Полковник Магомед Джафаров (СИ)

Слава, почет, богатство отца перешли к Нажмуддину. Он был воспитан в строго мюридической обстановке и получил серьезное арабское образование. Это образование придало ему еще больше значения и влияния. Не только дагестанские арабисты, но даже турецкий шейх Шарапуддин, широко известный своей ученостью и религиозностью, считался с его мнением.
По характеру Нажмуддин был человек гордый, заносчивый, но малоподвижный. После смерти его отца царское правительство, естественно, постаралось изъять Гоцинских из Аварских округов, тем более, что влияние Нажмуддина и в то время было очень значительно. Нажмуддин был назначен в Самурский округ участковым начальником, но он там из-за плохого знания русского языка и строптивости не смог удержаться и был уволен. Нажмуддин обиделся и с тех пор усвоил, по крайней мере, на словах, вызывающий оппозиционный тон по отношению к представителям власти.
Богатство и влияние обеспечивали ему независимое положение. Он сам любил похвастать своими столкновениями с губернатором. Постепенно за ним закрепилась слава человека, который никого, кроме Бога, не боится.
  
Главные борющиеся силы. Нажмуддин и революция
 
Нажмуддин, будучи очень богатым и очень крупным помещиком, все-таки сохранил связь с народными массами и хорошо знал их слабые и сильные стороны. Он был общественным деятелем. Он великолепно использовал оппозиционные настроения горцев и все столкновения с ними царского правительства в промежутке между революцией пятого и семнадцатого года. В народном сознании Нажмуддин был носителем традиций Шамиля, блюстителем веры, поборником за права народа.
Во время революции совершенно естественным путем у горцев сложилось мнение, что вместе с царским правительством должны уйти и все те дагестанцы, которые эту царскую власть обслуживали. Одинаково отрицательное отношение было как к чиновникам-дагестанцам, так и к офицерам.
Восстановление шариатской монархии Шамиля – вот как мыслилась массам горцев революционная свобода, и в этих условиях Нажмуддин сделался естественным центром, к которому было приковано внимание народа. Узун Хаджи просто уловил общее настроение и сориентировал его на пост имама.
Конечно, традиции шариатского государства Шамиля требовали уничтожения сословных привилегий и помещичьей собственности на землю. Массы горцев и даже муллы и кадии вовсе не думали отказываться от этого лозунга.
Но Нажмуддин как крупный помещик и крайне алчный человек не мог провести в жизнь эту экономическую основу шариатской монархии, что и погубило его самого и все движение.
Князья и беки, которые в жизни своей ничего не делали и привыкли чужими руками жар загребать, знали, что сами они не в состоянии бороться с революцией и сохранить свои привилегии. В то же время они видели, как влияние Нажмуддина в массах растет с каждым днем. И хотя они ненавидели и презирали Нажмуддина, но присоединились к нему, поддерживая его. Они знали, что он не сможет отказаться от своих земель и таким образом сохранит и их.
  
Главные борющиеся силы. Нажмуддин и дагестанская действительность
 
Нажмуддин был очень умным человеком. Конечно, кругозор его был не очень широк. Он не был европейски образованным человеком. Все же представление о том, что делается в мире вообще, он имел. Он очень аккуратно следил за тем, что делается, вне Дагестана по турецким газетам. Эти газеты, конечно, не могли внушить ему сомнений в прочности капиталистического, во всяком случае, частнособственнического мира. Поэтому, вероятно, он и сделал так много ошибок.
Что же касается Дагестана, то тут он хорошо ориентировался. Он правильно оценивал роль каждой группировки, что она может дать, чем может быть полезна и чем может угрожать.
Он с вызывающим пренебрежением относился к князьям, офицерам, чиновникам. В душе, вероятно, он не раз ухмылялся, когда эти высокопоставленные люди наперегонки бросались принять у него из рук кумган, чтобы нести его до уборной, а затем ждали там, пока он закончит, чтобы отнести обратно этот кувшин. Он знал, что за этими людьми нет реальной силы, что он им больше нужен, чем они ему.
 
