Струнник (СИ)

— А если он не захочет пойти… ну, если вежливо? — засомневался Миша.
— Должен захотеть, — отрезал БИВ. — Я не знаю как, но ты должен его ко мне привести! Без него можешь не приходить вообще. Да, и обязательно пусть возьмет прибор. Проследи за этим. Все понял?
— Так точно, Иван Владимирович!
  
Глава 3
 
Юрий Петрович Коротков работал в Институте физических исследований уже двадцать пять лет. Попав туда впервые после окончания университета, он почувствовал себя на вершине счастья. Юрий Петрович со школьной скамьи был влюблен в науку, и, надо отметить, она отвечала ему взаимностью. Коротков, еще будучи студентом, показывал блестящие задатки будущего ученого.
Молекулярная оптика стала любимым коньком Юрия Петровича. Его дипломная работа вполне тянула на кандидатскую. Тема ее звучала для непосвященного уха натуральной галиматьей: «Поведение электронно-возбужденных многоатомных молекул». Сам же Коротков свою работу галиматьей не считал. Напротив, с головой уйдя в тему, он понял вдруг, что стоит на пороге открытия! По предварительным расчетам получалось — хотя в это трудно было даже поверить, — что световой квант «помнит» информацию, несет в себе некое «мемополе», энергии которого должно было хватить на то, чтобы превратить любое вещество — в любое! По существу, это был «философский камень» средневековых алхимиков; только здесь, чтобы превратить ртуть в золото, нужно было сначала это золото иметь, причем в результате оригинал разрушался. Зато полученное золото оказывалось в другой точке пространства — там, где раньше была ртуть!
Юрий Петрович настолько увлекся этой идеей, что забыл обо всем, не касающемся данной темы. Он забывал порой не только о еде и сне, но даже о том, что ему надо не совершать открытие, а писать всего лишь дипломную работу, причем к определенному сроку.
Университетская профессура идею высмеяла. Никто даже не соизволил вникнуть в расчеты. «Такого быть не может, потому что такого не может быть никогда!» — было главным доводом коротковских оппонентов.
Юрий Петрович сдался. Работу он переделал, даже сказав при этом новое слово в данной области физики. Но от исходной идеи там не осталось ничего.
Получив красный диплом и свободное распределение, Коротков вернулся на родину и устроился в Институт физических исследований, куда его взяли с распростертыми объятиями.
Он начал трудиться в лаборатории оптоэлектроники, что его несказанно обрадовало. Работая, Юрий Петрович написал кандидатскую, которую отлично защитил. Женился, родились дети.
Так летели год за годом: чуть меньше — в любимой семье, чуть больше — в любимой работе. Но все эти годы Короткова не оставляло заветное желание заняться проблемой, что так увлекла его в юности. Наконец с началом перестройки, его мечта сбылась: на очередном ученом совете Короткову удалось зажечь своей идеей руководство Института и показать теоретическими выкладками возможность ее осуществления. К тому времени Юрий Петрович считался в учреждении одним из лучшим, на его счету было десятка полтора открытий.
Но страна вдруг изменилась… Она повернула к рынку, и с Коротковым ей стало не по пути. Поток средств на не приносящий видимой прибыли проект очень быстро иссяк. Тему закрыли.
Затем стали закрываться и другие темы. Интерес государства к науке падал. Из Института стали уходить люди, он оказался на грани закрытия. Спасло его то, что основной российский космодром оказался вдруг за границей, и интерес космической отрасли, а также военных, к северному космодрому заметно усилился. Хоть сама космонавтика переживала также не лучшие времена, но корабли и спутники в космос все же летали. Их надо было где-то делать, причем, по логике, лучше всего — поближе к месту запуска. И Институт физических исследований пришелся очень кстати. Заказами худо-бедно он стал обеспечен. Самое хорошее, что за них сравнительно исправно платили. Институт зажил новой, практически полностью ракетно-космической жизнью.
 
