Место встречи - Левантия (СИ)

А потому главный советский начальник сперва ушел в запой на неделю, а потом велел вписывать во все документы национальность «левантиец». Так и повелось. Даже фашисты не смогли вычленить среди левантийцев евреев, цыган и прочий «генетический мусор» — а потому вешали всех без разбору.
— Так что вот так, Коля, — подытожил Цыбин. — Если спросить — тут каждый, как ты выразился, «косоглазый». Или очень обязан какому-нибудь «косоглазому». Вот я, например, хожу на двух ногах только благодаря доктору Цою, вполне, как ты выразился, косоглазому.
— А моими боевыми товарищами были китаянка Ли Тао Лун, казашка Алия Абжанова и Юрка Охлопков, наполовину бурят.
— У нас в госпитале все держалось на Баймуханове и Байгирееве. Фельдшеры, казахи, не однофамильцы, — улыбнулась Арина.
— А я на четверть калмык, — поднял стакан Илья, кудрявый мужчина в очках слева от Арины.
— А я…
— А у меня…
Со всех концов стола посыпались какие-то истории, байки и рассказы о родственниках.
— Вот за это и выпьем, — радостно предложил Моня и залпом влил в себя коньяк.
Зря Моня пугал — ничего особо торжественного и печального в тот вечер не было. Все почти как обычно — разве что чуть меньше джаза и оперных арий.
Завели патефон. Гриша, один из завсегдатаев Мониных посиделок, уже не слишком трезвый, поставил первую попавшуюся пластинку и уронил на нее иглу. Раздалось хриплое:
Soldaten wohnen Auf den Kanonen
Vom Cap bis Couch Behar.
Wenn es mal regnete
Und es begegnete
Ihnen ‘ne neue Rasse’ne braune oder blasse
Da machen sie vielleicht daraus ihr Beefsteak Tartar.
Все, кто находились в комнате, замерли — и посмотрели в сторону патефона. Гриша, сидя в той же позе и не меняя выражения лица, снял пластинку с патефона, кинул об пол и раздавил каблуком.
— Я понимаю твои чувства, но это был марш из «Трехгрошовой оперы». Про Индию. В очень неплохом исполнении, — вздохнул Цыбин, подметая осколки.
Гриша только пожал плечами.
— Вот мы тут празднуем окончание войны, — сказал кто-то срывающимся высоким голосом, — а ведь, получается, война еще не закончилась. Раз мы все вот так реагируем.
— Пафоса, конечно, многовато, но по сути верно, — задумчиво произнес Моня. — Вот для меня война закончилась третьего сентября. Я спал, меня товарищ, Коля Гуляев, сапогом по спине разбудил. Я ему, мол, какого черта — а он мне: «Война закончилась!» И водки дает. А зачем мне водка-то, я и так счастливый, как не знаю кто. Мир вокруг вдруг ожил… Как будто смотришь кино, а оно вдруг цветное стало. И цвета такие яркие… В общем, у меня так.
И все начали рассказывать свои истории. Кому-то довелось расписаться на Рейхстаге. Кто-то ощутил неминуемую победу еще весной сорок четвертого, когда румын выгнали из Левантии. Кого-то выпустили из концлагеря. Наконец, остались только двое — Арина и Давыд. Они сидели рядом — и Цыбин глянул на них.
— У меня очень не к столу, — смущенно сказала Арина.
— Я сейчас умру от любопытства. Вы посмотрите — эта прекрасная во всех отношениях дама вчера за обедом рассказывала мне подробности вскрытия трупа. А теперь говорит — не к столу. Я просто не представляю, что это должно быть! Рассказывай! Готов лично извиниться перед каждым, кому эта история испортит аппетит.
— Давай потом…
Моня не стал настаивать. Но когда позже оказались на кухне втроем — Арина, Моня и Давыд, все-таки попросил рассказать.
— Дурацкая история. Понимаешь, люди сердцем победу чуяли а я… извините, задницей.
Мужчины засмеялись от неожиданности.
Арина смотрела на них и чувствовала — они поймут. И рассказала про маленький румынский городок, где их госпиталю, привыкшему к поездам и палаткам, отвели аж целую частную больничку. Где было чистенько, светло и даже медикаменты не разворованы. Это когда они уже привыкли, что даже самые простые вещи — бинты, вату, йод — надо экономить. А тут — все есть, все на месте.
