Поздняк на Новый год (СИ)
Почти у самого дома, осталось-то пройти всего несколько метров до подъезда, я, сама не поняла как, упала. Сначала почувствовала сильную боль в лодыжке, будто кто-то сделал мне подножку, потом в копчике – это когда шлёпнулась на пятую точку. В завершении же хорошо приложилась затылком. Сверху на меня свалился мой собственный пакет с апельсинами и вином.
Я лежала и смотрела, как оранжевые апельсины и два зелёных яблока катились в свете фонаря на белоснежном покрове декабря, а совсем рядом лежала бутылка вина, вернее то, что от неё осталось, густая же жидкость медленно и тягуче вытекала на снег, подбираясь к моему серебристому пуховику.
Снежинки кружились, вдоль земли стелилась позёмка, время от времени налетая мне на лицо. Завораживающее зрелище…
– Дочка, ты как? – услышала я мужской голос, словно сквозь толстый слой ваты.
– Скорую надо, – ответил ему женский обеспокоенный голос. – И когда это только закончится? Жалобы надо писать, я говорила, надо писать! Вон, молодая совсем, а если насмерть угробилась? Сажать всех надо. Ворюги! Ты скорую-то вызывай, Степаныч, а то пока доедут, девка не от травм, так от холода околеет.
– Может, поднять её?
– А если она позвоночник повредила? Или ребро прошило лёгкое, показывали тут по телевизору, я своими глазами видела. Нельзя трогать. Вызывай скорую.
Я лежала, не шевелясь, и представляла, что будет, если у меня сломался позвоночник или рёбра, или ещё что-нибудь жизненно важное. Правду сказать, ничего особенно не болело, кроме копчика, вернее даже того места, что пониже – не зря я много лет занималась танцами и ходила на фитнес, выходит, самортизировала задница. Хорошо, побуду приличной женщиной, не задница, а попа. Попочка полного сорок восьмого размера. И ещё шумело, гудело, шуршало в голове, и болела лодыжка.
Но воображение всё равно рисовало картины, как я провожу остаток жизни со сломанным позвоночником, повреждёнными лёгкими, отбитым головным мозгом… хотя последним я, очевидно, страдала и без травмы.
Потащиться в такую погоду за продуктами, когда существует служба доставки и нет ни одного знакомого травматолога по имени Егор. И не Егора, кстати, тоже.
Скорая помощь в лице фельдшера лет пятидесяти с моими травмами разбираться не стала. Доктор принюхался к красной жидкости, которая за это время успела подползти под меня, тяжело и осуждающе вздохнул. Уложил меня на холодную каталку, ничуть не волнуясь о повреждениях позвоночника, моих несчастных лёгких, которые наверняка прошило осколками рёбер, и посиневшей от удара заднице, а так же о лодыжке, которая и вправду болела, и о кружащейся голове. А так же о моей несчастной душе, в которую плюнули и даже не дали залить горе вином.
В приёмном покое центральной городской больницы, куда меня доставили без почестей и удобств, я провела шесть часов. Примерно через три часа я хотела уйти, но мои документы находились в заложниках, сил же на споры с дамой, похожей на цербера за стеклянным окошком, у меня не находилось.
За это время ко мне трижды подбегали молоденькие юноши и девушки в белых халатах, висящих на них мешками, озабоченно совали какие-то бумаги в руки, которые я должна была подписать, интересовались, сделана ли у меня прививка от гриппа и прочих напастей.
Зачем-то отправили делать кардиограмму, к слову, на второй этаж, куда мне пришлось подниматься по лестнице, волоча несчастную больную ногу, сделали рентген лёгких, там, кстати, выяснилось, что с ними, рёбрами, у меня всё отлично. Не пострадали, не сломались и не порвались.
Всё это время подвозили и подвозили несчастных, некоторых на каталках, кого-то вовсе без сознания – этих забирали быстро, одну женщину сразу завезли в реанимационную палату, которая, как, оказалось, находилась тут же, в приёмном покое. Следом туда же пронеслась бригада врачей.
Мы же, кое как плетущиеся на своих двоих, не потерявшие сознание и силу духа – а уж поверьте, сила духа в приёмном покое центральной городской больницы нужна похлеще, чем у воина-викинга, – продолжали ждать приёма врача.
