Останки Фоландии в мирах человека-обычного (СИ)

План Крабова по манипулированию разговором, естественно, сработал! Продуманный Крабовым ход беседы вплелся в вечер самой судьбой, почти без изъянов или непредвиденных заворотов. Порой эта самая судьба исполняла его желания, словно верная собака. В такие моменты Крабов восхищался собой и старался закрепить успех алкоголем, но это позже, когда «приличные» люди, находящиеся здесь, будут сопеть в своих кроватках.
Мадам Глади была директоршей приюта и, соответственно, хозяйкой банкета, а еще защитницей детей, да и вообще влиятельной фигурой. Так вот, мадам Глади, Генерал Фейи со своей супругой и господин Крабов случайно ли, но одновременно, оказались рядом у стола с закусками. Не Крабов, сам генерал, поглаживая плечо супруги, ляпнул в присутствии госпожи директорши про мальчика-птицу, а Крабов лишь выразил легкую озабоченность по поводу вменяемости следователя Дорбсона.
И что? Возмущение Глади тем, что ребенок находится под арестом возросло после упоминания Дорбсона многократно. Ну разве не прекрасно?!
Да, здорово! Чертовски здорово вышло! Крабов был доволен собой. Теперь расследование перейдет к нему. Конец второстепенным поручениям! Старик, которого он вел до этого, свихнулся и по большему молчал, а дело мальчика обещало его карьере приличный пинок в направлении успеха.
Насилие по отношению к ребенку не допустимо… — по мнению мадам Глади. А кто кроме Крабова способен действовать тонко и без рукоприкладства? У Крабова есть определенные способы добиться цели. О них известно генералу. «Дело будет за мной!» — уже тогда понимал следователь. По крайней мере, он не особо сомневался в этом. К тому же, как чудесно, что Дорбсон решился вопреки запрету генерала в последний раз допросить мальчишку. Теперь и это ему припомнится. Ему конец! Этому идиоту обыкновенному кранты! «А я? Я уж выслужусь! Над доверием уже работаю…» — он вспомнил бутерброд и яблоко. Легко «купить» голодного ребенка. Проще простого!
Миловидная буфетчица расплылась в улыбке, увидав Крабова. Он подмигнул единственной женщине, работающей в следственном изоляторе:
— Шесть булочек и чаю на троих, — отрапортовал Крабов и изобразил на своей вечерней щетине фирменную улыбочку «дамы падают».
— В такой холод лучше безо льда, горяченького…
— Права… Ох, как права! — сказал Крабов, а потом слащаво прожевал ее имя: — Ми-ле-ночка…
Дама не упала, но смачно раскраснелась. А что, привычное дело! Перед обаянием Крабова могла устоять лишь его мама и, к сожалению, не велась на это и супруга Крабова, Элен. Наверное, потому что обе хорошо знали и другие стороны его характера. Сердцеед ведь был неприлично расчетлив, ненадежен, к тому же раздражителен, впрочем, лишь когда его ловили за непотребным или прижимали фактами.
— И пять пачек «B&D», пожалуй-ста, — добавил симпатяга-мужчина, специально попридержав последний слог в своем «пожалуйста».
  
Глава 8. Дружба с бонусом
 
— Яблочко?
— Да, извините.
Крабов загоготал:
— Держи!
Мальчонка захрустел сочным плодом, а следователь начал непринужденную беседу или, точнее, завуалированный допрос.
Все та же комнатка, что некогда использовал для своих дел предыдущий следователь, а именно психованный майор Дорбсон. Грязный стол, окрашенный десятком слоев белой краски, прямо поверх грязи, пота, да и что там — крови. Окно с неуклюжими цветастыми шторками, в решетках, естественно. Скрипучий, но мягкий стул — хозяину комнаты, и табурет — для мальчугана. Стены выкрашены по тем же причинам, что и стол, тоже в десятки слоев. Следы сырости в углах, которую никакой краской не скрыть, и линолеум на полу. Волнистый и вонючий. Неуютная прокуренная комната со страшным прошлым — вот что было отдушиной для Харма. Здесь было светлее, здесь он был не один, здесь на него не кричали и временами подкармливали.
— Я с мадам Глади виделся. Говорили о тебе. Ты ей понравился, — следователь отвернулся. Необходимо подбадривать допытуемого — это Крабов знал хорошо и придерживался плана уверенно и четко.
 
