Удельный князь (СИ)

Лошадь скакала по тракту, закусив удила, по краям которых уже выступила розоватая пена, и сам Ивашка держался из последних сил. Правее Замоскворечья на высоком холме виднелся Московский кремль, наполненный токанием топоров и звуками рожков плотницких старшин. Миновав Чертольскую слободу, Ивашка почти доехал до моста через ров куда отводили Неглинку и там, обессилев, свалился. Гридни, завидев знакомца, тотчас его подхватили.
— Браты, к боярину Остафию тащите, дело господарево, — только и прошептал Ивашка из последних сил.
Московский Кремль, палаты Великого князя 
Ивану Даниловичу шёл уже пятьдесят второй год и выглядел он не очень. Морщинистые руки, тяжелая одышка, кашель. Крепкое некогда здоровье подорвали бесконечные поездки в Орду. Но всё же князь не унывал и был крепок духом. Грандиозное зрелище стройки радовало до глубины души. Тысячи мужиков, согнанных со всех концов княжества, рубили стены нового Кремля, что будет куда больше старого, доставшегося от отца. По волокам тянули вековые дубы, клети, заполняли землей из рогож, кузни варили полосу для врат. Обновляли и валы со рвами. Мало кто знает чего ему стоило добиться ярлыка на Кремль, сколь серебра и злата роздано...
Не взять такую крепость ни лихим набегом, ни длительной осадой. Но что Кремль то. Главное, ярлык сызнова в руках и завещание где он оставлял волости сынам, Узбеком одобрено, а значит, Москва будет и дале расти, шириться, подминая под себя прочие княжества. Что мне братец Юрий оставил то, смех один! Ныне же под рукою Кострома, Суздаль, Ростов, Владимир, Нижний…
Сзади подкрался тиун, ссутулился едва ли не до земли, зашептал:
— Княже, боярин Остафий Олексич прибыл. Принять просит срочно, ругается аж-но.
— Зови, — небрежно кинул князь холопу. Сам же сел на отделанный золотом и каменьями трон и принялся массировать виски. В последнее время голова болела постоянно.
Степенный боярин в ещё мокром от дождя кафтане шумно ввалился в палаты. Обозначил поясной поклон.
— Беда, княже! Переяслав, пронские князья взяли.
— Дык какая же беда то?! Радость велика! — вскрикнул князь. — С Тверью разобрались и ныне у нас токмо один противник, рязанцы. Посему пусть бьются промеж собою до последнего воя! Немедля вина неси франкского да белорыбицы с груздями! — крикнул Калита уже чашнику.
— Так оно так, да не так. Ежели бы они по старине град взяли одно дело, а тута сызнова ентот чёрт ввязался!
— Ты про кого? Вот что, присаживайся. В ногах правды нет, и обскажи всё в подробностях.
Переведя дух Остафий обстоятельно поведал Московскому правителю историю падения Переяслава во всех подробностях, и чем больше он говорил, тем мрачней становился Калита.
— Мстислав Сергеевич говоришь. А ни сродственник ли он Александру Мстиславовичу?
— Он самый, владыко. Внук.
— Вражье семя! Ужо сколько крови его дед у меня попил, и этот весь в него пошёл.
— Об том и речь веду. Прохвост сей, когда в Белёве на торге в люд вышел, знаешь аки объявил себя?
— Ну?!
— Северных Отчичь и Дедичь наследник! А кто к северу от Верховских то?!
Иван Данилович не выдержал, с силою бросил изукрашенный яхонтами византийский кубок в стену:
— Азм ему покажу, кто тут наследник! Изгой! — зло сплюнул князь.
— Не скажи. По отцу он прямой потомок Михаила Черниговского, а по матери из Мономаховичей будет, Михаил Ярославич Хоробрит ей дедом родным приходится. А ешо мне птичка нашептала, что Мстислав в Глухов грамотку отписал, что мол от Белёва отказывается и просит удел вернуть и за то, половину выхода обещается платить.
— А что Михаил Семёнович?
— Думает.
— Ага, думает! Штаны он полны наложил. Глуховские завсегда с гнильцой были, — успокоившись заявил князь. — Силу за спиной племянника увидал и разом назад сдал. И нашим, и вашим угодить желает. А как про Переяслав прознает, разом сдуется. У него то на севере воев считай нет, отдаст. Не сомневайся.
— На тебе боже, что нам не гоже.
