Тайна дома №12 на улице Флоретт (СИ)

Договорив, профессор Муниш вновь склонился над микроскопом. У него еще было много работы…
***
Утро у констебля Шнаппера не задалось.
Это должен был быть обычный день на посту. Как и всегда, господин полицейский с Пыльной площади первым делом отпер сигнальную тумбу и разжег котел. После чего вытащил свой неположенный по уставу стульчик и, тяжко на него опустившись, уже приготовился высматривать какую-нибудь глупую муху, которая будет столь неосторожна, чтобы ползать поблизости, как к станции «Трухлявый берег» подкатил трамвай и из него выбрался увалень Уилмут.
Похожий на переспелую и слегка нетрезвую грушу констебль подошел к тумбе и наделил коллегу грустным взглядом.
— Эй, что ты здесь делаешь? — нахмурился Шнаппер. — Гоббин снова поменял смены?
— А, так ты не в курсе… Ну, тебе стоит почаще наведываться на Полицейскую площадь. — Уилмут чуть повернулся, демонстрируя револьвер в кожаной кобуре на поясе. — Все стало намного хуже. Еще двое. Парни боятся и не хотят выходить к тумбам. Гоббин пригрозил, что за трусость и неповиновение будет жестоко наказывать. Все на взводе. Кое-кто шепчется, что пора организовать, — толстяк понизил голос, — профсоюз.
— Профсоюз полиции в Саквояжне? Чтобы Гоббина удар хватил? — Шнаппер презрительно расхохотался, посчитав, что напарник шутит, но, увидев его хмурый взгляд, смолк. Это все пахло неприятностями: если уж нерасторопному ходячему пудингу Бобу Уилмуту выдали револьвер, стряслось что-то из ряда вон.
— В общем, сержант передал, чтобы ты тоже зашел и расписался за оружие.
— Да что случилось-то? В Саквояжне объявился очередной сумасшедший с какой-нибудь штуковиной, которая может плавить фонарные столбы, или что-то в этом духе?
Уилмут недоверчиво уставился на напарника: не мог же тот и правда не знать, что творится в Доме-с-синей-крышей, учитывая, что полицию Тремпл-Толл лихорадит уже почти неделю.
— Ты будто под землей провел последние дни, — сказал он.
— Ну да, я не особо слежу за новостями… Ты расскажешь уже, или нет?
Уилмут огляделся по сторонам и, убедившись, что никто не подслушивает, склонился к Шнапперу и быстро-быстро зашептал. Шнаппер, слушая его, хмурился все сильнее. Это все было так не вовремя…
— Так что сержант Гоббин удлинил нам смены и заставил дежурить в парах, — заключил толстый констебль. — Нет, чтобы сократить смены, раз такое дело, еще и удлиняют… Эй, ты уже давно сидишь? Моя очередь занимать стул…
До полудня Шнаппер неистово скрипел зубами. Наличие Уилмута на посту нарушало все его планы — при напарнике констебль не мог заняться делом и, яростно зыркая по сторонам, он лишь бессмысленно отмечал и провожал взглядом беспечных мух, которых в иное время он уже сцапал бы, не церемонясь. К тому же приходилось выслушивать непрекращающееся уилмутовское нытье и выносить хруст свиных ребрышек, с которыми толстяк практически не расставался.
А в три часа пополудни все стало еще хуже.
Не успели часы на трамвайной станции отбить три раза, как словно из ниоткуда появился мальчишка. Чумазый уличный оборванец в латаном пиджаке и огромной кепке устроился у афишной тумбы.
Игнорируя обоих констеблей, он с невообразимой наглостью достал из котомки расхлябанную гармошку, похожую на ветерана музыкальной войны, и принялся на ней, с позволения сказать, играть.
Прохожие, которым не посчастливилось в этот момент оказаться поблизости, морщились и ускоряли шаг, но оба констебля никуда не могли сбежать, и им не оставалось ничего иного, кроме как зажать уши руками. Звуки, которые сопляк извлекал из гармошки, походили на скрежет пилы по черепице или на голос семейного адвоката, который сообщает, что ваш покойный батюшка завещал все свое состояние кошке Флосс — это были одни из самых худших звуков, которые только можно вообразить. Играть мальчишка не умел, но самого маленького оборванца это нисколько не смущало.
