Меч Кайгена (ЛП)

— Поздно жалеть, — он пожал плечами, не переживая, что ветер океана бросал капли чрез защиту Мисаки на его лицо и шею.
Они молчали мгновение. Мисаки стояла близко, чтобы укрыть его от дождя, ощущала жар его тела через его черный плащ. Она вздохнула, таяла от его тепла, пытаясь насладиться им на случай, если это был последний раз… но нет. Она не будет думать об этом. Робин не мог знать, что она думала об этом. Чтобы все было правильно, она отпустит его.
— И? — сказал он, она посмотрела на него, отвлекшись от мрачных мыслей. — Я справился? Или они притворялись, что я им понравился?
— Притворялись? Робин, нет. Ты им понравился, особенно Казу.
— Он бил меня сильно, несмотря на это, — Робин потер синяк на подбородке от кулака Казу.
— Ты принял приглашение на тренировку, — отметила она. — И он — шестнадцатилетний Цусано. Так он проявляет симпатию. Я переживала бы, если бы он не оставил тебе синяков.
— Тогда ладно, — Робин рассмеялся. — Поверю тебе на слово и буду гордиться.
— Спасибо, что не сжег его, — сказала она. — И дал ему пару побед. Ты был щедр.
— Дал? — повторил Робин. — Он хорошо бился.
Мисаки приподняла бровь, глядя на друга.
Робин вздохнул.
— Он так старался, — сказал он, и Мисаки закатила глаза.
— Боги, ты такой мягкий, Тундиил.
Цусано были мастера с мечом, но в рукопашном бою Робин был лучше. Казу глупо бросил вызов чужеземному гостю в бою голыми руками. Робин не мог отступить, но и не любил унижать бойца младше, который старался. Где Мисаки побила бы Казу и ушла, властно тряхнув волосами, Робин оставил мальчику гордость.
— И, — добавил Робин через миг, — я думал, что нужно было понравиться твоим родителям. Я думал, что избиение их наследника в додзе было плохим способом сделать это.
— О, Робин, — Мисаки рассмеялась. — Ты не понимаешь культуру Широджимы. Быть сильнее — это хорошо. Потому все сильные семьи Широджимы заключают между собой браки. Было ошибкой позволить Казу попасть по тебе, но мой отец видел хороший бой. Он был впечатлён, — она надеялась.
— Сила, — сказал Робин. — Это причина, по которой решаются браки?
Мисаки кивнула.
— Вся история с помолвкой… — она избегала этой темы все время, не знала, почему подняла ее сейчас. — Родители искали в регионе самый сильный дом для меня.
— И ты попала в хороший дом? — спросил ровно Робин, но Мисаки ощущала напряжение в его голосе.
— С кем ты говоришь? Ясное дело, — напряжённо сказала Мисаки, хотя пыталась скрыть это за возмущением. — Мацуда, Дом Шепчущего Клинка.
— Мисаки, неплохо! — Робин чересчур старался звучать как обычно. Он покачал головой. — Все кажется таким… старомодным.
От этого замечания Мисаки рассмеялась искренне.
— Ты только сейчас заметил, что мы старомодные? Ты не заметил, как мы освещаем дом? — она показала фонарь-кайири в левой ладони, правая все еще защищала Робина от дождя. — Или то, что отец звал тебя Сын Кри? — титул, который веками использовался для обращения к таджакам неизвестного происхождения. — Мы чтим старые традиции воинов, о которых забыл остальной мир, и мы гордимся этим.
Дождь усилился, Робин поймал ее ладонь, дал воде литься на него. Создания огня обычно дрожали под дождём, но Робин Тундиил отличался от остальных. Его кожа дисанки была темнее кожи Мисаки, но светлее, чем у ямманки, еще и сияла, как аура литтиги, но теплее. Он сиял в ливень. Капли испарялись, падая на него, тихо шипя. Туман ловил огненное сияние его кожи, укутывая его огненным паром.
— Я не хочу уходить без тебя, — сказал он.
Мисаки смотрела на него сквозь дождь, увидела незнакомые эмоции в угольно-черных глазах. Робин Тундиил, Жар-птица, борец с преступниками, заставляющих опытных преступников дрожать, боялся.
— Я буду за тобой, — она сжала его руку. — Как мы планировали.
 
— Неделя, — твердо сказал Робин. — Ты вернешься в Кариту через неделю?
