Меч Кайгена (ЛП)

— Твоя мать — эгоистка, Мамору, — она сжала рукав и вытерла слезы, но новые полились на их место. — Я не буду это отрицать. Я всю жизнь не могла отпустить «если бы». Я не могла из-за них думать о муже. Я не могла забыть любовь своей жизни, и мы все пострадали из-за этого. Яд моих сожалений убивал моих не рождённых детей, которые могли быть после тебя и до Хироши. Мои сожаления травили семью годами, но, клянусь, Мамору, я не дам им коснуться тебя. Ты важнее, чем они. И то, что я не смогла сделать для своих родителей, Робина, Такеру или не рожденных детей, я сделаю для тебя. Мой сын, я сделаю это для тебя. Ты сделал в этом мире больше, чем кто-либо мог просить. Хоть раз позволь мне бить матерью, какой я должна была стать с самого начала. Дай мне позаботиться об остальных, хорошо?
Она подползла вперед и коснулась его ладони, но в этот раз не рыдала и не тянула. Ее джийя была под контролем. Она тихо плакала, слезы сами катились. Она не поднимала его.
— Я знаю, что не имею права ничего у тебя просить, но, пожалуйста… если твоя бедная глупая мать может попросить тебя об одном напоследок… дай еще раз обнять тебя. Всего раз дай Каа-чан обнять тебя и ценить так, как я должна была делать со дня твоего рождения. А потом я отпущу тебя с благословением. Хорошо?
Фины говорили, что женщине не стоило трогать мертвых, но фины Такаюби были потеряны в торнадо с их храмом. Некому было судить Мисаки, она обняла своего мальчика и прижалась к нему в последний раз.
«Прошу, Нами, прошу, Наги, — молилась она сквозь слезы. — Он такой хороший мальчик. Не давайте его глупой матери все испортить для него. Прошу… дайте мне силы отпустить его».
Мать должна была пойти в храм после смерти ребенка. Она должна была говорить с духами Мертвых, пока не выскажет все, что нужно, ребёнку, пока не выпустит все чувства, не решит все конфликты, не забудет обо всех ссорах, пока фины не скажут, что душа покоится с миром. Но храм пропал, как и все маски и мудрые монахи в нем.
Мисаки могла только держать ребенка, любить его и надеяться, что этого хватит, чтобы она смогла его отпустить.
— У тебя нет долга перед Дюной, — прошептала она, прижавшись щекой к его холодной голове. — Хватит того, что у меня даже на миг был сын, как ты. Хватит того, что Хироши, Нагасы и Изумо будут равняться на таком брате, как ты, когда они станут юношами. Этого хватит, — сказала она себе, хотя не услышит больше, как он смеется с младшими братьями, как красиво исполняет ката, как улыбается с ямочками, как улыбка из детской становится мужской. На миг ее ладони были полными жемчуга. Она качалась и повторяла. — Этого достаточно. Этого достаточно, — а потом Чиба Мизуиро вернулся с волонтёрами, чтобы помочь отнести тело на гору.
Перед тем, как они ушли, Мисаки замерла перед трупом солдата, убившего ее сына. Она опустилась на колени, провела ладонью над его глазами, закрывая их, давая себе простить его. Было просто простить юношу, выполнявшего приказы.
Слишком просто.
И это не убрало груз с груди Мисаки, потому что ей нужно было простить не солдата из Ранги.
  
ГЛАВА 21: ЛОРД ГРОЗЫ
  
Сецуко проснулась позже в тот день, жалуясь на головную боль, вместо юмора. Когда Мисаки тихо рассказала ей, что случилось с ее мужем, она притихла. Было ясно, что она ожидала новости. Если бы Такаши пережил бой, он был бы рядом с женой, когда она проснулась.
— Как он умер? — спросила она, наконец. — Это было ясно?
— В бою, — сказала Мисаки. Это было легко понять. Это было преуменьшением. Он умер, разрывая врагов, так было лучше описать сцену, которую Такаши оставил на южном переходе. — Послав Такеру в деревню защищать нас, он остался одним из последних из наших мужчин, — он и Мамору.
— Его тело? — спросила Сецуко, странно спокойная.
— Ну… тела нет, — объяснила Мисаки. Волонтеры создали плиты льда внутри дома Мацуда, где собирали тела. Но от Мацуды Такеру почти нечего было собирать. Его кости были сложены в корзину. — Волонтеры забрали его мечи, но его джийя в смерти была так сильна, что вся кровь в его теле стала шипами льда. Это было зрелищно, — добавила Мисаки. Может, леди не стоило так описывать нечто кошмарное, но она думала, что Сецуко хотела бы знать.
— Зрелищно? — довольное лицо Сецуко показало, что Мисаки правильно подумала.
— И жутко.
— Что ж, — Сецуко выдавила смешок. — От тебя это высокая похвала!
Уголок рта Мисаки дрогнул, но она не могла ответить на улыбку Сецуко. Часть нее надеялась, что удар по голове Сецуко убрал воспоминания об атаке на дом Мацуда, резне, которую устроила Мисаки, но если Сецуко было не по себе на одной скамье с монстром, она не подала виду, склонившись вперед.
— Расскажи мне больше, — сказала она.
Больше? Она хотела знать больше о жуткой смерти своего мужа?
— Я не видела еще такую смерть джийи, — сказала Мисаки и постаралась описать жуткие шипы. — Я не знала бойца, который был бы до конца так грозен в бою. Судя по полю боя, он забрал с собой несколько фоньяк в миг смерти, а до этого убил около сотни.
Сецуко странно улыбнулась, это было на грани между дикостью и восторгом.
— Это мой муж, — сказала она, в глазах были слезы.
«А это моя Сецуко, — подумала Мисаки, сжимая ее ладони, — яркая, прочная, даже перед немыслимым».
— Слышишь это, Аюми-чан? — Сецуко улыбнулась сквозь слезы малышке, которая проснулась и зашумела в ее руках. — Твой отец — герой и божество!
Мисаки хотела бы силу Сецуко. Она думала много лет, что у нее была сила — изображать улыбку сквозь боль и гнев — но честная способность улыбаться от сердца была тем, что у нее не было. Потому она шла за Робином, как мотылёк за огнем. Потому Сецуко была и всегда будет самой красивой женщиной в мире.
— Идем, малышка, — Сецуко встала, потёрлась носом об Аюми, вызывая ее смех. — Выразим уважение.
— Я же сказала, тела нет, — сказала Мисаки.
— Да, — улыбка на лице Сецуко увяла, она посмотрела на Мисаки. — Но мне нужно попрощаться с храбрым племянником, да?
Мисаки удивленно посмотрела на нее. Она только проснулась.
— К-как ты…?
Сецуко прижала ладонь к лицу Мисаки, провела нежно большим пальцем под ее глазом.
— Ты обычно не плачешь, сестренка, — мягко сказала она. — Я еще не видела у тебя такие красные глаза.
Что-то на лице Мисаки пробило спокойствие Сецуко, потому что на миг она показалась печальнее, чем Мисаки когда-либо видела ее. Ладонь потянула Мисаки за щеку. Она приняла приглашение, прислонилась головой к груди Сецуко.
Никаких слов. Беззвучная поддержка.
Мисаки закрыла глаза, вспомнив, как мама держала ее в бурю, убеждая детей, что ветер и гром им не навредят. Мисаки знала, что уже не ощутит такое утешение, которое она не могла предложить своим детям.