Меч Кайгена (ЛП)
— Что? — удивилась Мисаки. Тоу-сама всегда был пацифистом, прощающим, хоть и сильным. Желание войны не было на него похоже.
— Я рос с прекрасными историями о Келебе и днях до нее, когда наши люди топили корабли и бились с нарушителями. Пока я тренировался, я жаждал шанса показать навыки в бою, как герои из легенд. Я мечтал, что ранганийцы или неизвестные враги приплывут к нашему Арашики, чтобы утолить эту жажду. А в один день жажда пропала. Ты знаешь, в какой день это было?
Мисаки покачала головой.
— Это было в день твоего рождения, Мисаки. Я начал строить нечто лучше и красивее славы воина, и мысль о войне была мне неприятна. Мысль, что моя девочка пострадает или моих мальчиков заставят идти на войну… Любящий родитель не хочет думать о таком, даже закаленный воин. Теперь я старик, уже не на пике, и я рад, что мне не пришлось доставать меч в настоящем бою. Я не хотел опасности тебе и твоим братьям, ради всей славы мира.
— Понимаю, Тоу-сама, — слезы все еще были на щеках Мисаки. Она понимала логику. — Но при чем тут…
— Жизнь опасных приключений манит сейчас, когда ты юна и якобы непобедима, но однажды у тебя будут дети, и ты не захочешь для них такой жизни.
— Робин не подвергнет своих детей опасности, — возразила она. — Он своей работой спасает детей. Он не подвергнет своих риску.
— Не намеренно, уверен. Но мужчины, как то… зло преследует их всюду. Он хороший, — снова сказал Тоу-сама, — но он — игрок, и я не могу рисковать жизнью дочери. Ты поймешь, когда у тебя будут свои дети.
Мисаки опустила голову, скрывая боль на лице. Она проиграла спор. Она ожидала что-то другое? Ее отец был мудрее и методичнее всех, кого она знала. Он продумывал все. Как она могла преодолеть э то полным сердцем и слезами?
— Мацуда Такеру — способный воин, а еще разумный, он может дать тебе и вашим будущим детям стабильную мирную жизнь, — сказал Тоу-сама. — Он не из тех, кто ищет проблемы и приносит тебе. Он убережёт тебя.
Тоу-сама ощущал агонию в своей дочери, понимал ее, но не мог ослабить боль.
— Я оставлю тебя, — сказал он и покинул комнату, буря завыла.
Свет в фонаре угас.
* * *
Через месяц Мисаки вышла за Такеру, второго сына дома Мацуда, мастера Шепчущего Клинка. В Такаюби было зловеще тихо. Она жаждала шума волн Арашики, постоянного гула Ливингстона, чего-нибудь, чтобы убрать давящую тишину вокруг нее. Может, из-за этой тишины шаги на крыльце тут же привлекли ее внимание. Она прошла и открыла дверь, ожидая, что увидит соседа с запоздалым свадебным подарком. Она не была готова обнаружить сияние и запах дыма, которые она пыталась забыть.
— Робин! — ее сердце дрогнуло от эмоций — шок, ужас и что-то, чего не должно было там быть. Надежда? Это было неправильно. Это не имело смысла.
— Мисаки! — его лицо озарила улыбка облегчения. — Все-таки, тут написано «Мацуда», — он перевел взгляд с записки в руке на каменную табличку над дверями дома.
— Что ты тут делаешь?
— Я должен был тебя увидеть.
— И ты пришел в дом моего мужа? Из Кариты? С ума сошел? — даже с новым богатством Робина путь был дорогим, и он прибыл сам.
— Я должен был убедиться, что ты была в порядке… и помочь тебе уйти, если не в порядке.
— Уйти? — Мисаки хотела прозвучать возмущенно, но прозвучало слишком высоко и беспомощно. — Робин, я вышла за Мацуду Такеру. Это теперь мой дом. Я не могу уйти.
— Конечно, можешь, — глаза Робина решительно пылали, это всегда влекло Мисаки в нем. — Ты — не пленница. Ты — Сираву, Тень. Ты можешь ходить всюду.
Он потянулся к ее руке, но она отпрянула.
— Не трогай меня. Ты не можешь… то есть… Робин, я замужем.
— Знаю. Я пытался связаться с тобой, как только услышал. Мисаки… почему? — его голос оборвался, и она отвела взгляд, не могла смотреть в его глаза. — Как это произошло?