— Вот-вот, верно сказано, Остафий. А через то и нам, и тарусским князьям свинью подложит, мы то считай ужо эти земли промеж собою поделили. Кто же ему столь серебра отсыпал то? Ишь ты, и зелье огненное, и брони аж у меринов, и пешцы франкские с рогатинами.
 
— Пронские? — вопросил боярин.
— Да нет. Не потянут они. Чую из Орды кто-то мне козни строит.
— Может и так, князь. Слухи ходят, будто темник Еголдаев, Берди, благоволит некому гостю Прохору, а Мстислав под этою личиной, опосля того, как его побили, хоронился.
— Постой! — встрепенулся князь, — помнишь давече в Сарае ты сказывал, будто у Тверского князя на пиру некий Новосильский боярин сидел и шушукались они меж собой, и что мол он какую-то грамоту от князя передал, опосля чего Александр сына оставил, а Романчук на Бело-озеро аки ужаленный умчался. Не он ли тот князь?
— Он. Ходок тот Радим, из бояр Пронских. Они с Мстиславом при дворе пронского князя с отрочества росли. Побратим.
Калита помрачнел ликом, надолго замолчал задумавшись.
— Не было невзгоды. Принесло же нечистого на наши земли! Выходит, зельем сим ведовским он любые врата открыть сможет.
— И стены, — добавил боярин, — даже каменные. Опосля того как слухи про Белёв до меня дошли, мы людишек князя подкараулили и вона смотри что, — боярин выложил на стол грубоватый обрез, газыри и пороховницу. — Тюфяк то, только малый. Людишки те многое сказывали, добро пыточники мои их калёным железом потчевали. Сие дробовиком, зовут. У Мстислава есть и длинные мушкеты, и малые трубы, пистоли. А те, что на колёсах и водоходах стоят, мортирками кличут. Главное же, зелье, прахом его кличут. Он ссыпал малую горсть на стол и, поднеся свечу, поджёг, отчего та вспыхнула яркими искрами и густо задымила. Калита невольно закрыл глаза.
— Сим зельем и рушит стены. А про ведовство сказки. Чернецы сие выдумали. Доносили воеводы, что на войне меж франками и англами таковой прах сыплят в трубы железные и стрелами бьют, крепко.
Глаза у Калиты зажглись. Он вскочил и схватил боярина за грудки:
— Остафий! Что хошь делай, но сие зелье добудь! Мы с ним такое устроим!
— Княже, княже, нету в нём тайны. Воеводы сказывали, что в Булгаре и в Хаджи-Тарахане видали такие трубы. Зелье же сие делают из серы желтой, угольев и соли индийской, что персидские купцы два десятка летов через наши земли в Новгород возят. Вот только у Мстислава зелье куда крепче персидского и на просо похоже, а тама мякина. Видать искусника большого завёл. Может и из самой Юань.
— Что хошь делай, но искусника сего мне доставь! Не выйдет у Мстислава, у персов выспрашивай. У нас тама трое бояр баклуши бьют попусту, вот пусть и разузнают.
— Сделаю, княже, — Остафий открыл было рот, но говорить не стал и глаза опустил.
— Чего мнешься аки девица на выданье. Сказывай!
— Людишки те ешо сказывали, будто у Мстислава в острожке уклада доброго видимо невидимо не сотни, не тысячи, десятки тысяч пудов! Механикусы огромадные, в коих десяток быков брёвна из уклада крутят тянут нити из железа аки ковали из злата, молоты огромадные бьют кольца кольчужные, полосу и прутки во множестве великом! Ежели так то многие тысячи воев с того уклада одоспешить можно. Укладом же сим Мстислав не торгует, но с чернецами меняется на жито, рыбу и прочую снедь.
— Что-о-о-о!!! — Калита вскочил, откинул трон назад и схватился за меч.
Боярин схватился за руку, удержал князя:
— Иван Данилович, богом прошу. Успокойся, может сказки то, может пронесёт ешо. Надобно людишек в его острожек заслать, проверить прежде, а после и думу думать.
Калита тяжело дышал, разом опрокинул в себя кубок вина и тяжело опустился на скамью, ослабив ворот.
— Душно мне что-то, Остафий.
— Эй! Ставни откройте! И водицы колодезной несите. Немедля! — крикнул боярин слугам. — Испей водицы холодной, володарь, — боярин поднёс братину с родниковой водой. — Невелика птица, найдём мы на него управу.