Абу Муслим Атаев
Зато с большой осторожностью относился к Социалистической группе и всегда взвешивал каждый шаг по отношению к ней. В них он видел непримиримых врагов, способных сопротивляться и имеющих реальную силу, если не сейчас, то в перспективе.
К Южному Дагестану он относился без особой надежды. Его он ни во что не ставил. Свои главные надежды он возлагал на Нагорный Дагестан, главным образом на аварские племена. Только их одних он считал своей реальной силой и, как показала история, не ошибся.
  
Главные борющиеся силы. Нажмуддин и Абу Муслим Атаев
 
Нажмуддин был, однако, при всем своем уме и учености человеком крайне строптивым, своенравным. Личные мотивы у него вообще играли главную роль и сильно мешали делу борьбы. Весьма характерна для Нажмуддина история с Абу Муслимом Атаевым.
Атаев служил в дагестанском полку офицером и был на стороне контрреволюции. Он перешел к социалистам исключительно из-за ссоры с Алихановым. Никакой перемены убеждений и взглядов у него в это время не произошло. Ссора его с Алихановым произошла тоже по личному поводу. Он приехал в Хунзах с приказом от добровольческого генерала Эрдели принять от Алиханова крепость, т. к. Алиханову добровольцы не доверяли. Алиханов, однако, отказался сдать ему крепость, говоря, что он не считает нужным и возможным сдавать крепость добровольцам, т. к. и крепость, и оружие принадлежат Дагестану.
Али Хаджи Акушинский
«Если же ты это делаешь для Дагестана, а не для добровольцев, то пожалуйста, оставайся. Хочешь, ты будешь начальником, я помощником или наоборот, но сыновья мои останутся на своих постах, ибо они защищают Дагестан и его свободу».
Несмотря на такую ясную постановку вопроса, Атаев вы принял это как личное оскорбление, как недоверие, выраженное ему открыто. Тем временем сообщение между Хунзахом и Шурой прекратилось. Атаев возвращаться в лагерь добровольцев опасался, т. к. подозревал, что там сторонники Алиханова уже донесли, что он близкий родственник Хизроева. Так он и остался у красных, сформировал небольшой отряд и с ним пошел в Темир-Хан-Шуру.
В Темир-Хан-Шуру он вошел с погонами и снял их только в самом городе около дома Даидбекова, когда узнал, что город находится в руках красных. Ну а если бы он находился в руках белых, он сохранил бы погоны и сказал бы: «Вот я отряд привел».
Зная все это очень хорошо, я во время последнего восстания, когда Атаев сидел в Хунзахе, несколько раз пытался увидеться с ним. Мне все верилось, что мы можем с ним договориться и прекратить борьбу, т. к. она была тяжела для обеих сторон и ничего хорошего не обещала. Я послал к нему его мать и просил его выйти из крепости, чтобы поговорить со мной. Но он пригласил меня в крепость. Я туда, конечно, не мог пойти, т. к., если бы даже Атаев все сделал и даже умер бы, он не сумел бы гарнизону помешать расправиться со мной.
После этой неудачи Джамал Гоцатлинский предложил мне привлечь Атаева на нашу сторону.
– У нас с ним нет споров, – говорил он, – его двоюродные братья наши лучшие друзья. Он из-за Кайтмаза ушел. Если бы ему и его людям ничего не было бы за службу у большевиков, то мы могли бы привлечь его. Ты переговори с имамом».
Я имел по этому поводу беседу с Нажмуддином, и вот что он мне сказал:
– Атаева ожидает шариатский суд. Он способствовал убийству Джамала Чупанова (правильно Саадулы Чупанова, зятя Нажмуддина. – Ред.), и я как родственник последнего потребую возмездия. Кроме того, он уничтожил всю мою баранту. Пускай его убьют, как убили Чупанова.