Останки Фоландии в мирах человека-обычного (СИ)

Сейчас же персонал тюрьмы в общей массе побаивался к нему даже приближаться, не говоря о том, чтобы помочь малышу намылить крылья. Изредка давали жидкое мыло или это был шампунь, но чаще он получал лишь взгляды полные омерзения. Ему, как заразному, издали кидали полотенце, оставляли у двери кусок мыла, страшась его вида; страшась хоть на миг коснуться, пусть взглядом, такого небывалого уродства.
Два раза в день через отверстие внизу железной двери появлялась миска с каким-то супом, или это была жидкая каша. В первые недели заключения, бывало, в щель протискивалась чья-то ладонь. На пол кидали сырое зерно. Тогда из-за двери доносился хохот. Харм пытался сказать, что зерно трудно жевать, им никак не наесться. Реакция малыша задорила солдат пуще прежнего. Так они шутили. Правда сказать, это быстро закончилось. Надоело ли им или была другая причина, но издевательства быстро прекратились.
Теперь, глядя в миску на бледную желтую массу, Харм с тоской вспоминал мамину картошку и капусту, а о школьной столовой он заставлял себя вовсе не думать. Сожалел, что колечко с летучей мышью потерял в лесу, когда искал путь назад, когда искал дорогу в Воллдрим.
Раньше, когда Харма только поймали, в камере было чище. Здесь регулярно мыли, а его выводили на улицу. В широком каменном коридоре в двадцать метров в длину, предназначенном для прогулок, сквозь решетку над головой Харм видел макушку леса и небо, птиц, слышал ветер. Там было лучше, чем здесь, там было почти хорошо, но все это прошло.
Три месяца или около того минуло с последней «решетчатой» прогулки. С тех пор перестали давать постельное белье, забрали одеяло. Его так наказывали. «Не хочешь сотрудничать? Тогда не обижайся», — сказал мужчина с большой плоской родинкой, которую носил на кончике своего длинного носа. Он, как и многие в этом месте, одевался в зеленую форму с волнистыми пятнами серого и бежевого. Харма то и дело водили к нему «на разговоры». После так называемого «отказа сотрудничать» Харма не выводили из камеры вовсе.
Почти каждый день, Харм вспоминал тот день, когда он обрел эти самые крылья, которые теперь смялись и потрепались, но что самое ужасное — их время от времени подрезали. Нет, это было не больно, но в такие моменты он завидовал птицам, летающим в небесах. Он вспоминал, как взмахнул крыльями, как вылетел из комнаты Элфи. Тогда он боялся своей потерянной мечты, своей оплошности, приведшей к смерти старшего брата Стива.
Он хотел все исправить, найти, помочь… но как показаться Майклу и Саре на глаза? Как признаться, что это он навлек беду на семью?
«Ненавижу!» — кричал себе малыш. В тот день он решил, что исчезнет, уйдет прочь из Воллдрима, далеко от печали собственных желаний. Ведь как мог он вернуться домой, после того, что сотворил? Что еще он сотворит, кто еще пострадает? Харм долго летал в небесах. Били молнии, и он вдруг понял — он творил их. Разряды молний были его горечью.
Полет сказался неким спасением. Ветер, скорость, простор — они лечили тело, исцеляли печальные мысли, становилось легко.
«Я исправлю мечту! — решил Харм. — Я полечу назад! Вернусь домой… Я скажу, что виновен, я постараюсь измениться…»
Сосны, пихты, поля, васильки, речка и давно нет людей… Харм спустился. Он устал. Он летел слишком долго. Он решил отдохнуть.
Малыш поискал где укрыться. Пахло древесной смолой и полынью. Среди сотен карликовых сосен, старых дубов и вязов обнаружилась одинокая ива. Мальчик скрылся под лентами «плаксивого» древа. Теперь дождь лил не так сильно. Впрочем, Харм давно уже вымок. Небо темною ночью свисало над ним, но вдали горизонт окаймляли угасающие сумерки.
Харм сидел на земле и кутался в крылья. Он думал, он вспоминал… «Элфи спасли, — Харм улыбнулся. — Неужели Стив умер?» — он закрыл глаза и обхватил голову выпачканными ладонями. Бинт промок, и рубашка прилипла к телу; из раны от укуса Кайгы вновь засочилась кровь. Он дрожал и думал о брате, о Стиве. О тени человека, который жил внутри себя и никогда не заговаривал с братом, да и с другими членами семьи Дриммернов.
 