— Да, — если все пройдет по плану. — Вернусь.
Если пойдет не по плану… Мисаки не могла сейчас думать об этом. Если она позволит разуму пойти в ту сторону, она не сможет отпустить рукав Робина.
— Да, — Робин кивал себе, а не Мисаки. — Ты умнее в этом, чем я. Я доверяю тебе.
«Глупый», — фыркнул голос в ее голове, но его заглушила часть нее, которая надеялась, что Робин был не так глуп, что его доверие не было ошибочным. Задумавшаяся, она не заметила, как Робин склонился, пока его губы не встретили ее.
Она напряглась с тихим звуком удивления. Вода, которая пропитала вещи Робина, нагрелась тайей, шипела паром, касаясь холодной кожи Мисаки. Робин не отпрянул от холода, как разумный таджака, а прильнул, пил холод, словно страдал от жажды. Мисаки таяла.
Поцелуй был одной из странных практик Кариты, которые сначала пугали Мисаки, а потом соблазнили. Романтический обычай попал в Кариту от белых рабов из Хейдеса на пике колоний Яммы. Многие таджаки не целовались, но Мисаки помнила, как думала, когда губы Робина впервые легли на ее, что она никогда не была так рада тому, что этот таджака рос в трущобах белых варваров.
Укутанная его жаром, она гадала, как это заманивало белых адинов без джийи или тайи. Где была магия, когда ничего не шипело между ними? Где был восторг в поцелуе, который не искрился, не вызывал пар и жжение? Робин держал ее, обвив паром, а потом прервал поцелуй.
— Прости, — сказал он, Мисаки коснулась покалывающих губ, стараясь выглядеть возмущённо, а не восхищённо. — Я должен был… на всякий случай… Прости. Я просто нервничаю.
— Почему? — Мисаки рассмеялась, чтобы скрыть, что и она нервничала, а то и сильнее. — Ты свое дело сделал. Ты был чудесен.
— А если этого не хватило? — спросил Робин. — Если они скажут нет?
— Этого не будет.
— А если будет?
Мисаки пожала плечами.
— Тогда ответ — нет.
— Просто для меня странно, что ты даёшь другим говорить, с кем ты проведёшь остаток жизни.
— Не другим, — сказала Мисаки. — Это мои родители. Они знают меня лучше всех, и я доверяю их суждению. Так я знала, что ты им понравишься, — она улыбнулась.
— Как скажешь… Придется довериться твоему опыту, — Робин рассмеялся. — У меня мало опыта… с семьями.
Робин потерял родителей и других родных, кроме брата-близнеца, Ракеша, в стычках на границы Ранги и Дисы, когда ему было пять. Такая потеря могла разбить ребенка, но Робин как-то собрал кусочки в широкую улыбку и сердце, открытое всем. Голос тех, кого заткнули, убежище беззащитных, кулаки бессильных.
Мисаки не соображала, она встала на носочки и поймала рот Робина в ещё одном поцелуе. Фонарь выскользнул из ее пальцев и плюхнулся на землю, забытый, ее волосы запутались в волосах Робина. Они были жёстче волос Кайгена, прямее кудрей Яммы — аномалия, как все в нем. Ее боец, который ценил жизнь. Ее теонит, который целовался как адин. Ее джиджака, пьющий холод так, словно он мог его питать.
Они разделились, когда автобус загремел на дороге, фары сияли в дожде. С румяными щеками они встали на приличном расстоянии, фары задели их пар, автобус остановился. Водитель вышел, щурясь, чтобы разглядеть подростков в дожде.
— Два? — спросил он на диалекте Широджимы с акцентом Ишихамы.
— Нет, — Мисаки покачала головой и указала на Робина. — Только один. Он не говорит на кайгенгуа или диалекте, так что проследите, чтобы он не пропустил остановку. Главная станция Широджимы.
— Конечно, Оджо-сама, — с уважением сказал водитель, заметив герб Цусано на юкате Мисаки. — О нем позаботятся. Есть большие сумки? — он указал на багажное отделение под сидениями пассажиров.
— Нет, — сказала Мисаки, Робин взял свою водонепроницаемую сумку и повесил на плечо. Близнецы Тундиил недавно разбогатели, но привычки Робина еще не изменились. Он все еще собирался как мальчик, выросший в приюте.