Они уже прилично подружились: деланое сочувствие и отменное самообладание следователя делали свое дело. Крабова раздирала гордость за себя, за то, как он провернул свое назначение, но одновременно ему было слегка жаль пацана. Это так, если присмотреться. В реальности сострадание им преодолевалось довольно легко. За долгую карьеру Крабов проделывал подобное уже ни раз и даже ни тридцать раз! Возможность выслужиться у него представилась добротная. Волей случая в происходящее на рубежах Воллдрима посвятили лишь следственный муниципал правительства. Арестованных было достаточно много, а необходимые допуски имела всего горстка следователей с вменяемым опытом. Конечно, допрашивать ребенка не такой уж почет, но все же приличный шанс. Такие нынче папки подшиваются! Дела творятся что надо!
Сначала еще Дорбсон был у него на пути, но ничего этот психованный дурак быстро слился. Есть еще один, Добринов, но тот не годился для допроса ребенка, он был настоящим упырем. Пытал, издевался. Слава богу, пока в его «услугах» Харм не нуждался, однако если не Крабов, тогда малыша будут допрашивать уже совсем в другом ключе. Крабова аж передернуло.
— Как же я рад избавить тебя от этого… — он кхекнул. Игра в «хорошего и плохого полицейского» была весьма избита. В кругах следователей давно считалась идиотской и нерабочей, однако Харм — всего лишь ребенок, попробовать то стоит: —… от этого следователя Дорбсона. Он плохой, как у вас тут говорят, «печальный человек»?
— Печальная мечта, — поправил Харм, а Крабов спокойно выдохнул.
Проще простого! Падальщики всегда найдут, чем поживиться. Огрызками информации, ошметками оговорок следователь насыщал дело «Крылатого мальчика» фактами, он вкладывал в него деталь за деталью.
— Прав! — заключил Крабов. — Да-а-а-а, печальная мечта. Дорбсон в печальной мечте…
Харм глянул на Крабова и поморщился. Так отреагировал бы любой физик, услыхав, что вектор — это обыкновенная стрелка. Это тоже заприметил Крабов. Опытный следователь умел из ничего состряпать многое. Малыш наверняка был в теме мечтателей.
— Знаешь, люди всякие бывают, — вещал Крабов. — Не все понимают, что дети могут испугаться. Да просто-напросто они могут так отчаянно … — он уставился на Харма, — так сильно… — Харм не сводил непонимающего взгляда с Крабова. — Не понимают, что ребенок просто нуждается в помощи взрослых. Ну как, поможем тебе? — Харм кивнул. Крабов в расслабленной манере продолжал глаголеть: — Ох да, грустно все это. А как же было хорошо! Ты в школу ходил… Учителя, наверное, хорошие там были. А? Или строгие, а может сердитые? — он подмигнул Харму. — Да-а-а-а-а… Ты хотел бы вернуться домой? а в школу? Как тебе там училось? Я вот очень не любил ботанику и географию…
— У вас еще есть кружочки розовые, на хлеб? Вы мне давали раньше. Очень вкусные…
Крабов вновь прокашлялся и впялил взгляд в мальчишку. Вся его подводка к школьным делам пролетала мимо. Вот гадство! Но это так, мелкая заминка.
— К сожалению, нет, но, если мы сегодня постараемся, завтра я принесу тебе еще…
— Нет, мне не надо.
— В смысле?
— Отнесите их в соседнюю камеру, там сидит один… очень голодный человек.
Крабов:
— Кхе-кхе… Кто же там такой голодный?
— Я знаю, что его не кормят. Вы поможете ему?
На лице Крабова нарисовалась широкая улыбка, и он, манерно закашлявшись, прикурил сигарету и уселся, а потом закинул ноги на стол и сказал:
— Какой ты проницательный! И кто же тебе это рассказал? — параллельно можно и проверить личный состав на гнилье, болтунов и другую ненадежную шваль. Крабов был весьма подкован на многозадачность.
 
— Никто, — ответил Харм. — Я сам знаю. Ему очень плохо. Ему так же плохо… как и мне.
— Ну что ж, бутерброд в соседнюю камеру? Хорошо! Заметано!
— А можно я увижу его, я должен извиниться за… за… я должен кое-что сказать ему.
Крабов затянулся сигаретой, стиснул губы и постучал пальцами по сапогу, туго обтягивающему икру, выдохнул.