В середине девяностых даже начали разрабатывать проект запуска к Марсу космической станции. Известно, что запуски с северных, высоких широт, значительно сложнее и, соответственно, дороже, чем с более близких к экватору. Одно дело запустить сравнительно легкую ракету с околоземным спутником, и совсем другое — огромную махину к Марсу. Но, видимо, надо было что-то кому-то доказать, и проект был все же утвержден. Новый, долгий, дорогой и интересный заказ стал самым настоящим подарком для Института физических исследований.
Юрий Петрович вновь возглавил группу. Но теперь ее задачи были конкретными и сугубо практическими — модуль оборудования спускаемого аппарата, предназначенного для спектроскопии марсианской атмосферы и грунта. Если бы не это определение — «марсианской», ничего нового в данной проблеме не было. И сама методика, и необходимые для этой цели приборы давно существовали, были не раз испытаны в действии, правда, в земных условиях. Единственное, что требовалось — максимально уменьшить их вес и размеры.
Как человек ответственный, Юрий Петрович не менее ответственно отнесся к порученному делу. Но настоящего интереса к нему не испытывал. В его душе по-прежнему надрывно стонала и ныла «Струна», как называл он в мечтах любимое детище. В конце концов видя, что набранная им группа ученых и инженеров прекрасно справляется со спектроскопическим модулем, Коротков все больше времени стал посвящать старой теме. Тем более что «марсианский» проект постепенно стал притормаживаться.
Сначала урезали ассигнования. Соответственно, сократилась значительная часть самого проекта. Затем, после аварии в ноябре 1996-го года «Марса-8», все чаще стали поговаривать о полном замораживании всего проекта. Однако худо-бедно, но работы продолжались. Спускаемый аппарат был практически готов, а коротковский модуль — и подавно.
Наконец после августовского кризиса 1998-го, о Марсе забыли. Спускаемый аппарат зачехлили, правда — так и оставили в лаборатории сборки. Впрочем, он не особенно и мешал — собирать больше было нечего.
Вновь из Института стали уходить люди. Он снова оказался на грани закрытия. Рабочую неделю сократили сначала до четырех, затем — до двух дней. Зато для Юрия Петровича началось раздолье! Теперь он уже открыто, не таясь, занимался любимым делом. Всем уже на это было глубоко наплевать. Правда, «струнная» тема не финансировалась, поэтому изыскания Короткова по большей части были теоретическими. Единственное, что он расходовал институтского, была электроэнергия. Даже при редких опытах установка пожирала ее с завидным аппетитом. Руководство стало искоса поглядывать на Короткова. Но пока молчало.
А Юрий Петрович уже добился многого. Правда, он так и не смог «заставить» луч отдавать информацию в нужном месте автономно. Для этого пришлось создать дополнительное устройство — своеобразный приемник. Помещенный в нужное место, тот должен был поймать информационный луч и «заставить» его переписать информацию на соседние молекулы. Наконец опытная пара «излучатель — приемник» была готова к решающему эксперименту.
Первый опыт по дальнему перемещению Юрий Петрович провел на обыкновенном кирпиче. В полутора километрах от Института была заброшенная стройка — точнее, один фундамент так и не возведенного здания. Он был в пределах прямой видимости, что для прямолинейного информационного луча являлось строго необходимым.
Отнеся приемник в фанерном посылочном ящике на стройку, Коротков установил его в лабиринте фундамента, подальше от случайных любопытных глаз, но так, чтобы со стороны Института он ничем не был закрыт. Через двадцать минут Юрий Петрович уже снова был в лаборатории. Открыв окно и наведя с помощью подзорной трубы излучатель на цель, он поместил в специальную «камеру возбуждения» кирпич, перекрестился и щелкнул тумблером.
Раздалось низкое гудение излучателя, замигали разноцветные огоньки на контрольной панели устройства, и наконец из длинного конуса оптической системы вырвался едва видимый тонкий луч, мгновенно связав установку с мертвой стройкой. Секунду или две висела в воздухе эта волшебная «струна», быстро приобретя цвет стали и изменив свое звучание от еле слышного писка вначале до насыщенного, низкого гула. Наконец звучание оборвалось, и «струна» погасла.