И вот Арина поинтересовалась у одного парня из хозчасти, а где выкопана яма. Важная вещь — народу много, если быстро не выкопать — все вокруг загажено будет. А он засмеялся — и отвел ее прямо в больничке этой в теплый кафельный сортир. С водой из труб, с лампочкой под потолком, с мягкой бумажкой в ящике. И с крючком на двери. Самым настоящим. И вот села Арина, а там — сидение деревянное, теплое.
 
У нее тогда аж истерика случилась. От переизбытка эмоций. Вот такая глупость невозможная.
Арина замолчала и спрятала глаза. Что Моня, что Давыд рассказывали о войне мало, сводили все к шуточкам, но все равно — то, что удавалось узнать, было такое… Настоящее. Страшное, за пределами представления Ординарного. А она тут — про сортир. Сейчас эти двое брезгливо скорчатся…
— А ты спрашиваешь, Давыд, что я так дорожу шелковыми носками. Вот ровно поэтому, — улыбнулся Моня, — потому что они — из нормальной жизни. И ты кофе пьешь по две чашки за день по той же причине. Или нет?
Шорин улыбнулся и закивал.
Разошлись уже совсем поздно. Арину, как всегда, провожал Шорин.
— Значит, говоришь, Моня за мной ухлестывал? — Арина до сих пор не могла поверить.
— «Ах, сними сапожки, пусть тебе прибой поласкает босые ножки!» и все такое. Если это не ухаживания, то я не знаю…
— Ой, Давыд, ты же знаешь Моню лучше меня. Он машинально начинает ухаживать за любой дамой от пятнадцати до девяноста, что оказалась в поле его зрения. Ну, и за тобой заодно. А может, это у вас роман? — добавила она ехидно.
— То есть вы не пара? — уточнил Давыд, пропустив колкость мимо ушей.
— Не-а. Абсолютно.
Судя по всему, Давыд изобразил что-то лицом, то ли крайнее удивление, то ли радость — Арина не видела в темноте. Самой ей от этого дурацкого разговора стало вдруг легко и весело.
Давыд подождал, пока Арина откроет дверь своего кабинета. Дело было небыстрое — старый капризный замок отказывался подчиняться.
— Давай помогу, — Давыд взял у Арины из руки ключ.
— Ты не сумеешь, тут подход нужен.
— Сейчас разберусь. Ага, тут поднажать, здесь приподнять… Давыд нажал на дверь — и она открылась.
— Скажи честно, это ты наколдовал?
— Взлом с применением Особых способностей — это статья. Ты меня за жулика не держи. Просто подход нужен. А что у тебя руки такие холодные? — спросил он, передавая ключи.
— Не знаю. Уже года четыре согреться не могу. Все время мерзну.
— Дай погрею.
Он не стал дожидаться ответа, а погрузил ее ладони в свои.
Арина почувствовала сначала уколы, как от слабого тока, а потом — тепло. Оно проникало в каждую клеточку тела, обволакивало, пьянило. Она подняла голову, чтобы посмотреть на Шорина, поблагодарить его, но в этот же момент он наклонился — и их губы коснулись друг друга. Они отстранились испуганно, но потом вновь прижались друг к другу губами.
— Девочка, с огнем играешь, — прошептал Давыд через вечность, переводя дыхание, — я не смогу остановиться.
— Не останавливайся, — выдохнула Арина и сама потянулась к его губам. Старый диван жалостно скрипнул, когда они почти упали на него.
Арина потом совершенно не помнила, что было и как это было. Помнила только, что вдруг оказалась в своем теле, почувствовала, что вот эти руки, ноги, все остальное — это она и есть. Живая. Настоящая. Очень счастливая.
А потом они бесконечно долго лежали обнявшись.
— Прости, — голос Шорина звучал хрипло, как будто он до этого лет сто молчал, — мне показалось, или ты была…
— В моем возрасте это называется «старая дева».
— И как, стоило оно того?
— Вполне.
— Тогда повторим?
И он властно привлек ее к себе.
— Извини, вот теперь я точно должен идти, — сказал Давыд где-то через час, с удовольствием наблюдая, как Арина курит, сидя на окне.
Она ощущала, что движения ее изменились. Что теперь они стали — ее движениями. Ее руки подносили сигарету к ее рту. Ее легкие вдыхали дым. Как будто после долгого отсутствия она вернулась домой. В себя.