Место встречи - Левантия (СИ)

— Повезло вам. Так все-таки, как получилось, что вас не призвали в армию? Насколько я помню, всех Смертных и, кстати, Особых забрили еще до оккупации Левантии…
— Вот тут вам понять будет труднее. Вы кто по крови?
— Коренной левантиец.
— Понятно. А я вот немец. Иван Стефанович Франц. Да не вскакивайте вы… Смешно, но я даже немецкий язык знаю довольно плохо. Моя семья жила в России, кажется, еще
с петровских времен. Династия инженеров. Моему прадеду доверили расчет первого в России железнодорожного моста. А мне вот — даже покойников доверять не спешили. Томили, проверяли… Ну, я решил не ждать решения своей судьбы — кинут меня на фронт или сгноят заживо, как неблагонадежного, — да и сбежал куда глаза глядят. Оказался в Левантии. Где и познакомился с покойным Коданом. Как я уже сказал, при весьма печальных обстоятельствах.
— Так для кого дракона-то собираете, гражданин Франц? Для наших или для ваших?
— Надеюсь, для наших, для Советского Союза. Думаю, что родина, а я, простите, считаю родиной отнюдь не Германию, оценит мои уникальные возможности… И я перестану трусливо оглядываться. Стану снова самим собой, уважаемым человеком, а не тварью дрожащей.
— Это вы пока уникальный.
— Вы же знаете, Хайков мертв, записи он оставил в беспорядке…
— Если открытие совершено, его можно повторить! И это проще — потому что уже известно, что оно возможно. Так что незаменимым вы пробудете недолго, а потом…
Что, по мнению Шорина, должно было случиться с Коданом-Францем дальше, никто так и не узнал, потому что на все УГРО раздался мат Якова Захаровича.
— Цыбин! — заорал Яков Захарович, прервав свою тираду.
Моня с Ариной выскочили в коридор.
— А этот твой где? — уже намного тише спросил у Мони Яков Захарович.
— Отказался говорить со мной, захотел с Шориным. Ничего, поболтают немного, потом вернусь — доведу дело до конца. Он признается, дальше вопрос оформления.
— Не получится. Эти… — тут Яков Захарович подробно рассказал некоторые странные особенности конституции и любовных предпочтений подразумеваемых им людей, — из барского дома требуют прислать Кодана к ним. Мол, не наше дело, не наш масштаб.
— А раньше они где были? Когда он Особых по всей Левантии сосал?
— Тогда он их не интересовал. А тут внезапно. Так что пиши бумаги, вызывай конвой — и все. Не наше это дело.
Яков Захарович добавил еще несколько матерных тирад, но уже обреченно, без запала. Моня присвистнул.
— Вот ведь суки, — безнадежно произнес он, — ну и ладно. Ну и черт с ним. Не будет больше убивать — и хорошо. Пусть порадуются. Пусть в столицу отрапортуют, мол, взяли уникального преступника, долго охотились, ночи не спали… Может, им по медальке дадут.
Он говорил зло и обиженно, Арине показалось, что сейчас он заплачет. Она обняла Моню. Даже ревнивец Давыд понял бы ее.
— Суки, конечно, суки. Ты молодец, а они — просто наглые.
Моня засопел ей в плечо.
В ночь на двадцать восьмое число Арину разбудил странный звонок в дверь. Как будто бы кто-то пытался нажимать на звонок, но палец все время соскальзывал. Арина открыла — и на порог хлынули рвотные массы. Вслед за ними обрушился Моня. Если бы не подоспевший Давыд, Моня сбил бы Арину с ног.
Пьян он был чудовищно. Смертельно пьян. Давыд закинул Моню в ванну, не раздевая.
— Сейчас дрова принесу, воду согреть, — засуетилась Арина.
— Обойдется, — рыкнул Давыд и принялся поливать друга холодной водой.
Кажется, это сработало — Моня начал оживать. Уже минут через пятнадцать он лежал в полной ванне ледяной воды, плескал ладонью по поверхности и пел про то, как рыбка хвостиком махнула, рыбка быстро уплыла.
Но желудок ему все-таки промыли. Несмотря на сопротивление и угрозы.
Пока обустраивали Моне гнездышко для ночлега, пока успокаивали раскричавшегося Осю, пока Арина стирала изрядно загаженные Монины тряпки, пока снова успокаивали рычащего Варьку и разбуженного им Осю — рассвело.
Решили уже и не ложиться — сидели и пили чай, поглядывая на мечущегося во сне Моню.
