Место встречи - Левантия (СИ)
Арина привыкла ходить туда как на вторую работу. В выходные — на целый день,
в будни — иногда на часок, иногда на полдня, смотря как выпадали смены. Привести в порядок целое кладбище — задача казалась невыполнимой. Ну как — в порядок… Разбитые плиты, расколотые памятники, разорванные ограды — починить все это было не в Арининых силах, да и в человеческих ли?
Она могла немногое: убрать осколки, подмести, посадить цветы, оставить на участке кусок доски, где химическим карандашом по памяти писала фамилии и даты. Очень мало и очень медленно. Три-четыре участка в хороший день.
Хорошее упражнение в математике — считать, сколько лет надо, чтобы навести на всем кладбище хотя бы видимость порядка. Пока получалось, что понадобится Арине прожить мафусаилов век. Так что математику она быстро отставила. Что успеет — то успеет. В конце концов, физический труд на свежем воздухе — отличный отдых.
Но в этот раз отдохнуть с метлой и лопатой ей не дали. Вазик смущенно выдвинул вперед помятого, но трезвого Михала — и сообщил, что тот поступает в полное Аринино распоряжение. Арина показала, что где мести, копать и чинить, а сама отошла выкурить папиросу.
Кодан подошел тихо, свое присутствие обозначил деликатным покашливанием. Арина уже привыкла, что он каждую их встречу появляется ниоткуда. Удивилась бы, если бы в этот раз его не было.
— Приятно видеть вас, — начал он своим негромким голосом, — немногие люди предпочитают кладбище в качестве места прогулок. А напрасно, тут так спокойно… Не зря говорят про вечный покой.
Арина вспомнила свой кошмар в первую ночь в общежитии. Да, наверное, это был просто кошмар, затем много раз повторявшийся — как повторялись в детстве сны про бегущих в никуда волков или про бесконечные лестничные пролеты. Арина почти убедила себя в этом. Но знала, знала, что не сон это вовсе — а реальность. И, скорее всего, наоборот — все, что она видела, — лишь галлюцинация умирающего человека в последний его миг. Интересно, когда она умерла?
Может, в левантийском поезде? Говорят, составы постоянно сходят с рельсов. Или в сорок третьем, когда в их госпиталь попал снаряд? Ее тогда хорошо приложило к какому-то дереву — потом долго гудело в голове и болела спина.
Или вообще она не успела уехать из Левантии — и дом ее сложился, погребя под собой не только родителей, но и ее саму? Или…
— Поверьте, это другой покой. Холодный и выжженный, — тихо сказала она Кодану.
— Вы понимаете, что чувствуют они? — он сделал жест в сторону могил. — Какая поразительная эмпатия!
— Скорее, наоборот — «Но надо, надо в общество втираться».
— «Усталый друг, могила холодна» — процитировал Кодан. Скорее всего, хотел показать, что вспомнил цитату, но Арине показалось, что он хотел поделиться чем-то очень интимным, понятным только им двоим.
Впрочем, Арине постоянно казалось, что Кодан говорит меньше, чем хочет до нее донести, надеясь на ее понятливость. Но он явно преувеличивал это Аринино качество.
— Знаете, Кирилл Константинович, — вдруг вспомнила Арина, — был у меня в ноябре сорок второго жуткий день. Двадцать часов у стола. Почти без перерыва. Думала, просто упаду — и заплачу. А Катя, медсестра, вдруг сказала: «Кажется, мы в аду». И вдруг мне так легко от этой мысли стало… Ведь если это ад — то не все так плохо. К этому же можно привыкнуть. А как привыкнешь — станет легче.
— Опять же, если подумать, то в мире сейчас всего два, ну, может, два с половиной миллиарда человек. И часть из них — мечтает наконец-то попасть с этого света на тот. При том, что назад пока никто не стремился настолько, чтоб вернуться.
— Может, не пускают?
— Нет уж, если человек хочет откуда-то сбежать — сбежит непременно. Такова уж человеческая природа.
— От себя не убежишь.
— Зачем убегать от себя, когда можно тихо уйти в себя? Обратите внимание, «выйти из себя», «быть не в себе» — это нелестные характеристики человека.
— Так всю жизнь и прожить, спрятавшись в себя, как в раковину?