Наконец-то меня позвали, кое-как я доплелась по лестнице на второй этаж, оттуда поднялась на лифте в сопровождении грузной санитарки, которая прижимала к своей необъятной груди мою историю болезни.
– Не знаю я, почему лифт только со второго этажа, – ответила она. – Ты вон своими ногами идёшь, а лежачих через улицу и центральный холл возим.
– Ясно, – кивнула я.
Вопроса я не задавала, но раз ответили, спасибо.
На нужном этаже нас встретил длинный коридор и… очередь из таких же, как я, бедолаг, а ещё –брезжущий рассвет в торцевом окне коридора. Романтика.
– Вызовут, – всё, чем прокомментировала санитарка ситуацию.
Ткнула толстым пальцев в кушетку, указывая, где мне сесть, и скрылась в кабинете рядом с тем самым окном с рассветом.
– Изюмина! Изю-у-у-у-ми-на! – слышала я сквозь сон. – Девушка, вы Изюмина? – спросил меня парень, ткнув в рёбра пальцем.
– А? Что? Да! – подорвалась я с места, как пионер-энтузиаст.
– Зовут, – он показал на дверь кабинета.
И я поплелась в кабинет, всё так же волоча ногу. Там меня встретила медицинская сестра в совершенно растрёпанном виде. Если бы несчастной мыли полы, потом выжали, стряхнули, снова мыли, и так раз пятнадцать, она бы выглядела более презентабельно, честное слово. Забранные вверх волосы – видимо, когда-то это был хвост, – торчали во все стороны, глаза красные, через щёку проходила полоса от авторучки. На подоконнике, рядом с письменным столом, стояли штук пять недопитых, тысячу лет остывших, чашек кофе.
– Садитесь, – указала она на кушетку. – Кровь? – спросила она, когда я стянула с себя пуховик и осталась в белом свитере и светлых лосинах.
– Вино, – ответила я.
– Угу, – всё, что ответила медсестра, в отличие от фельдшера скорой помощи никак не выражая своего отношения к моему алкоголизму.
Вообще, мне кажется, если бы я ответила, что это слизь космического таракана, она бы ответила точно так же: «угу».
– Поздняк, – вдруг произнесла медсестра, смотря сначала на меня, а потом на дверь в соседний кабинет. – Поздняк!
Поздняк? Почему? У меня же даже рёбра не сломаны и лёгкие целы, как и позвоночник. Нога болит, да, и голова, но для полноценного поздняка маловато!
Глава 4
– На что жалуемся? – спросил появившейся доктор, едва кинув на меня взгляд.
Я тоже не очень-то разглядывала подошедшего. Обратила внимание, что достаточно высокий и молодой. Не такой молодой, как студенты-практиканты в приёмном покое, без устали стыдящие меня за отсутствие прививок, постарше, но точно не убелённый сединами старец.
– Нога, – показала я на ботинок. – И голова, а ещё… попа.
– Показывайте, – через несколько секунд тишины произнёс доктор, видимо, ему надоело ждать, когда я соображу снять обувь.
С трудом стащила ботинок, запищала от боли, врач тяжело вздохнул, взял несчастную конечность в руку, стащил носок с изображением губки Боба, те самые, которые не любил Родион. Он вообще терпеть не мог «весёленьких» носков, трусов, пижам. Я же порой покупала контрабандой и носила в своё удовольствие.
– Растяжение, – резюмировал врач, покрутив мою несчастную ногу. – Если бы сразу ботинок сняли, отёк был бы меньше.
Врач внимательно посмотрел на меня, прищурился, оглядывая с головы до ноги, которую продолжал держать в руке. Я в свою очередь тоже смотрела на врача, убеждая себя, что не сплю, не умерла и не попала в рай или порнофильм – ведь только там могут водиться такие горячие красавцы.
Светлые волосы были подстрижены под тот самый, как там Марина сказала, андеркат, и на затылке собраны в крошечный хвост резинкой, видимо, чтобы не мешались. Правильные черты лица, академические я бы сказала, прямо как с бордов сериалов про скандинавских или греческих красавцев с рейтингом восемнадцать плюс и соответствующими сценами.
Из-под V-образного выреза хирургического костюма были видны светлые волосы и серебряная цепочка с кулоном – этническим изображением, смысл которого я не слишком поняла, что-то кельтское или древнеславянское.