Шнаппер, с выпученными от ярости глазами, ринулся к нарушителю общественного спокойствия, но тот, ловко подхватив котомку и кепку, приготовленную для мелочи, в испуге бросился прочь, к ближайшему переулку.
 
Констебль с самодовольным видом пошагал обратно к тумбе и уже открыл было рот, чтобы потребовать от Уилмута освободить стул (за такой-то подвиг), как случилось немыслимое — мальчишка вернулся. И вновь взялся безобразничать. А еще он нагло ухмылялся, глядя на представителей закона и более того — на этот раз он встал со своей кепкой еще ближе к их посту. Это было форменное издевательство!
Констебль Шнаппер снова потопал к мальчишке, но негодник, как и до того, подхватил кепку и бросился наутек.
Сомнений не оставалось: маленький проходимец насмехался над полицией! А упомянутая полиция буквально ничего не могла предпринять — мальчишка был очень шустрым, а его наглости мог бы позавидовать и карнавальный зазывала, которого вы уже почти как следует отделали тростью и который с усмешкой наблюдает за тем, как вы с унылым видом пожевываете не-такую-уж-и-сладкую вату и глядите на несмешных клоунов и хромого акробата.
Сцена с изгнанием с площади мальчишки и последующим его возвращением повторилась уже несколько раз, и наконец у констебля Шнаппера лопнуло терпение.
— Следи за обстановкой! Скоро вернусь! — рявкнул он Уилмуту и направился в сторону Флоретт.
— Ты куда?! — крикнул ему вслед напарник, но Шнаппер не ответил.
Мальчишка тем временем вернулся и продолжил свои издевательства. Уилмут уже почти оторвал зад от стула, но потом лишь рукой махнул и достал из бумажного пакета очередное ребрышко.
Вскоре Шнаппер вернулся. Подойдя к своей тумбе развязным ленивым шагом, он включил горелку и достал чайник — приближалось время ланча.
Мальчишка окинул констебля подозрительным взглядом и, убедившись, что никто за ним гнаться больше не собирается, заметно приуныл — судя по всему, полицейские играть в его игру и выставлять себя еще большими болванами не хотели.
— Куда ты ходил? — спросил между тем Уилмут. — Может, просто пристрелить этого прохмырка, как думаешь? Нам за такое устроят нагоняй?
— Просто жди, — самодовольно ответил Шнаппер и подкрутил усы…
…Минут через пятнадцать на площади появилась худощавая женщина в больших круглых очках и с копной настолько путаных волос, что в них, казалось, могло застрять само время. Прижимая к себе продолговатый коричневый футляр, она куталась в узкое пальтишко и рассеянно поправляла кашлатый шарф.
Мальчишка с гармошкой не обратил на нее никакого внимания, не спуская раздосадованного взгляда с игнорирующих его полицейских.
Женщина с футляром прошла мимо, в сторону станции, но вдруг остановилась и обернулась. Затем подошла к мальчику. У констебля Шнаппера на губах появилась злорадная улыбка, но маленький музыкант ее не заметил.
— Что ты играешь? — спросила женщина.
Мальчишка бросил на нее испуганный взгляд и прекратил истязать уши прохожих. Женщина не выглядела угрожающе — вроде бы, она не была настроена бить его или кричать, и он почти сразу успокоился.
— Просто играю, мэм, — сказал мальчик жалобным голоском. — Пытаюсь заработать немного денег. Дадите пару пенсов бедному сироте?
Она поглядела на его пустующую кепку.
— Никто ничего тебе не дал? — с сочувствием спросила она.
— Пока нет, мэм, — всхлипнул мальчишка.
— Как тебя зовут?
— Э-э-э… Сэмми, мэм.
Женщина покивала, и ее всклокоченные волосы заходили ходуном.
— Жаль видеть, что твой талант никто не оценил, Сэмми, — сказала она. — Но, к сожалению, одного таланта недостаточно.
— Как это?
— Чтобы выручить пару фунтов, нужно не просто играть, а хорошо играть.
— Что? Фунтов? Это невозможно, мэм. В Саквояжне все очень жадные.
— Я покажу тебе кое-что, гляди. — Женщина с улыбкой раскрыла свой футляр. Мальчишка сунул внутрь нос и с сомнением оглядел странную штуковину, которая хранилась внутри.