Какой у Стива был голос? Он говорил мало. Нет, он только кивал, соглашаясь с поручениями. Он безропотно исполнял хозяйские дела. Что он любил? Чего он хотел? Кем он был? Неужели он умер?
Мальчик вдруг понял, что не знает о Стиве ничего: не помнит цвета его глаз, волос. Был ли тот крепок или худ? А в чем он был одет? Размытое пятно человека в тени комнаты — вот и весь портрет Стива, что смог воссоздать в памяти Харм. «Не помню, я ничего не помню, — сбиваясь и всхлипывая, шептал себе Харм: — Я спасу тебя, Стив, я спасу тебя, братик!..»
Харм сидел под струящимися ветвями, одинокий, в глуши леса. Плакучая ива, заключив союз с ветром, подобно жалостливой участнице, поглаживала мальчонку по голове и плечам. Дождь усилился, сверкнула молния, и гром ударил о землю. Харм даже не вздрогнул. Его мысли оказались громче грозовой стихии.
Вскоре уставший и истощенный голодом мальчик наконец уснул.
Влажное тепло на щеке — Харм протер глаза и на несколько секунд замер в недоумении. К нему ластился Кайгы. Пес лизал мальчонке лицо, шею, голову. Он смотрел на друга печальными глазами и скулил, извиняясь ли, радуясь?.. Харм обнял пса:
— Ты нашел меня! Нашел! Кайгы, мой хороший, мой Кайгы!
Пес скулил… Нет, он что-то бормотал, на своем, на собачьем.
— Да, да, и я рад тебя видеть. Друг мой, мой Кайгы.
Так пес нашел Харма. Жаль, но потом они так и не сумели отыскать дорогу домой.
Сейчас, когда Харм сидел в тюрьме, вой пса помогал ему смириться и не сожалеть, не забывать, что печаль не должна окутать его сердце. Прошлогодний урок на перекрестке в Тубио, который преподнес ему пес Элфи, мальчик хорошо помнил. Благодаря ярости пса, теперь Харм отдался обстоятельствам, доверился мечте, несмотря на то, что мечтательная способность его ныне оказалась совершенно утеряна.
Знал ли пес, что его присутствие так важно для Харма? Чувствовал ли Кайгы малыша Дриммерна? Кто сможет утверждать, что понимает достаточно хорошо собачье племя, чтобы рассудить их чувствах и привязанности, веру в друга-человека?
Однако недавно кое-то произошло. За стеной, у которой стояла кровать Харма, что-то появилось. Харм почувствовал это! Несколько ночей назад ему приснился Стив. Он говорил, что жив, что не свалился под землю. Он был не дома, когда случилось землетрясение. Он бормотал о каменной комнате, о тюрьме, в которой оказался.
«Синие! — обрадовался Харм. — Глаза у Стива синие, как и мои…»
Стив жаловался на голод, он не знал за что наказан. Он не плакал, ведь был слишком утомлен. Он едва говорил. Сипло звал он Харма и просил о помощи:
— Я не могу выбраться… Помоги, помоги мне, Харм!..
Харм знал — этот сон особенный. В нем было осязание, запах, каскады звуков; некие волны, исходящие от предметов, людей — от всего! Именно волны, «хорошие волнения» — так он называл свои ощущения. Они были сами по себе. Они оказывались во снах, но не принадлежали им. Мистер Генри учил малыша слушать чувства, желания и доверять им. К тому же Харм верил, что видит будущее. Сейчас, к сожалению, он не видел того, что грядет, потому и надеялся только на сны.
Особенные сновидения сбывались или что-то значили. Сон со Стивом был именно таким. Харм поверил, что брат жив. Он поверил, что брат за этой стенкой. Вот там, в соседней комнате. Он поверил, что вместе со Стивом сможет вернуться домой и наконец узнает излечился ли папа от молчания, замечает ли он теперь своих детей? Он надеялся, что их семья, еще не совсем родная, но несомненно должная стать таковой где-то есть, где-то живет и ждет их возвращения.
 
Но почему Стива не кормят? Наверное, он тоже не хочет «сотрудничать»…
В дверь ударило железо, и Харма выдернуло из раздумий. Он сжался и приготовился. Через секунду дверь толкнули, резкий голос гаркнул:
— Встать! Крылья за спину! Шевелись!
Харм подскочил, руки сами сцепились за спиной. Он был рад услышать хоть чей-то голос, но появление местного персонала порой приносило неприятности, потому малыш насторожился. Бывало с ним просто говорили, но случалось проводили разные «проверки», которые частенько оказывались болезненными.