— Это… не важно, — сказала она своим ногам. — Это произошло. Теперь это сделано.
— Нет, — Робин качал головой. — Я это не принимаю. Ты не можешь просто сдаться.
— Кто сказал, что я сдалась? Я приняла решение.
— Почему ты не сказала мне? — впервые обида проникла в голос Робина. — Ты просто пропала. Почему?
Надежда и отрицание покалывали в Мисаки, бились, пока она искала слова. Но их не было. Она не могла объяснить…
— Тебе нужно уйти, — сухо сказала она.
— Нет. Мисаки, я не уйду. Я не могу.
— Я тут в порядке, Робин, — соврала она. — Тебе нужно уйти сейчас. Обещаю, все хорошо.
— Ты так говорила в последний раз, — он звучал обиженно. — Я не должен был тебя оставлять, и я не сделаю это снова.
Конечно, простого «ты должен уйти» не хватило для Робина. Если она хотела, чтобы он ушел, ей нужно было ранить его, сделать себя врагом. Тогда он отвернется от нее и будет жить дальше. Робин всегда преодолевал врага, он плохо справлялся с совестью. Она всегда была беспощаднее, чем ее друг. Годами она использовала это, чтобы поддержать его, заполнить бреши, которые его темперамент оставлял в его работе. Теперь она этим ранит его.
— Я сказала, что поговорю с родителями. Я не обещала решить или сказать тебе, когда решение было принято.
— Это глупо. Ты…
— Я развлекала тебя, Тундиил, — сказала она, — из уважения к опыту, который мы разделили в Карите, но ты должен был знать, что это не могло произойти. Ты думал, что я могу выйти за сироту-дисанку? Мальчика, выросшего на улице?
Робин дрогнул.
— Нет, — очень тихо сказал он. — Не делай этого.
— Что? — рявкнула Мисаки. — Не говорить правду?
— Не пытайся защитить меня.
— Защитить тебя? — Мисаки фыркнула, пытаясь скрыть, как его мягкие слова потрясли ее. — Я пытаюсь заставить тебя уйти…
— Ты пытаешься ранить меня, — сказал он. — Чтобы я ушел отсюда без угрызений совести.
Она стиснула зубы.
— Я знаю твои уловки, Мисаки. Они не сработают на мне, — его голос стал нежным, невыносимо понимающим…
— А я знаю твои, — резко сказала она. — Не говори со мной таким голосом. Я не безумная с мачете у чьей-то шеи, — но могла быть такой. Напряжение и бессильная ярость между ними соперничали с любой стычкой с преступником. — Ты прибыл сюда, чтобы ворваться туда, куда тебя не звали. Если кого и нужно отговорить, то это тебя.
— Ты не отвечала на мои послания.
Мисаки помедлила в смятении. Она не получала послания. Почему? Ее муж и свёкор перехватывали письма? Они…? Нет, это было не важно. Она не ответила бы.
— Ты не думал, — сказала она, — что я не хотела с тобой говорить?
Она думала, что не могла никого расстроить. Если бы она слушалась отца и больше не общалась с Робином, ее старый друг забыл бы о ней, жил дальше, и ей не пришлось бы столкнуться с ним. Робин все это испортил. Проклятье!
— Мне просто нужно понять, — сказал он. — Мне нужно, чтобы ты была честной со мной. Ты этого хочешь?
Мисаки выпрямилась, применяя позу, какой научилась из-за высоких теонитов.
— Да, — сказала она ледяным голосом. Она не ощущала себя высокой.
— Я тебе не верю, — его нежный голос вызвал в Мисаки гнев.
Он сжала кулаки.
— Как ты смеешь?
— Что?
— Как ты смеешь говорить, что уважаешь мой выбор, а потом перечить с этим, потому что ты не согласен? Как ты смеешь говорить, что уважаешь мою автономию, а потом отрицать ее, потому что так ты не удержишь меня.
— Я… это не то, что я…
— Что, Тундиил? Ты уважаешь мои решения или нет?
— Да, — заявил Робин, повысив голос. — Ты это знаешь, Мисаки! Потому я переживал за тебя. Это… — он махнул вокруг себя, от сковывающего кимоно Мисаки до тихой деревушки и холодной горы вокруг нее. — Это не то, что ты выбрала бы по своей воле.