 
— Никогда не видела его таким, — вздохнула Арина.
— Ты не поверишь — я тоже. Из такого с ним выбирались, вспоминать не хочется. Я на радостях, что живой, нажирался в сопли, а он всегда меру знал.
Ровно в семь утра Моня открыл глаза, рывком сел — и принялся удивленно оглядываться по сторонам.
— А почему я здесь? — спросил он удивленно, а оглядев себя, добавил: — И без панталон...
— Вот это я у тебя спросить хотел, — потягиваясь, ответил ему Давыд. — Приперся вчера, полквартиры загадил, буянил…
— Я?
— Совсем ничего не помнишь? — сочувственно спросила Арина, подавая аспирин.
— Не, ну почему? Детство помню, стихи какие-то… Имя свое помню… Рожи ваши смутно припоминаю… Но не точно.
— А что вчера было? Хоть что-то помнишь?
Моня попытался задуматься, но сморщился и схватился за голову.
— Ребят, может вы расскажете, что знаете, а я потом подхвачу? А то в голове пустота и мерзость…
— За пивом сбегать? — участливо спросил Шорин.
— Ой, нет! Я теперь, наверное, до старости ничего крепче кефира в рот не возьму. Белла Моисеевна! У вас, случайно, каких-нибудь травок не завалялось на такой случай? — взмолился он навстречу вошедшей Белке.
— Проверенный настой на лекарственных травах с добавлением минералов. В народе именуемый рассолом, — на полном серьезе ответила Белка.
Глаза Мони стали круглыми и молящими.
— Вернемся к событиям вчерашнего дня, — сухо произнес Давыд, когда Моня вылил в себя полную кружку рассола, добавив для пущего эффекта (по настоянию обоих присутствовавших представителей медицины) крохотную рюмку водки.
— Ну, на работе я вчера был… Ну, ты меня видел. А потом…
— Потом тебя к Станиславу вызвали, — вспомнила Арина.
Моня замер. Лицо его налилось кровью, губы задрожали.
— Вспомнил, — прошипел он сквозь зубы, — теперь не забуду.
— Так что было-то?
— Этот кусок дерьма мне между прочим сообщил, мол, извини, дорогой товарищ, недосмотрели мы, упустили вашего Франца, он же Кодан. И руками разводит так, а по роже видно — рад-радехонек. И лыба во всю харю.
Шорин коротко выругался.
— Ты понимаешь, — Моня схватил его за руку, даже не замечая, что сидит на полу совсем голый, прикрытый одной простынкой, — что он и дальше убивать пойдет? Теперь, когда вседозволенность почуял.
— Да все я понимаю… — Шорин автоматически налил себе из принесенной Белкой бутылки прямо в чайный стакан. — Одного не понимаю, с чего кому-то в барском доме так нежно заботиться об этом уроде?
— А я тебе скажу, — Арина говорила зло и сквозь зубы, — помнишь, Ангел хвастался, что Ростиславыч его обещал во вторые произвести?
Давыд кивнул.
— А теперь подумай, во вторые при ком.
— Я думал, при мне… Моню побоку — как ненадежного и шибко умного, а Ангела вместо него…
— Это вряд ли. Ну куда тебе во вторые ординара, да еще и влюбленного в тебя по уши? — рассудительно произнес Моня, жестикулируя одной рукой, а другой придерживая простынку. — Ты его тут же с пути истинного собьешь.
— Ага, этот может, — кивнула Арина
— И это, Давыд, раз уж пьешь в уже почти рабочее время — мне тоже плесни, — Моня продолжил разглагольствовать, — но вот не жаловался ли тебе Станислав… Кстати, как его фамилия, кто-нибудь знает?
Арина недоуменно переглянулась с Давыдом. Ну ладно, она-то не так уж давно познакомилась со Станиславом, но остальные-то…
— А черт его знает, — признался наконец Давыд, — я пытался спрашивать…
— Я тоже по своим каналам выяснял — глухо. Никто не знает. Может, вообще бесфамильный какой. Но не в том дело. А в том, что жаловался он мне, мол, мог бы историю делать, а вместо этого пасет тебя, как нянька в яслях.
— О! Мне он тоже что-то такое говорил… — припомнила Арина.
— Во-о-от. То есть хочет большего. Он проговаривался пару раз — мол, в чинах обошли, медалек недодали… А тут такая оказия — из нянечек прямо в драконы. Да, ребят, где моя одежда?