— А ведь вы сейчас поймали очень точную метафору! Спрятаться в себя, как в раковину, — и наращивать вокруг себя новый перламутровый мир, как жемчужину. Огромную и переливающуюся вокруг пылинки вашей личности. Зачем искать комнату, город, страну среди чужих и построенных кем-то другим, когда можно создать свои? Из мечты и воспоминаний.
Арина промолчала, задумавшись.
Единение с природой
Август 1946
— Осталось меньше месяца до конца лета, товарищи! — Яков Захарович попросил слова на очередном общем собрании, и начал выступление с этого глубокого и неожиданного наблюдения.
— И так — каждый август, — глубокомысленно прошептал Моня. — Почему-то в августе всегда скоро осень. Чертовщина какая-то!
— А потом еще зима будет, точно вам говорю, — поддержал Шорин.
— Я не верила, что Особые будущее предсказывают, а оказывается — можете! — с деланным удивлением произнесла Арина.
— Можем, мы все можем, но не выше ранга способностей, — прищурившись, шепнул Моня, — а сейчас тише — кажется, он что-то интересное говорит.
Яков Захарович выступал в своем коронном амплуа — любящего папочки всего УГРО. Он напомнил сотрудникам, что каждый из них — прежде всего, человек. Открытие, конечно, тоже не из феноменальных, но Яков Захарович сделал из него практический вывод — в ближайшее воскресенье все, кроме дежурных, отправляются чуть ли не в приказном порядке на пляж купаться, отдыхать, играть в подвижные игры и восстанавливать боевой настрой.
Арину такое предложение расстроило. Она думала все воскресенье проработать на кладбище, теперь, когда Михал активно помогал (а парень он был рукастый, даже когда не слишком трезвый), дела пошли быстрее. И, честно говоря, Арине нравились встречи с Кириллом Константиновичем. Они не требовали усилий — не надо было казаться остроумной, веселой и бодрой. Кодану, кажется, нравилось беседовать с ней несмотря на то, что она вела себя так неинтересно.
Но с начальством не спорят. Скажем так, не спорят по столь пустячным поводам. На море — так на море.
Остальные сотрудники были явно вдохновлены предстоящим мероприятием.
Всю неделю девушки-стажерки щебетали по углам, одна даже гордо продемонстрировала всем, какой великолепный купальный костюм — сине-зеленый, с искрой, — ей привез из Германии отец.
Моня, конечно, тут же предложил ей надеть костюм и пройтись перед публикой, за что получил оным предметом туалета по носу. Утверждал, что был оцарапан застежкой и теперь неимоверно страдает.
Сам же при этом вел какие-то тайные переговоры с Шориным, сбегал в обед в неизвестном направлении — в общем, тоже явно готовился к выезду на природу.
Да что Моня, даже Цецилия Цезаревна разложила у себя на столе огромную соломенную шляпу и в свободные минуты деловито подновляла на ней цветочки.
И вот наконец настало воскресенье. Все сотрудники сгрудились во дворе. Странно было видеть их в нерабочей одежде и таком же настрое. Бачей принес мяч, но просто так держать его в руках не мог — постоянно то чеканил его на коленке, то вел попеременно щечкой и шведкой, то изображал какую-то сложную обводку вокруг столба. Его жена, деловитая толстушка с жареной курицей в авоське, обреченно закатывала глаза — и он тут же виновато брал мяч в руки и держался так минуту-другую. Арина вспомнила, что в молодости его считали лучшим голкипером во всех Пороховых складах.
Супруга Якова Захаровича, худая и высокая Мария Владимировна, о чем-то беседовала
с Цецилией, уже облаченной в шляпку с цветами и держащей на поводке крохотную трясущуюся собачку.
Сам же Яков Захарович, в рябчике под цивильным пиджаком, курил в сторонке с Ликой, которой очень шло ее легкое серое платье в цветочек.
Коля Васько явно старался, наряжаясь. К белой футболке он прикрутил значок ГТО, начистил сапоги, даже, кажется, отстирал свою засаленную до блеска кепочку — она оказалась вполне приятного серого цвета, а вовсе не темно-бурая. На плече у него висел пижонский перламутровый трофейный аккордеон. Васько немного нервничал, оглядывался по сторонам и то и дело краснел до корней волос. Странный какой-то.