянным, менялся лишь город, в котором его проводили.
 
Рэмон был фактически беспризорником. Взрослые жители Зеландера частенько забывали о своих родительских обязанностях, ведь всякая мечта, рожденная в чьем-то жаждущем сердце, порой становилась главной идеей их жизни. Впрочем, люди не способные мечтать, чаще всего заботились о своем потомстве, а порой и о брошенных детях зеландерийских шебишей. Ко всему органы управления Зеландера всячески содействовали желаниям пришедших на фестиваль иномирцев забирать брошенных детей с собой.
Малыш Рэмон был потерянным в чужих желаниях ребенком, таких же потерянных родителей, живущих в коконе собственных мечтаний, которые создали свой мир и не показывались из него. Дети мешали их мечтательному счастью, мешали жить в гармонии и потому остались за пределами их личного мира, их вечной шебо-медитации, мешающейся со всевозможными утехами. Да, таков был мир Рэмона, таков был Зеландер!
Так происходило со многими шебишами. Родители Рэмона жили в своей мечте, а он, младший из детей, и две его сестры-близняшки, едва старше малыша, выживали сами по себе. Нет, дело было не в отсутствии еды или крова. За низшими потребностями в Зеландере следили. Ряд специальных заведений, в которых покормят, когда попросишь, дадут приют, но вряд ли станут слушать, учреждались в каждом городке и даже мелком поселении Зеландера.
Только безликие ведомства занимались «воспитанием» подавляющего числа местных детей. Однодневные знакомые лица, люди, которых Рэмон сейчас уже и не помнил. Они уделяли ему секунды времени, они могли улыбнуться или безучастно всучить ребенку миску с едой. Но Рэмону хотелось большего. По местным понятиям он был слишком впечатлителен и естественный отбор сожрал бы его. Какое-то время он возвращался домой, но потом понял, что это не имеет смысла. В шесть лет он уже не помнил, где находится его дом, забыл лица своих сестер. Лишь изредка в памяти всплывал образ матери: белокурой волшебницы, которая несколько раз веселила его своими шебо-навыками. Она мечтала так быстро и так красиво! Она создавала картинки и предметы, запахи и яства. Она была искусна в этом, великолепна и неповторима. Лицо отца Рэмон не мог припомнить, как ни старался. Порой ему казалось, что того вовсе не существовало. Плечо с подтяжками поверх белой рубахи и режущая нюх аура благовонной сигареты — вот все, что память сохранила об отце.
Дети, такие как Рэмон, вливались в Фестиваль с азартом, а те что постарше путешествовали по Зеландеру в каждый город, в котором проходило мероприятие. Там можно было сыграть на чувствах приезжих, пустить слезу и тогда тебя могли заметить, могли заплатить за мелкие поручения, или просто так — дать за несчастные глазки, а могли забрать с собой.
Когда жизнь столкнула Рэмона с Виолой, ему было восемь лет. В Зеландере детей не допускали к практикам мечтаний. Каждому с рождения вживлялся фоу — некий предмет мечты или, на зеландерийский лад, — «шебрак», блокирующий мечтательные способности. Говорили — для защиты от необдуманных мечтаний, от детской непредсказуемости, незрелого ума.
Виола прониклась к ребенку и забрала Рэмона в свой мир. Рэмон не сожалел об исходе из родного Зеландера. В чуждой ему Вселенной он познал счастье, но, что важнее, он обрел безмятежность и примирение с самими собой. Он научился не спешить, он искал уединения. В нем исчезло гнетущее одиночество, развилась самодостаточность. Помимо этого, неуютное детство искоренило в мальчонке отчаяние, он утратил даже сожаление; принимал жизнь, как есть, не ставя целей или планок, просто жил, просто мечтал.
 
Позже на Изнанке он обрел саму любовь, он полюбил земную женщину, взаимно. Не страстно, но легко и столь естественно.
Виола многому научила его в науке шеб — в Воллдриме это называлось «мечтательством». Первые лет шесть-семь проживания под покровительством Виолы, он не бывал на Земле. Миссис Мариэн отчего-то запрещала выходить ему за пределы Изнанки. Этот остров жизни стал его домом. Порой Рэмон раздумывал, почему так? Виола раскрыла ему столько уникальных и сложных умений. Ему одному, но всегда держала его в строгости и никогда особенно не демонстрировала своих чувств. Хотя, конечно, в каком-то смысле стала его матерью или скорее бабушкой. В целом она была закрытым человеком. Любила, возможно, как сына или внука, но душу ее он не смог постичь. Чутье зеландерийца шептало — она страдает, но чуда в ней всегда было намного больше грусти.